КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы - Леонид Млечин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ленинградцев обвинили в том, что они проводили вредительско-подрывную работу, противопоставляя ленинградскую партийную организацию Центральному Комитету. Говорили, что они хотели создать компартию России, чтобы поднять значение РСФСР внутри Советского Союза, и перенести российское правительство из Москвы в Ленинград.
В газетах о «ленинградском деле» не было ни слова. Но в огромном партийном аппарате знали, что наказана целая партийная организация. Посадили в тюрьму, сняли с работы сотни партработников из Ленинграда, которые к тому времени работали уже по всей стране. И партийный аппарат понял, что неприкасаемых в стране нет и не будет. Это была показательная расправа.
После XX съезда начнут говорить, что Кузнецов, Вознесенский и другие стали жертвой Маленкова и Берии. Они разделались с молодыми и талантливыми соперниками. Маленков и Берия скомпрометировали Кузнецова и других в глазах Сталина, который хорошо к ним относился, продвигал.
На закрытом пленуме ЦК в 1957 году Хрущев говорил, обращаясь к Маленкову:
— Сталин был против ареста Вознесенского и Кузнецова, а иезуитские звери, Берия и Маленков, внушили Сталину и подвели Вознесенского, Кузнецова и Попкова к аресту и казнили. Твои руки, Маленков, в крови, совесть твоя нечиста. Ты подлый человек!
За организацию «ленинградского дела» к смертной казни приговорили бывшего министра государственной безопасности Виктора Абакумова и трех его подручных. Их и судили в Ленинграде. Казалось бы, дело закрыто? Но это не так…
«Ленинградское дело» было задумано самим Сталиным, как и все другие крупные дела. Без его ведома в Кремле и дворника не могли тронуть, не то что секретаря ЦК и члена политбюро. Конечно, в Кремле все друг другу гадили и при случае топили. Но это не самодеятельность Маленкова, Берии и министра госбезопасности Абакумова.
Сталин был самым верным последователем теории Троцкого о перманентной революции.
После войны Сталин одернул сначала военных на примере маршала Жукова. Его сняли с поста заместителя министра, вывели из ЦК, и он ждал ареста. Нескольких генералов из его окружения посадили, чтобы военачальники не заблуждались: мол, раз они войну выиграли, то им теперь все можно.
Сталин одернул чекистов — назначил министром Абакумова, который стал вычищать людей Берии.
Потом настала очередь партийного аппарата.
В 30-х годах Сталин уничтожал тех, кто был реально связан или мог быть связан с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным. А теперь весь партийный аппарат состоял из его собственных ставленников. Но «ленинградское дело» Сталин все-таки организовал.
Все акции были показательными, чтобы все видели: даже Жукова наказали! Даже целую ленинградскую партийную организацию не пожалели! Это впечатляло.
Ленинградцы вообще воспринимались как оппозиция по отношению к Москве, и это пугало Сталина, он не доверял ленинградцам. Массовые репрессии ленинградских партработников были сигналом всей стране: никакой самостоятельности! По каждому поводу просить разрешения у ЦК, а то будет как в Ленинграде. А по «ленинградскому делу» в общей сложности арестовали около трехсот человек, не говоря уже о тех, кого просто сняли с работы.
Но дальше раздувать такие партийные чистки Сталин не пожелал. Хрущев пишет в мемуарах, что Сталин хотел затеять дело и в Москве, но он, Хрущев, за москвичей заступился. Скорее это преувеличение. Сталин удовлетворился «ленинградским делом».
При этом Сталин, великий артист, сохранял позу верховного арбитра, который вынужден наказывать провинившихся товарищей. Когда по его указанию министерство госбезопасности уже готовило расстрельное дело Николая Вознесенского, Сталин прилюдно спрашивал:
— А что у нас Вознесенский без работы сидит? Талантливый экономист, найдите ему дело…
Николай Алексеевич Вознесенский был способным экономистом и умелым организатором, поэтому еще перед войной он стал первым заместителем Сталина в правительстве. Вождь прислушивался и доверял ему еще и потому, что Вознесенский был предан ему до мозга костей. И это была не показная преданность.
Я уже цитировал дневник профессора Соловьева, который в середине 30-х встречался со многими заметными людьми того времени. Он оставил заметки и о Вознесенском:
«Он работает в Госплане, уже заведует отделом сводного планирования. Очень восхищен Сталиным. Называет величайшим гением, непревзойденным организатором, вдохновителем партии и народа, не допускающим никаких ошибок…
Вознесенский сказал, что запоминает каждое слово Сталина как великую ценность. Только его гений мог так несокрушимо сплотить партию и народ и сокрушить врагов.
На мое замечание, что все-таки главная роль принадлежит партии, без нее нельзя было бы ничего сделать, Вознесенский обругал меня независимцем и настаивает, что без т. Сталина партия не достигла бы таких успехов. Спорить было бесполезно. Я знаю Вознесенского как очень умного, но крайне упрямого и неуступчивого».
Через некоторое время новая встреча. Соловьев зашел к Вознесенскому, который уже возглавил Госплан:
«Он жаловался на обилие в народном хозяйстве неполадок, ошибок, неувязок, диспропорций. Все это, по его мнению, дело рук вредителей. Я спросил, действительно ли шпионаж и вредительство приняли такие необъятные масштабы, что поразили все народное хозяйство. Он очень резко реагировал. „А ты что, не веришь?“ — спросил грубо. И сказал, что верит в гений Сталина. Пояснил: „Теперь очень часто приходится видеть и слышать его и все больше убеждаюсь в его гениальности. Он не может ошибаться“».
Константин Симонов в 1948 году наблюдал Николая Вознесенского на заседании Комиссии по присуждению Сталинских премий. Вознесенский удивил Симонова «тем, как резковато и вольно он говорил… В том, как он себя вел там, был некий диссонанс с тональностями того, что произносилось другими, — и это мне запомнилось».
Вознесенский был один из немногих, кто позволял себе возражать вождю и спорить с ним. И Сталин ему это прощал, потому что до определенного момента безусловно ему доверял.
Вознесенский довольно смело докладывал Сталину реальную ситуацию в экономике страны, ничего не пытался скрыть, а это вождь ценил, он не любил, когда от него что-то утаивают.
Бывший министр путей сообщения Иван Владимирович Ковалев рассказывал Симонову, как Сталин высоко отзывался о Вознесенском:
— Чем Вознесенский отличается в положительную сторону от других заведующих? — «Заведующими» Сталин иногда иронически называл членов политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных министерств. — Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я обращаю внимание на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского…
Считается, что Кузнецова и других на высокие посты в Москву перетянул главный ленинградец Андрей Александрович Жданов, в тот период второй человек в партии. Но это не так.
Отношения между Ждановым и Кузнецовым были сложные. Перед началом войны первый секретарь уехал отдыхать. Вернулся не сразу. А в решающие дни обороны Ленинграда Жданов, питавший пристрастие к горячительным напиткам, вовсе вышел из строя.
Сын Георгия Максимилиановича Маленкова утверждает, со слов отца, что тот осенью 1941 года прилетел в осажденный Ленинград и застал Жданова «в роскошном бункере опустившегося, небритого, пьяного». Историки, правда, утверждают, что в документах нет следов поездки Маленкова в Ленинград.
Но сын расстрелянного секретаря ЦК Кузнецова Валерий Алексеевич Кузнецов рассказывал мне, что в начале войны у Жданова действительно был нервный срыв. Он не мог работать, ему нельзя было появляться на людях.
Кузнецов вынужден был изолировать Жданова в его резиденции и взять на себя руководство осажденным городом. Именно в военные годы он привык принимать решения сам и брать на себя ответственность. Тогда Сталин очень высоко оценил его заслуги. Он забрал Кузнецова в Москву, потому что ему нужны были молодые и деятельные люди.
Но Сталин играл сразу на нескольких досках. Никто в его ближайшем окружении не был уверен в завтрашнем дне.
Нравы, царившие в политбюро, на ленинградца-новичка произвели сильное впечатление. Сын Кузнецова говорит, что отец был поражен, когда после ужина на даче Сталина Берия засунул Молотову морковку под ленту шляпы, и тот так и поехал домой. Никто не посмел ничего сказать.
