Записки под партами - Ники Сью

— Правда, ты теперь можешь с ней в дуэте петь, и желать мне скорейшей кончины.

— Ты что головой ударился? Что за чушь несешь вообще? — Вижу, как брови на ее лице сводятся, выдавая удивление. Еще бы, не каждый день меня можно в таком виде лицезреть.

— Да лучше бы ударился, — усмехаюсь и снова закидываю голову к потолку.

— Я, конечно, ее всего один раз видела, — вдруг меняется в голосе мама. Я даже перевожу на нее взгляд, потому что за последние пару лет не слышал этой нотки заботы. — Но когда мы с ней разговаривали без твоего присутствия, я была приятно удивлена. Не знаю на счет любви в твой адрес, но заступалась за тебя эта мисс знатно.

— Это было в прошлом…

— Ты ее… — замолкает отчего-то Наталья Андреевна, а я пытаюсь усмотреть в этих глазах что-то, что когда принадлежало моей маме. — Ты ее любишь?

— Не знаю, ты меня не научила этому, — сухо отзываюсь, потому что никогда не задумывался о том, какого это любить какого-то.

— Хах, — вздыхает устало мама, и на ее лице появляется знакомая улыбка. Та самая, которую я видел давным-давно, и которую уже позабыл.

— У меня вот тут, — бью себя в грудь, да посильней, — болит. Жалит так противно, есть от этого таблетки, а мам?

— Дань, — меня прошибает просто, по спине ледяной пот выступает. Я бы вскочил, наверное, да сил в теле почти не осталось. «Дань», она назвала меня по имени? Серьезно? Я не ослышался? Рот моей матери почта два года не произносил имя собственного ребенка. Оно у нее под запретом, как и у меня собственно. Никому нельзя, потому что в этом проклятом сокращении я живо ощущаю себя нужным. Кому-то нужным. И это ощущение родители отобрали, растоптали и выбросили, как потрепанную вещь в мусорную урну. Только Таси позволяю, потому что рядом с ней как-то иначе все, рядом с ней мне хочется быть особенным. Ах да, еще Макс меня так кличет, но это уже по привычке, все же сто лет дружим с ним.

— Что ты сказала? — А она отворачивается, и легонько так, скидывает тонкими пальчиками слезинку. Вот так шоу, неожиданное. Моя мать, женщина с твердой шеей и отменным характером, плачет? Это дорого стоит, однако.

— А ты на меня оказывается, так похож, а я все думала, что раз внешне ты копия отца, то и внутренне тоже будешь. — Странная фраза вылетает из уст Натальи Андреевны, оставляя после себя очень много вопросов. Затем Мама неожиданно встает, поправляет юбку и снова принимает это рабочее выражение лица.

— Мне пора, — сообщает она и разворачивается к выходу. А потом вдруг кидает на прощание: — все образуется, нужно только время.

Не знаю, как уснул. Усталость явно взяла свое, потому что иного рационального объяснения не нахожу просто. Когда открываю глаза, голова все еще болит. Она настолько тяжелая, будто на моей шее кирпич весом в тонну. Вставать тоже тяжело, оказалось. Штормит немного, видимо это от отсутствия еды в желудке.

Захожу на кухню, выпиваю, стакан воды и засыпаю овсянку в миску. Сегодня понедельник, нужно взять себя в руки и искать причинно-следственную связь. Заливаю крупу кипятком и быстро завтракаю. Желудок приятно отзывается на пищу, как будто успел позабыть, что значит вообще питаться.

Прыгаю в машину, снова еду в больницу. Не знаю, зачем. Наверное, во мне не унимается надежда на возможность поговорить. Но почему-то верится с трудом. И в итоге оно оказывается именно так.

Когда я подхожу к палате, Тасе делают укол. Замечаю это, потому что дверь приоткрыта. Одна медсестра, не видел ее прежде, выходит, и мы с ней едва не сталкиваемся. Вопросительно осматривает меня, а затем делает шаг вправо. Я неуверенно дотрагиваюсь до ручки, и в сторону дверей опять летит подушка. Где она их только швырять научилась.

— Позовите охрану, пожалуйста, — умоляет Тася медсестру, которая все еще в ее палате. — Пусть выгонят его, прошу вас.

— Молодой человек, — хватает меня за локоть девушка в белом, с которой мы только что стояли в проходе. — Выйдете, пожалуйста. Пациентке нельзя нервничать.

— Тась, объясни мне, что, черт побери, происходит? — Не выдерживаю и повышаю голос, чем вызываю моментальную агрессию в свой адрес со стороны сотрудниц больницы. Теперь они уже обе возле меня и пытаются вытолкать в коридор.

— Не хочу, ни видеть, ни слышать тебя, уходи, — требует Тася, а сама руками лицо прикрывает. Ну, вот… опять слезы. Из-за меня. Твою мать. Злиться начинаю.

— Если ты мне не скажешь, как узнаю, где я косякнул, — продолжаю на повышенном тоне, но дальше наш разговор не клеится. Потому что меня все же выгоняют из палаты, теперь уже два парня, которые прибежали на крик. Я дергаюсь, и между нами едва не завязывается потасовка. Парням до моей физухи далеко, раскидать их могу в два счета, но понимаю, что лишний шум не к чему не приведет.

Усаживаюсь на стул возле палаты и откидываюсь назад, смотря в зеленую стенку. Не могу отделаться от мысли, будто о себе чего-то не знаю. Вытаскиваю телефон, набираю Маску. Аверин обычно быстро все узнает, но тут затянул, уже невыносимо просто. Надо как-то решать задачу, сидеть, сложа руки, не могу просто.

— Ну, привет, — отзывается сухо друг.

— Есть что-то? — Без всяких приветствий перехожу сразу к делу. Хотя по интонации Аверина итак понятно, что есть. И кажется, не особо приятное.

— Даже не знаю, говорить тебе или нет, — уклоняется от ответа этот засранец.

— Макс, — строго зову по имени. — Давай уже рожай. Итак, тошно.

— Видео есть, — начинает он, делая тяжелый вздох. — Сначала Титов хотел его закинуть в закрытую группу наших, но потом побоялся твоей реакции и ограничился парой кентов. Те-то мне и слили видос. Так скажу, никто из школы этот треш не видел. Кенты Титовские не местные, ну в плане чуваки не с нашей гимназии. Но это… я с ними потрещал, так что видео стерли. Оно сейчас только у меня и у Титова. Ну, и у