Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странные были у нашего помещика причины для того, чтобы увеличивать оброк. Однажды помещик с супругою приехал в нашу слободу. По обыкновению, богатые крестьяне, одетые по-праздничному, явились к нему с поклоном и различными дарами; тут же были женщины и девицы, все разряженные и украшенные жемчугом. Барыня с любопытством все рассматривала и потом, обратясь к своему мужу, сказала: “У наших крестьян такие богатые платья и украшения; должно быть, они очень богаты и им ничего не стоит платить нам оброк”. Недолго думая, помещик тут же увеличил сумму оброка. Потом дошло до того, что на каждую ревизскую душу падало, вместе с мирскими расходами, свыше 100 рублей асс. оброка. Помещик назначал, сколько следовало оброчных денег со всей вотчины; нашей слободе приходилось платить 105 000 рублей асс. в год. У нас в слободе числилось до 1840 ревизских душ. Но не все одинаково были способны к платежу, например, крестьянин богатый, но ему приходилось платить за одну или две души; а другой бедный, и у него 5 или 6 ревизских душ; были престарелые и увечные, отданные в рекруты, и беглые, которых налицо не состояло, но за которых следовало платить оброк. Помещик всего этого не хотел знать и требовал, чтобы назначенный им оборок был представлен ему сполна. Тогда делали раскладку оброка на богатых и зажиточных плательщиков. Таким образом выходило, что, например, мы с отцом платили помещику оброка свыше 5000 рублей асс. в год; а один крестьянин уплачивал до 10 000 рублей» (115, с. 170).
При этаких доходах отчего же не собирать библиотек и коллекций, не давать пышных балов и обедов, не украшать хоромы изящными хрусталем и бронзой? Восторгаясь «высокой дворянской культурой», никто не задумывается, на какой зловонной почве она взросла.
Описанный Шиповым помещик Салтыков не единственный в своем роде. Вот знаменитое торгово-промышленное село Великое Ярославской губернии, бывшее дворцовое. «В XVIII столетии вся вотчина с двадцатью тремя деревнями и селом Плещеевом каким-то манером (не умею объяснить, кажется, подарила Екатерина II) перешла во владение князя Петра Ивановича Репнина. Вельможа любил село, поставил там деревянные хоромы, часто сам в них живал… Строиться, пристраиваться и перестраиваться он был большой охотник, и в прихотных его переменах крестьянам доставалось довольно работы. Зато он не стеснял их много денежным сбором, а во всем прочем была им вольгота…
Точно, князь защищал своих крестьян и не тяготил оброком, но плохо то, что вовсе не занимался он хозяйственной экономией…
А запущенное хозяйство и дало себя знать. Зажиточных крестьян не было, напоследок же князю вдруг понадобились деньги. Он прежде всего обратился к своим, назначил выкуп их свободы со всею землей и угодьями за две тысячи пятьсот душ – шестьдесят тысяч, значит, за двадцать четыре рубля за душу; крестьяне и того не могли собрать! У них и подати: коли не поможет князь, частенько приходилось стоять на правеже.
Чем кончилась денежная надобность князя? Разумеется, продажей вотчины… Продана была и вся наша вотчина не помещику, а богачу из купцов… Савве Яковлевичу Собакину…
С той поры, как богатый откупщик купил вотчину, жизнь крестьянская пошла иначе… Новый владелец устроил при реке близ села бумажную фабрику и на работу туда поставил всех, кто неисправно вносит положенный оброк, то есть чуть не всю вотчину…
…В бедственном барщинном положении предки наши находились около пятнадцати лет, до самого раздела наследников богатого откупщика. Следовательно, это было до тысяча восьмисотого, потому что в 1790-м молодой владелец-полковник… объявил… что отныне впредь крестьяне нашей родины (1250 душ) освобождаются от фабричной работы, и владеть им всею пахотною землей, сенокосными лугами и дровяным лесом, а за то все вносить годичный оброк 15 тыс. руб. ассигнациями. Казенного сбора платили полтора рубля с души. Господский налог по тогдашнему времени показался довольно тягостным; притом и пахотной земли пришлось меньше, чем десятина на душу, только и есть, что скот попасти, а посевы-то хлебные и не затевай. <…>
В ту пору наехал к нам на село муж одной из наследниц покойного помещика, военный генерал А. с супругой. Приняли их как следует, а они собрали сходку, и барин держал речь:
– Надо нам, ребята, впредь быть исправнее. Пора переговорить с вами. Например, со всего села получается нами оброку в год только двадцать тысяч. Покойный батюшка, отец жены, много лет давал вам льготу, да и мы после него продолжали поблажать вам два года: ожидали, что вы будете признательны и сами увеличите платеж по теперешним ценам…
… Мы не хотим увеличивать оброк, а вот что сделаем. Соберите нам единовременно двести тысяч рублей, мы же в течение десяти лет не будем ничего с вас требовать…
Тут ему загалдели:
…Мы не хлебопашцы. Земли у нас на тысячу триста душ тысяча сто тридцать десятин. Питаемся промыслом, платим оброк бездоимочно. Чего еще!
Услышав такой решительный отказ, барин, должно быть подумав, «что мне с этими дураками толковать», посмотрел на нас, опять улыбнулся… и сейчас уехал в Ярославль.
У нас было отлегло, но недолго порадовались… Вся вотчина была заложена в Опекунский совет, а получено денег за тысячу триста ревизских душ по двести пятьдесят рублей за душу, всего триста двадцать пять тысяч рублей ассигнациями, на двадцать пять лет. Через два месяца вновь собрали сходку, и тогда уже без околичности прочитан господский приказ:..
«По случаю займа в Опекунском совете трехсот двадцати пяти тысяч на двадцать пять лет, процентов и погашения долга требуется около тридцати тысяч в год, которые поставляется в непременную обязанность вотчинного правления ежегодно собирать с крестьян, кроме прежнего оброка в двадцать тысяч; и весь годичный сбор в пятьдесят тысяч разложить по усмотрению нарочно выбранных людей, с тем чтобы недоимок ни за кем не числилось, в противном случае под ответственностью бурмистра неплательщики будут молодые – без очереди сданы в солдаты, а негодные на службу – отосланы на работу в сибирские железные заводы» (83, с. 108–134).
Таково-то обходились крепостным добродушные
