Том 3. Записки охотника - Иван Тургенев

Оба тома немецких переводов «Записок охотника» (в 1858 г. Г. Шиндлер соединил их под одним переплетом) были с интересом встречены немецкой критикой. Видерт писал Тургеневу 8 декабря н. ст. 1854 г., что появилось уже свыше двадцати рецензий, а в письме от 10 января н. ст. 1855 г. уверял писателя, что «еще ни одна русская книга не имела в Берлине такого успеха»[86]. Некоторые из этих отзывов переводчик переслал автору, поблагодарившему его в письме от 5 (17) апреля 1855 г.[87]

К настоящему времени определенно известны десять откликов на появление обоих томов. Не исключено, что часть рецензий остается неизвестной исследователям из-за редкости и труднодоступности изданий.

В «Literaturblatt des Deutschen Kunstblattes» появились две неподписанные рецензии молодого писателя П. Гейзе, ставшего впоследствии одним из друзей Тургенева. В заметке, посвященной первому тому немецкого издания (№ 24 от 30 ноября 1854 г., с. 96), Гейзе проницательно указал на то, что тургеневский стиль основывается на новых, реалистических принципах изображения действительности, отличаясь от исчерпавшего себя романтизма «простотой и естественностью в передаче явлений». Рецензент подчеркивал «свежесть, тонкость и мужественную силу» манеры русского писателя, хотя и не касался, в соответствии со своими литературными принципами, общественного содержания произведений. Как новаторство Тургенева он расценил его преимущественный интерес к человеческим характерам, а не к сюжету («Человек стоит для него на первом, судьба — на втором плане»). Это было совершенно не в традициях немецкой новеллы. Во второй статье о «Записках охотника» (№ 13 от 23 июня 1855 г., с. 51–53) Гейзе уделил основное внимание тургеневскому пейзажу.

Положительными рецензиями на издание «Записок охотника» в немецком переводе откликнулись также «Magazin für die Literatur des Auslandes» (1855, № 63, S. 252) и «Blätter für literarische Unterhaltung» (1855, 8 März, S. 184).

О реализме Тургенева при изображении российской действительности писал демократически настроенный литератор Р. Прутц в «Deutsches Museum» (1855, S. 35, 258). Метод Тургенева критик связывал с наследием Пушкина, который первым обратился от изображения эстетически прекрасного к реальным особенностям современной жизни. Вместе с другими писателями Германии, боровшимися в эти годы за утверждение в литературе принципов реализма, Прутц приветствовал немецкое издание «Записок охотника» как «чрезвычайно ценный вклад» в немецкую литературу.

В лейпцигской «Illustrierte Zeitung» (1855, № 633, 18. August, S. 121 f.) выступил со статьей о Тургеневе его друг Л. Пич, начав тем самым многолетнюю и деятельную пропаганду тургеневского творчества в Германии. Пич встречался с Видертом, который сообщил ему подробности биографии Тургенева, историю создания и печатания «Записок охотника»[88].

В противоположность П. Гейзе, увидевшему в этом произведении едва ли не первый шаг на творческом пути автора, Пич по праву утверждал, что весь цикл «Записок» — это «зрелый плод полностью сформировавшегося таланта, обогащенного опытом, наблюдениями, исследованием». Не впадая в натуралистическую описательность, Тургенев сумел, по словам Пича, нарисовать «точную и правдивую картину всей русской национальной жизни».

Переводы Видерта и Больтца послужили лишь первоначальному знакомству немецкой публики с автором, которому вскоре суждено было стать одной из замечательных фигур немецкой литературной жизни. Эти переводы познакомили с творчеством Тургенева не только немцев, но и читателей соседних с Германией стран — скандинавских, а также славянских.

Впоследствии «Записки охотника» составили 8-й и 9-й тома (1875) митавского немецкого издания сочинений Тургенева, предпринятого Б. Э. Бере.

Во французской печати о Тургеневе как авторе «Записок охотника» было впервые упомянуто в 1851 году критиком Сен Жюльеном, который в статье о сочинениях В. А. Соллогуба назвал и Тургенева, молодого русского писателя, оставившего занятия поэзией и обратившегося к прозе. «Тургенев, — отмечал Сен Жюльен, — показал в своих рассказах, в частности в „Записках охотника“ <…> талант, полный своеобразия». Эти, по словам критика, «симпатичные этюды» проникнуты «идеей справедливости и чувством естественного права»[89].

Издание в 1854 году первого французского перевода «Заисок охотника», выполненного Э. Шаррьером, как уже отмечалось выше, имело очевидную политическую подоплеку. Этим прежде всего, а также неудовлетворительным характером самого перевода был вызван протест Тургенева в «Journal de St.-Pétersbourg» (см. с. 411). Политической тенденциозностью были отмечены и отклики на перевод Шаррьера во французской печати. Однако эта тенденциозность, равно как и недостатки перевода, изобилующего домыслами и неточностями, не помешали целому ряду французских критиков справедливо и объективно судить о действительных достоинствах «Записок охотника», говорить о литературном мастерстве их автора[90].

Среди статей и рецензий, которыми во Франции было отмечено появление перевода Шаррьера, особого внимания заслуживает статья Проспера Мериме, ставшего впоследствии другом Тургенева, — «Крепостное право и русская литература» (1854). Она также не свободна от некоторых тенденциозных преувеличений военного года. Однако, сконцентрировав свое внимание при разборе тургеневских рассказов на отразившихся в них признаках разложения крепостнического строя в России накануне Крымской войны, Мериме дает и высокую оценку художественных достоинств книги Тургенева, высказывает критические замечания в адрес переводчика. «Это произведение, — пишет он, — интересное, поучительное, хотя и без претензий, значительное, несмотря на свой небольшой объем. <…> Благородный патриотизм не мешает г-ну Тургеневу замечать недостатки и пороки установлений своей страны. Он не выискивает дурного, страдает, когда с ним сталкивается, но когда он с душевной болью всё же бывает вынужден изобличать его, то говорит о нем откровенно и смело <…> Манера письма г-на Тургенева напоминает гоголевскую. Как и автор Мертвых душ, он непревзойден в деталях. <…> Во всем, что пишет г-н Тургенев, чувствуешь любовь к доброму и прекрасному, располагающую душевную чуткость». «Надеюсь, — заключал Мериме свой разбор, — г-н Тургенев, которого я не имею чести знать, еще молод и Записки русского охотника — это лишь вступление к более глубоким и значительным произведениям»[91].

Опубликованная в «Revue des Deux Mondes», одном из самых влиятельных французских журналов, и принадлежащая известному писателю, статья эта не могла не привлечь к себе самого широкого внимания. И когда Тургенев осенью 1856 года приехал в Париж, его уже знали здесь именно как автора «Записок охотника»[92]. Однако недовольство переводом Шаррьера побудило Тургенева поддержать другого переводчика своих «Записок» — Ипполита Делаво, который, по его собственному свидетельству, перевел «Записки охотника» вскоре после появления их отдельного издания в Москве в 1852 году, но долго не мог найти издателя для своего труда[93]. Около года продолжалась совместная работа Делаво и Тургенева над этим переводом, пока он не вышел в свет[94]. Перевод Делаво действительно неизмеримо ближе шаррьеровского стоял к русскому подлиннику, что как несомненное его достоинство отмечали и рецензенты. Тем не менее, с точки зрения последующей французской критики, добросовестный и близкий к подлиннику перевод Делаво получился всё же невыразительным, суховатым, недостаточно «французским», и защитники перевода Шаррьера, в последующих переизданиях исправленного и несколько улучшенного, находились вплоть до последнего времени[95]. Сам Тургенев был также не вполне удовлетворен переводом Делаво и, посылая экземпляр книги М. Дюкану, просил не забывать при чтении о тусклом и дословном характере перевода (письмо без даты, относящееся к 1867–1869 гг.; подлинник по-французски).

Таким образом, уже к концу 50-х годов французские читатели получили два перевода «Записок охотника», открывавшие возможность их сопоставления и дававшие достаточно полное представление об оригинале. Переиздания этих переводов свидетельствовали о том, что книга продолжала читаться, что интерес к ней не только не ослабевал, но повышался. Последнему содействовало также и то, что о книге всё чаще и чаще, по разным поводам, говорили во французской печати, и самые лестные отзывы о ней давали, один за другим, крупнейшие представители французской литературы.

Правдивость этой книги отметил Ламартин, писавший, что талант Тургенева «свежий, оригинальный, тонкий, ясный <…> Здесь не чувствуется никакой искусственности»[96]. Жорж Санд справедливо увидела в «Записках охотника» «жалость и глубокое уважение ко всякому человеческому существу, какими бы лохмотьями оно ни прикрывалось и под каким бы ярмом оно ни влачило свое существование». При посвящении Тургеневу рассказа «Пьер Боннен», навеянного «Касьяном с Красивой Мечи», Жорж Санд писала: «Вы — реалист, умеющий всё видеть, поэт, чтобы всё украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и всё понять», а другой раз (по поводу «Живых мощей») признавалась ему: «Учитель, — все мы должны пройти Вашу школу»[97]. А. Додэ, прочитавший «Записки охотника» «с глубоким восхищением», особенно оценил мастерство Тургенева-пейзажиста, основанное на «любви к природе в ее великих проявлениях»[98]. Флобера пленяла тонкость, простота, эмоциональность повествовательного искусства Тургенева. «Я, — признавался он Тургеневу, — восхищаюсь этой манерой, одновременно пылкой и сдержанной, этим вашим сочувствием, которое нисходит до самых ничтожных существ и одухотворяет пейзаж <…> Сильный и вместе с тем нежный аромат исходит из ваших произведений, пленительная грусть, проникающая до глубины моей души»[99]. Анатоль Франс, в одном из своих фельетонов пересказавший ряд рассказов из «Записок охотника», писал об их героях: «Их видишь: они движутся, они любят, они страдают <…>: это народ, это жизнь» (Орл сб, 1955, с. 362). А десятилетие спустя молодой Ромен Роллан, сделал следующую запись в своем дневнике (1887) после чтения «Записок охотника»: «Взволнованная, свежая, сверкающая любовь к природе. Все породы деревьев и птиц. Чудесная галерея портретов современников. Это тот самый материал человеческих душ, который был брошен Толстым в огромное всеобъемлющее действие. Большая точность, ничего расплывчатого, всё очень искусно конденсировано, каждый маленький рассказ мог бы у Толстого, стать романом»[100]. Подлинным ценителем «Записок охотника» во Франции был также Мопассан, в рассказах которого («Кропильщик», «Папа Симона» и др.) усматривают отчетливое воздействие манеры «Записок охотника»; один неосуществленный рассказ из этого цикла («Страх») сохранился в записи Мопассана со слов самого Тургенева.