Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков

– Куда это?! – вопрошают на никаком языке.

– В самолет! Лучше разбиться в лепешку, грохнуться с десяти километров, чем жить в вашем городишке!

– Городишке?! Посмотри внимательно, дебил! Это мега-мегаполис, считай, весь подлунный мир! Так что не дури, Макс, – присоединяйся!

Толпа аплодирует и начинает выть. Что ж, всяко лучше, чем трансляция примитива или тарабарщина на мерзком эсперанто. Войте – сильнее, заливистее, чтобы заглушить глупость и пошлость, вернитесь к животному обличью, если звание человека не оправдали!

На высшей ноте, когда вой режет уши, выплываю из сновидения. В крошечной комнате полумрак, на стене – крестообразная тень от оконной рамы, из угла слышен чей-то храп. Чей? А-а, того, кто меня сюда привез! Моего Джекила, таскающего меня, Хайда, по городам и весям и затащившего сюда, в медвежий угол неизвестной губернии, опять же, неизвестного уезда. Или все наоборот: он Хайд, я Джекил? Не помню, Who is Who, не только английский подзабыт – все знания, что копил годами, спутались, причудливо перемешавшись в мозгу. К примеру, всплывает: Гай Юлий Цезарь – собака. Мама дорогая, почему?! Император, властитель полумира, и вдруг – собака! Но когда сон окончательно отпускает, мысль обретает четкость: здешнюю собаку (точнее, собачищу!) зовут Цезарь, это она воет за окном.

Поднимаюсь, шлепаю к окну, чтобы увидеть огромное серое животное, что носится по двору, залитому мертвенным светом ртутного фонаря. Иногда животное приседает и, задрав массивную голову, исторгает вой. Тварь напоминает собаку Баскервилей: слопает с порохами, если попадешь в зубы, вот почему во дворе безлюдно (еще бы!). Днем тварь загоняется в клетку, двор заполняют люди, но сейчас псина царствует. «А вдруг запрыгнет в комнату?!» – мелькает тревожная мысль. Тут второй этаж, в рамах двойные стекла, только паника не отпускает: я мечусь по комнате и в конце концов забиваюсь за шкаф.

Внезапно храп обрывается.

– Опять не спишь? – спрашивают из темноты.

– Мне страшно! – отвечаю, трясясь.

– Тут нечего боятся. Двери заперты, двор охраняет Цезарь…

– Все равно страшно! Дай таблетки!

Но тот, кто лежит в углу на диване, не торопится выполнять просьбу. Он мягко увещевает, мол, собачий вой – не повод для того, чтобы глушить себя препаратами. Мало их выпил? Килограммами глотал, и что толку?! Значит, нужно потерпеть, иначе сеансы будут проходить впустую и т. д. Это не Джекил, а Джек-потрошитель какой-то! Он потрошит мои мозги, а их всего-навсего нужно укутать в волшебное лекарственное одеяло, или, если угодно, долбануть по ним киянкой. Помню, в школьной мастерской имелся такой деревянный молоток, назывался – киянка, смеху ради мы стучали им друг другу по голове. Так вот хочу, чтобы мне врезали раз-другой, отчего самолеты, Цезари и прочие Хайды выскочат из-под черепа и унесутся в ночную даль! Резко поднявшись, начинаю лихорадочно разыскивать чемодан. Где он?! Под кроватью?! В шкафу?! Спотыкаюсь в темноте, падаю и вскоре чувствую, как мою голову прижимают к волосатой (это я ощущаю щекой) груди. Успокойся, говорят, скоро утро, тебе станет лучше.

Странно: впрямь становится лучше. Вой затихает, крестообразная тень блекнет, и в комнату заглядывает первый солнечный луч. Ну вот, еще одна ночь позади…

Их было много, бессонных и кошмарных ночей, причем в самых разных местах, по которым мы перемещаемся очень долго. Вначале была комната, где я мысленно (а бывало – наяву) общался с тенями Гераклита, Ницше, Чорана, ведя диалог на равных. Именно от них я узнал о существовании хуматонов, что заполонили планету и методично ее уничтожают. Сжирают, как жуки-древоточцы – древесный ствол; разница в том, что насекомые могут переместиться на другое дерево, а мы?! То-то и оно, поэтому я писал в философские журналы, на интернет-сайты, бил тревогу, короче. И что получил? Меня выманили наружу, чтобы схватить и запихать в Пироговку! Лечащего эскулапа звали Арсением, он пыжился, изображая всезнайку-авторитета, хотя даже с банальной бессонницей не мог справиться. Потом были тревожные ночи в другой больнице; и город был другой, и препараты. А результатов ноль! Меня плющило, моя персона рассыпалась в прах, чтобы затем каким-то чудом собраться в целое. Вокруг слышались обнадеживающие выкрики: «Ремиссия! Ремиссия!» – я же знал: персона слеплена на живую нитку, легкий толчок – и запустится процесс распада. А тогда – отправимся к столпам и светилам северной столицы, чьи красоты я видел только из окна такси. Институт Бехтерева в моем восприятии слился с Институтом мозга; тот – с больницей Скворцова-Степанова, куда я угодил в момент очередного обострения. И «южная» столица сделалась вехой на нашем маршруте; и продвинутая клиника в Ростове, и уникальный лекарь из Новосибирска… Мой Джекил будто впал в неистовство, хотя ему прямым текстом (причем в моем присутствии!) заявляли: не суетитесь! Проявите благоразумие, оформите инвалидность, не тратьте попусту собственное здоровье! И я такое говорил, даже устраивал забастовки, мол, больше никуда не поеду! Но тот настаивал, клещами вытаскивая из меня Хайда-психопата, который все более мной завладевал. Гераклит с Ницше по-прежнему являлись ко мне, только говорить стало не о чем – философские пассажи моих любимцев, что когда-то цитировались километрами, блекли в памяти, испарялись. «Все есть зло. Зло есть бытие вещей, жизнь – зло, порядок и государство, законы, ход развития Вселенной – исключительно зло! Нет иного блага, кроме стремления к небытию; хорошо лишь то, чего не существует…» Дальше забыл. И автора не помню, как и подробности моего появления в данном месте. Кажется, Джекил получил некое послание, далее прозвучал вскрик: «Это последняя надежда!» – и меня без объяснения причин потащили в аэропорт. Или на вокзал? Помню только, что поздно вечером нас встретили на каком-то полустанке, усадили в микроавтобус-«буханку» и привезли в этот форт.

Фортом называю полдесятка деревянных строений, окруженных высоким глухим забором. В большом доме живут люди, приехавшие из разных мест; в другом, поменьше, обосновался хозяин форта. Еще тут имеется гараж с сараем и так называемая мастерская. Не та, где киянки, напильники и прочее, – скорее, это напоминает пристанище художника или скульптора. В какой-то другой жизни у Джекила имелся друг-художник по фамилии Монахов; так вот в его мастерской, где я однажды оказался, были такие же мольберты, наброски на холстах, короче, обстановка похожая. Какая обстановка снаружи форта – не знаю, ни разу не выходил за ворота. Можно представить, что там лесная чаща, то есть мы живем в глубине бескрайних лесов. Или мы живем посреди бескрайних степей? О, посреди пустыни! Вроде был такой фильм, где гарнизон, заброшенный в форт среди пустыни, долго и бессмысленно ожидает прихода врага. А враг не появляется, и гарнизон медленно сходит с ума…

Впрочем, нашему