Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис

Оуэн уже, оказывается, на том свете – и туда ему и дорога! Я никогда не прощу его за то, что он отнял у меня. Как не прощу и его сына за то, что позволил с нами так поступить. Тот факт, что Энсон смог поверить, что я способна на такое предательство, для меня больнее и горше всего. Потому что теперь я понимаю, что он никогда не был тем человеком, каким я его видела. Я потеряла его в то утро, когда, забравшись в кузов санитарной машины, смотрела, как исчезает его силуэт. А то, что столько лет спустя он внезапно оказался живым, ровным счетом ничего не меняет. Потому что Энсон – мой Энсон – давно мертв.

Глава 46

Солин

Влюбленные ранят друг друга по разным причинам, но в корне всех обид в конечном счете лежит страх. И это очень трудно – быть может, даже труднее всего – довериться, когда ты боишься. Раскрыть свою душу, решившись на риск прощения. И все же прощение – величайшая из магий. Прощение способно сотворить нечто совершенно новое.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

Они наконец ушли, и, долго простояв под горячим душем, я снова облачилась в свой халат, оставшись в одиночестве осознавать эту новую и неожиданную реальность. Я свернулась, подобрав ноги, на диване, заново перебирая альбом со старыми снимками, который мне оставили Рори и Камилла. Я сегодня их пересмотрела уже, наверное, десятки раз, но, похоже, не могу перестать снова и снова переворачивать страницы, вбирая в сознание мельчайшие подробности каждой детской фотографии – как будто пытаюсь выгравировать их нежные личики на белых пятнах моей памяти.

Асия жива! И Рори – моя внучка.

Второй раз за считаные дни тот, кого я любила, воскресает из мертвых. Это кажется немыслимым и неправдоподобным – как будто в финале сказки, где принцессу целуют, и темные чары внезапно разрушаются. И ее долгому, мрачному сну наконец наступает конец.

Всех представительниц рода Руссель учили, что волшебные сказки не для них. Но что-то все же привело в действие эту странную цепочку событий. Не может такого быть, чтобы лишь чистая случайность привела Рори и Камиллу в мою жизнь или меня – в их существование.

Нам столько всего предстоит рассказать друг другу в ближайшие дни. Я наконец-то поделюсь с ними нашей семейной историей – поведаю о нашей la magie, о нашем наследии, которое всегда в них жило. Пожалуй, это будет довольно странный разговор – а может быть, и нет. Ведь с самого начала, с первой нашей встречи я почувствовала в Рори нечто особенное. И Камилла – моя Асия, – разумеется, тоже унаследовала этот фамильный дар. Как уж они распорядятся этим наследием, решать им, но они обязательно должны узнать про тех «Ткательниц заклинаний», которые были до них, – про Эсме, Жизель, Лилу и других.

Мне вспоминается Maman и ее твердая вера в то, что мы неразрывно соединены с теми, кого мы любим. Что отзвуки наших душ всегда будут нас связывать – сквозь годы и расстояния, даже сквозь смерть. Быть может, это как раз и случилось у нас? Некое взаимопересечение отзвуков? И неожиданно я понимаю, что то, как именно это произошло, совершенно не важно.

Я закрываю глаза, чувствуя приятную тяжесть в конечностях, и вновь позволяю себе погрузиться в события минувшего дня. О многом предстоит поразмыслить, много упущенного надо наверстать, – но я с удовольствием оставлю все это на завтра.

На улице все так же льет дождь, ставший заметно сильнее, к тому же поднялся ветер, резкими порывами ударяя в окна. Одна из ставней, судя по звуку, болтается на ветру. Слышно, как она колотит в стену дома… Нет… это не ставня. Это дверь. Кто-то ко мне стучится.

Я подскакиваю с дивана, в голове словно туман. Рори обещала проведать меня попозже, однако у моего телефона по-прежнему снята трубка. Разумеется, Рори не могла не сдержать слово.

Я тороплюсь в прихожую, вожусь некоторое время с цепочкой, потом с задвижкой. Сильный порыв ветра выталкивает дверь и обдает меня целой завесой холодного дождя. Откинув с глаз волосы, я вижу его. Энсона.

Его силуэт заполняет весь дверной проем, и несмотря на годы, его ни с кем не перепутать, хотя мне и не видно его лица. Уличный фонарь светит ему в спину, плечи горбятся под ветром и дождем. Я смотрю на него во все глаза, дыхание становится стесненным и поверхностным. Сорок долгих лет я рисовала в воображении этот момент – как увижу его еще раз, как скажу ему все то, что хотела бы сказать до нашего расставания. И вот теперь, когда он стоит на моем крыльце под проливным дождем, я не могу вымолвить ни слова.

Он проводит рукой по лицу, стирая с глаз струи дождя.

– Мне нужно войти. Это ненадолго.

Я отступаю, позволяя ему зайти в дом. Услышав стук закрывшейся двери, быстро оборачиваюсь, боясь, что он остался снаружи, однако он стоит в прихожей, напряженно вытянув руки по бокам. Его пиджак и рубашка промокли, волосы от дождя гладкие и прилизанные.

Я вдруг вспоминаю про свои голые кисти рук и тут же сую их в карманы, мучительно сознавая, что встречаю его в халате и босиком. Секунды бегут одна за другой, а мы все стоим, глядя друг на друга, и я ловлю себя на том, что пытаюсь увидеть себя его глазами. Сорок лет – очень долгий срок, и особенно долгий для женщины. Видит ли он во мне по-прежнему ту девушку, которую встретил однажды в коридоре американского госпиталя? Или за столько лет я стала ему чужой и незнакомой? Это, конечно, не должно иметь для меня значения – но почему-то все же имеет.

– Сейчас принесу тебе полотенце, – сдавленно говорю я.

Когда я возвращаюсь, на мне уже белые хлопковые перчатки. Энсон переминается между прихожей и гостиной, перед самым ковром. Я вручаю ему полотенце и отступаю назад, в гостиную.

Он пытается промокнуть рубашку, затем яростно вытирает волосы и наконец оставляет все как есть. Когда он протягивает мне полотенце, я продолжаю держать руки в карманах.

– Просто положи на кресло.

– Ты, я вижу, говоришь теперь без акцента, – безучастно замечает он.

– В моей жизни многое изменилось. – Мне больно видеть пустоту в его глазах, но я заставляю себя встретиться с ним взглядом. Он что, явился с извинениями? Или хочет объясниться? Нет, я вижу, что ничего подобного нет и в помине. С чем бы он, впрочем, ко мне ни пришел – мне нужно, чтобы он поскорее все высказал и ушел.

– Так и чего ты хочешь?

– Покончить со всем этим.

– Не понимаю. С чем именно ты намерен покончить?

– Вот только не изображай сцену. Тебе уже не двадцать. Какой бы фарс ты передо мною ни разыгрывала, сейчас этому наступит конец.

Голос у него такой же, как мне запомнился – низковатый, с хрипотцой, от которого во мне все взбудоражилось при первой нашей встрече. Но теперь в нем явно звучит презрение. Причем ко мне.

– Все, что между нами было, закончилось еще сорок лет назад, Энсон. В Париже.

– В самом деле?

У меня нет сил ответить. Я даже не могу нормально дышать. Мой взгляд фокусируется на маленьком шраме под его правым глазом. Раньше его не было. Еще один – под подбородком, с левой стороны. Тоже для меня новый. И еще один шрамик – почти у самых волос. Я вдруг понимаю, что стараюсь запомнить его лицо. Я создаю в памяти новый образ, чтобы наложить на прежний, который всегда носила с собой, – потом, когда он вновь уйдет из моей жизни. Вот только я не хочу помнить этого нового Энсона.

– Рори сказала, что летала в Сан-Франциско встретиться с тобой и что она сообщила тебе… обо всем.

– Сообщила. Должен признаться, это был для меня большой сюрприз. Не каждый день человек становится одновременно и отцом и дедушкой.

– Ты не сейчас вдруг стал отцом, Энсон. Ты был им уже сорок лет. И я к ее визиту не имею никакого отношения. Я вообще даже не знала… – Я резко себя обрываю, досадуя на то, что оправдываюсь перед ним. Чувствую, как снова начинают подступать рыдания, и стараюсь упрятать их поглубже. Я ни за что не стану плакать перед ним. – Покидая дом твоего отца, я считала, что ты погиб, что boche тебя расстреляли и закопали в лесу. И вдруг вчера я увидела тебя. Можешь себе представить, что я тогда испытала? И ты не просто стоял, а смотрел на меня свирепым взглядом! На меня! Как будто это я совершила что-то