Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис

Подкрепившиь закусками, Рори сразу почувствовала себя лучше. А еще лучше – когда продала одну из работ знакомой даме-хирургу и ее мужу. К десяти тридцати, когда ушел последний гость, они успели продать в целом четыре экспоната, оформили два заказа, а также нашли перспективного покупателя для «Горного хребта» Кендры Патерсон. Так что в целом вечер прошел вполне успешно. И теперь, когда он закончился, Рори мечтала лишь о том, как заползти в постель и уснуть как убитая.

Подняв голову, она увидела, что мать направляется к ней с двумя фужерами вина.

– Бар уже разбирают, так что я решила прихватить нам по бокальчику. Солин где-то час назад поднялась к тебе в кабинет. Сегодня для нее был трудный вечер, но, по-моему, она справилась. Я около девяти часов предложила отвезти ее домой и вернуться, но она была решительно настроена остаться до конца. Так вот… – Камилла настойчиво вручила Рори бокал. – Я подумала, что стоит завершить наш вечер хорошим тостом.

Рори с опаской поглядела на вино:

– Не уверена, что мне стоит это делать. Я и так с ног валюсь, а мне еще до дома надо доехать.

– Всего лишь поднимем тост. Раньше у нас не было такой возможности.

– Ну, хорошо. Только глоточек.

Камилла подняла свой бокал, подождала, пока Рори последует ее примеру.

– За красивую молодую женщину, которую я счастлива называть своей дочерью! У меня не всегда получалось как следует выразить то, что я тобой горжусь и что я доверяю твоему жизненному выбору, и я весьма об этом сожалею. Но я действительно тобой горжусь. Не только сегодня, а вообще всегда. И я обещаю, что в будущем постараюсь проявлять это более открыто.

– Спасибо, – пробормотала Рори, глубоко тронутая этим неожиданным признанием матери. Пригубив вина, она снова подняла бокал. – А теперь моя очередь. За женщину, которая своим примером показала мне, как должна выглядеть изысканность в момент величайшего напряжения. Ты сегодня была поистине великолепна, приглядывая здесь за всем, включая и меня, и не уверена, что без тебя я смогла бы справиться. – Рори кашлянула, неожиданно обнаружив, что ее чуть ли уже не душат слезы. – Я не всегда отдавала должное тому, что ты для меня делаешь… и как замечательно ты это делаешь… И тоже обещаю, что в дальнейшем стану больше это ценить.

Камилла опустила глаза, чокаясь с дочерью.

– Я сейчас разрыдаюсь…

– Ты первая начала, – отозвалась Рори, отпивая вино.

– Справедливо, – кивнула Камилла. – А сейчас пойду-ка на кухню, посмотрю, не осталось ли там кростини. Потом поднимусь наверх, найду Солин, чтобы можно было разъехаться по домам и сделать наконец ванночку для ног. – Она указала на свои новые ботильоны. – К этим каблучкам придется еще привыкнуть.

Глядя вслед удаляющейся в сторону кухни матери, Рори не смогла сдержать улыбку. Это был вечер сплошных неожиданностей – начиная с сапожек на шпильке и заканчивая этой минутой открытости и взаимного уважения, которой она даже представить не могла всего несколько недель назад. Это явилось идеальным завершением почти что идеального вечера, но Рори все же не могла не признать, что была рада, что наконец все закончилось.

Она еще раз обошла помещение, выглядывая, не осталось ли где тарелок или бокалов, не замеченных персоналом кейтеринга, и собирая разбросанные бумажные салфетки. Наклонившись поднять с пола помятый буклет, Рори вдруг услышала от входа характерную мелодию. Очевидно, никто из них не потрудился закрыть входную дверь.

Она выпрямилась, натягивая вежливую улыбку.

– Извините. Боюсь, что… Бог ты мой!

«Нет! Не сейчас! Только не так!»

– Энсон?! Как вы тут оказались?

Он застыл в дверях, суровый и неулыбчивый, со сжатыми кулаками.

– Тия мне сообщила, что у вас сегодня открытие. Мне необходимо с вами поговорить.

– Вам нельзя здесь находиться! – встревоженно зашипела Рори. – Солин наверху, и она еще даже не знает, что вы… – Она осеклась, испуганно оглянувшись на верхнюю площадку лестницы. – Пожалуйста! Вам никак нельзя здесь быть!

– Аврора, я тут сложила… – Увидев, что Рори в вестибюле не одна, Камилла запнулась. – Прошу прощения. Я и не знала, что кто-то еще остался.

– Это Энсон, – сухо объяснила Рори. – И он уже уходит.

Лицо Камиллы на миг оцепенело, рот приоткрылся в беззвучном «о». Наконец с нее будто спали чары, и выражение пустоты на лице сменилось чем-то, чему Рори не решалась дать название.

– Вы совсем как на фотографии, – холодно проговорила она.

Энсон сделал было шаг вперед, но словно спохватился и снова застыл. Он стоял как вкопанный, не сводя глаз с лица Камиллы.

– А вы…

– Да, это я. И вы должны уйти. Немедленно.

– Мне необходимо поговорить с вашей… Мне нужно поговорить с Рори…

Камилла с ледяным выражением подняла бровь:

– Только не сейчас. Все, что вы можете сказать, ждало уже сорок лет. Еще одна ночь ничего не изменит.

– Пожалуйста! – взмолилась Рори. – Уходите! Дайте нам сначала возможность поговорить с Солин. Она не должна узнать все это таким образом…

Едва эти слова слетели с ее губ, как откуда-то сверху донесся хриплый судорожный вздох, и тут же гулко стукнул и покатился по ступеням шелковый расшитый клатч.

Глава 44

Солин

Бывает горе страшнее смерти. Это скорбь по жизни, прожитой лишь наполовину.

Не потому, что ты не знаешь, что могло бы в твоей жизни быть, а потому, что как раз это постиг.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

Этого никак не может быть – однако это так.

Он, конечно, состарился, годы заметно размягчили его некогда крепкое подтянутое тело, добавили лицу морщин, а волосам – серебристых прядей, но я бы все равно его узнала где угодно.

Сорок лет я мечтала снова его увидеть – зная, что это невозможно, и все равно не переставая мечтать. И вот теперь он каким-то непостижимым образом оказался здесь! Живой и невредимый, и смотрит на меня, как будто это я – нежданный призрак. К горлу внезапно подступают слезы и молитвы благодарности, но, когда я открываю рот, то не могу произнести и звука. Потому что я вижу, что что-то не так. Что-то ужасно, убийственно не так. Я вижу, как смотрит на меня Рори, словно кается в чем-то непростительном. Вижу сложенные у груди руки Камиллы и ее напряженный стан, как будто она готова ринуться в битву. И вижу ледяную отрешенность на лице Энсона. В единое мгновение я становлюсь ему чужой. Нет, даже не чужой – а врагом. Но как это могло случиться? Почему?

– Энсон?

Его глаза встречаются с моими. Взгляд слегка прищуренный и тяжелый. Я не вижу цвета его глаз, но хорошо чувствую их пронзительную холодность – точно стальной клинок вонзается мне в ребра. С таким взглядом он обычно говорил о boche. А теперь устремляет его на меня.

Каким-то образом я заставляю себя спускаться, с трудом делая шаг, затем другой. Однако он уже пятится к двери и даже вскидывает ладонь, как будто не желая подпускать меня ближе. А потом он исчезает – выходит на улицу, оставляя за собой распахнутую дверь. И на мгновение мне чудится, будто я снова в Париже, сижу в кузове санитарной машины, глядя назад в квадратное окошко и видя, как он исчезает из виду.

У меня подкашиваются ноги, и я опускаюсь на ступеньку, точно подбитая птица, слишком потрясенная, чтобы вымолвить хоть слово или даже заплакать. Рори тут же пристраивается рядом, беря меня за руки, и снова и снова повторяет, что просит прощения, что ей невероятно жаль – как будто все это случилось по ее вине. Я смотрю на нее, пытаясь что-либо понять по ее лицу. Вижу печаль, жалость и… Неужели это чувство вины?

– Я собиралась тебе рассказать. Мы как раз после открытия хотели тебя во все посвятить.

«Мы?»

Я перевожу взгляд к подножию лестницы, откуда на меня смотрит Камилла, обеими руками вцепившаяся в стойку перил. И в ее лице я вижу то же самое. То же чувство вины.

Но мне все равно ничего не понятно.

– Что именно вы собирались мне сказать?

– Что Энсон жив. Я не так давно об этом узнала и…

– Когда?

– Недели три. Может, чуть дольше…

Я перевожу взгляд на Камиллу:

– И ты тоже это знала? И ничего мне не сказала?

– Мы хотели тебе рассказать, – быстро говорит Рори, не давая Камилле что-либо объяснить. – Мы просто ждали подходящего момента, чтобы во все тебя посвятить. И мне ужасно жаль. Я даже представить не могла, что он сюда придет. Когда мы с ним расстались в Сан-Франциско, он мне ясно дал понять, что не хочет сюда приезжать.