Бесспорное правосудие - Филлис Джеймс

Кейт чуть не сказала, но вовремя остановилась: «Вы именно так говорили со мной», и перед ее глазами всплыла живая картина после смерти бабушки, когда она отчаянно рыдала, зарывшись лицом в его куртку и пачкая ткань окровавленными руками, а он крепко обнимал ее, а вокруг кричали, отдавали команды, шаркали ногами. Но все это осталось в прошлом.

Дэлглиш заговорил, и Кейт показалось, что в его голосе прозвучал холодок:

– Говорить утешающие слова, которые хочется услышать, легко. Труднее – длительная поддержка, но ее мы не можем оказать.

Кейт хотелось спросить: «А если бы могли, стали бы это делать»? – но она знала, что такой вопрос не осмелился бы задать даже Пирс. Вместо этого она сказала:

– Я запомню, сэр.

Уже у дверей Кейт под влиянием импульса обернулась. Она должна была это узнать. Сознавая, что ее голос звучит хрипловато, Кейт спросила:

– Почему вы приказали стрелять Пирсу?

– А не тебе? – В его темных глазах не было и тени улыбки. – Послушай, Кейт, ты что, хотела бы убить человека?

– Не в этом дело. Я просто подумала, что могла бы остановить его, не убивая наповал.

– Не с того места, где ты стояла. Даже Пирсу было трудно. Но его выстрел был отличный.

– Так вы запрещаете мне навестить Октавию?

– Нет, Кейт, не запрещаю.

Больница, куда перевели Октавию из отделения неотложной помощи в Ипсуиче, была одной из самых новых в Лондоне и больше походила на отель. В огромном холле широко раскинуло ветви дерево с серебристой корой, яркая зелень его листвы казалась искусственной. В ларьке продавались цветы и фрукты, там же был газетный киоск и большое кафе, где пациенты, которые не показались Кейт ни особенно встревоженными, ни больными, мило болтали друг с другом за кофе с сандвичами. Две молодые женщины на ресепшен прекрасно смотрелись бы и в «Рице».

Кейт прошла мимо них. Номер палаты ей был известен, и она доверяла указателям. Вместе с прочими посетителями и кое с кем из персонала она поднялась на эскалаторе, расположенном рядом с широким лифтом. Здесь она впервые прочувствовала специфический больничный запах. Сама Кейт не лежала в больнице, но часто дежурила у постели больных – подозреваемых и жертв, которых нужно было допросить, заключенных, лежащих в лазарете, – поэтому она не испытывала робости и чувствовала себя свободно. Даже стационарный комплекс был ей знаком – целенаправленные действия медперсонала, молчаливое согласие больных, шелест занавесок, таинственные ритуалы за ними. Октавия лежала в небольшой одноместной палате в самом конце коридора, и у Кейт дотошно проверили документы, прежде чем допустили к девушке.

Слухи о происшедшем уже поползли. Несмотря на все усилия отдела по связям с общественностью, столичной полиции не удалось помешать журналистам раздуть очередную сенсацию. «Полицейский убивает подозреваемого» – полиция предпочла бы обойтись без таких заголовков. И время, как нарочно, было самое неподходящее: никаких публичных скандалов, никаких новых сплетен о членах королевской семьи – ничто не могло отвлечь внимание публики от охоты за преступником и кровавого финала. И никого не арестовали за убийство Венис Олдридж. Пока это дело не будет раскрыто или не забудется, пресса не оставит в покое Октавию. Кейт знала, что мать-настоятельница монастыря, где одно время жила девушка, предложила той погостить у них, как только закончится расследование смерти Эша. Если Октавия примет приглашение, это будет лучшим выходом. В монастыре она, по крайней мере, будет ограждена от преследования хищных журналистов.

Палата Октавии утопала в цветах, они были повсюду – на тумбочке, на подоконнике, на прикроватном столике. Даже в углу, на полу, стояла большая ваза с впечатляющим букетом. Напротив кровати на длинном шнуре были подвешены украшавшие стену поздравительные открытки. Октавия смотрела телевизор, но, увидев Кейт, выключила его. Она сидела в постели и выглядела слабой и жалкой, как больной цыпленок. Повязку на шее теперь сменил прилепленный пластырем кусок бинта.

Кейт подтащила стул к кровати и села. После минутного молчания Октавия сказала:

– Спасибо, что пришли. Я боялась, что вас могут не пропустить.

– Нет, пропустили. Как вы себя чувствуете?

– Лучше. Завтра меня отпустят. Хотели сегодня, но решили пригласить консультанта. Так надо?

– Не обязательно, если вы возражаете. Но иногда это полезно. Все зависит от того, кто будет вас консультировать.

– Я не хочу никого, кто знает об убийстве не понаслышке. И у кого на глазах убили любимого человека. А другие, думаю, ничем не смогут помочь.

– Я тоже всегда так думала, но мы можем ошибаться. Впрочем, вам выбирать.

Воцарилось молчание, потом Октавия спросила:

– А что, у инспектора Таранта будут неприятности из-за убийства Эша?

– Не думаю. Будет расследование, но он действовал по инструкции. Все будет хорошо.

– Для него. Но не для Эша.

– Может быть, и для Эша, – мягко произнесла Кейт. – Он ничего не успел почувствовать. А так его ожидало ужасное будущее – долгие, долгие годы тюрьмы. Смог бы он выдержать такое? Не предпочел бы лучше умереть?

– Но ему не дали выбора. А меня он не убил бы.

– Мы не могли рисковать.

– Я думала, он любит меня. Глупость с моей стороны, так же глупо было думать, что меня любит мама. Или отец. Он навещал меня здесь, но это ничего не меняет. Все осталось по-прежнему. Он приехал сюда по собственной инициативе, но по-настоящему я ему не нужна. Любит он только ту женщину и Мари.

«Любовь, всегда любовь, – подумала Кейт. – Наверное, все мы ищем ее. И если не получаем в детстве, боимся, что не получим никогда». Она могла бы сказать Октавии: прекрати это нытье о любви, полюби себя, живи своей жизнью. Любовь – это всегда удача. У тебя есть молодость, здоровье, деньги, дом. Прекрати жалеть себя. Не жди постоянно от других любви и нежности. Излечи себя. Но этот ребенок имеет право на жалость к себе. Возможно, Кейт знает слова, которые могут помочь. А если так, она обязана их произнести: Октавия заслуживает честного отношения.

– Моя мать умерла, рожая меня, а кто мой отец, я никогда не знала, – сказала Кейт. – Меня растила бабушка. Мне казалось, она не любит меня, но потом, когда было слишком поздно, я поняла, что ошибалась – мы любили друг друга. Просто не умели это сказать. А когда ее не стало, я поняла, что осталась одна, – все мы одиноки. Не позволь тому, что случилось, испортить твою жизнь, так нельзя. Если предлагают помощь – бери, если хочешь. Но, в конце концов, найди в себе силы жить собственной жизнью и поступать так, как хочешь сама. Даже плохие сны со временем забываются.

«Зря я это сказала, – подумала Кейт. – Возможно, у нее нет на это силы, и никогда не будет. Не взвалила ли я на нее ношу, которую она никогда не сможет нести?»

Они немного помолчали, а потом Октавия сказала:

– Миссис Бакли была очень добра ко мне в это тяжелое время. Она приходила несколько раз. Я хочу, чтобы она жила в цокольной квартире. Ей такая мысль понравится. Может, она и навещала меня, потому что хотела там жить.

– Может, частично поэтому, но не только, – возразила Кейт. – Она хорошая женщина. И, похоже, умелая. Вам нужен кто-то, кому можно доверять и кто может присматривать за домом в ваше отсутствие. Ей нужен дом, вам – надежный человек. Союз взаимовыгодный.

– Возможно, я не буду проводить там все время. Надо подумать насчет работы. Конечно, у меня есть мамины деньги, но нельзя же на них всегда жить. Я ничего не умею, поэтому должна прежде получить хороший аттестат. Это будет началом.

– Мне кажется, это хорошая мысль, но не стоит торопиться, – осторожно сказала Кейт. – В Лондоне много мест, где можно получить достойный аттестат. Нужно только понять, что вам по-настоящему интересно. Думаю, в монастыре во время вашего пребывания тоже могут что-то посоветовать. Вы ведь собираетесь туда после больницы?

– На какое-то время. Мать-настоятельница пригласила меня погостить у них. Она написала: приезжай, как к себе домой, и поживи среди друзей. Может быть, оказавшись там, я это почувствую.

– Может быть, – отозвалась Кейт.

«К тебе там проявят любовь, – подумала Кейт, – ту, которую несет отец Престейн, и если тебе больше всего нужна любовь, лучше искать ее там, где не подведут».

Кейт уже поднялась, чтобы уходить, когда Октавия остановила ее вопросом:

– Вы придете, если мне захочется еще поговорить с вами? Не хотелось бы казаться назойливой. В день нашей первой встречи я вела себя грубо, простите.

– Если смогу – приду, – пообещала Кейт. – Офицеры полиции никогда не знают, когда будут свободны. Вы позовете меня, а я могу оказаться на дежурстве. Но если удастся – обязательно приду.

Она уже стояла в дверях, когда Октавия вдруг опять заговорила:

– А как с делом мамочки?

Впервые Кейт услышала, как Октавия называет Венис Олдридж «мамочкой», и голос ее при этом звучал совсем как у маленькой девочки. Кейт вернулась к кровати.