Бесспорное правосудие - Филлис Джеймс

«У меня не выйдет даже умереть достойно, – думала она. – Я буду визжать и умолять, но на него это не произведет никакого впечатления. Он убьет меня, как убил Коли. И тело так же столкнет в воду, и там, в камышах, нас никогда не найдут. Там, под водой, я разбухну, буду источать зловоние, и никто не придет, никто не пожалеет. Я не буду больше существовать. Да я никогда и не существовала. Поэтому ему и удалось меня обмануть».

Время от времени она на короткое время отключалась. Потом услышала, как Эш возвращается. Он стоял, глядя на нее сверху вниз, и молчал.

– Пожалуйста, накинь на меня спальный мешок, – попросила Октавия. – Я совсем замерзла.

По-прежнему ничего не говоря, он поднял ее, посадил у каминной решетки и набросил сверху спальный мешок. И снова ушел. «Ему противно находиться рядом со мной, – подумала она. – А может, решает, как поступить – убить меня или оставить жить?»

Октавия пробовала молиться, но выученные в монастыре молитвы сейчас превращались в бессмысленный набор слов. И все же она помолилась о Коли: «Господи, даруй ему вечный покой, и да пребудет с ним свет». Ей казалось, что эти слова правильные. Но Коли не хотел вечного покоя. Он хотел жить. И она хочет жить.

Октавия не знала, сколько часов она так пролежала. Время шло. Сгустились сумерки, и Эш вернулся. Он вошел тихо, она лежала с закрытыми глазами, но ощущала его присутствие. Эш зажег три свечи, потом – газовую горелку, сварил кофе и разогрел фасоль. Подошел к ней, приподнял и стал кормить – ложку за ложкой. Октавия хотела сказать, что не голодна, но покорно жевала фасоль. Может, если она позволит кормить себя, в нем проснется жалость. Но он по-прежнему молчал. Когда свечи догорели, Эш забрался в спальный мешок, и вскоре Октавия услышала его ровное дыхание. В течение первого часа он беспокойно ворочался, что-то бормотал и один раз громко крикнул. Несколько раз за эту, казалось, бесконечную ночь она ненадолго проваливалась в сон. Но холод и боль в руках будили ее, и тогда она лежала и тихо плакала. Ей будто снова было восемь лет, когда она, проводя первую ночь в частной школе, плакала, скучая по матери. Эти безмолвные рыдания удивительным образом успокаивали.

Октавия проснулась с первыми лучами солнца. Первое, что она почувствовала, был страшный холод, мокрые брюки облепили ноги, стянутые руки болели. Эш уже встал. Он зажег свечу, и, когда склонился над ней, пламя на мгновение осветило его лицо – суровое и решительное, которое, ей казалось, она любила. На долю секунды в призрачном свете свечи это лицо вдруг обрело скорбное выражение. Он по-прежнему молчал.

Октавия нечленораздельно произнесла сквозь рыдания:

– Пожалуйста, разожги камин, Эш. Пожалуйста. Я совсем замерзла.

Он ничего не ответил. Только зажег еще одну свечу, потом третью и, привалившись к стене, смотрел на огонь. Прошла минута, другая…

– Пожалуйста, Эш. Мне очень холодно, – взмолилась она, и в ее голосе опять послышались рыдания.

Эш встал. Октавия смотрела, как он подошел к полке и стал срывать с банок этикетки, затем смял их и положил в камин. Потом вышел наружу. Она слышала, как он бродит среди кустов. Вскоре он вернулся с охапкой веток, сухих листьев и крупных сучьев. Подойдя к тому, что раньше было окном, потянул за край гнилой рамы. Дерево треснуло и отвалилось. После этого направился к камину и стал методично и заботливо разводить огонь, как, должно быть, делал, когда впервые появился здесь с Коли. Эш обложил бумагу мелкими веточками, потом построил пирамидку из коры и прочного сушняка. И наконец, зажег спичку – бумага вспыхнула, и огонь охватил ветки. Дым пополз по комнате, наполнив ее душистым осенним ароматом, а затем ушел в трубу, словно был живым и рвался наружу. Потрескивание и шипение горящего дерева воцарились в хижине. Кусок рамы Эш положил сверху, и она тоже запылала. Восхитительное тепло было как обещание жизни, и Октавия, превозмогая боль, потянулась к нему, ощутив его благодать на своих щеках.

Эш опять направился к окну, отодрал еще кусок дерева, вернулся к камину и, присев на корточки, бережно следил за процессом горения, будто то был ритуальный или священный огонь. Среди прочих попадались и сырые дрова. У Октавии резало от дыма глаза. Но огонь разгорался, и скоро в комнате стало тепло. Она лежала и тихо плакала, чувствуя облегчение. Эш разжег для нее огонь. Может, он не убьет ее? Лежа на полу с отблесками огня на лице, Октавия потеряла счет времени, а тем временем на улице дул порывистый ветер, и непостоянное, осеннее солнце ложилось полосками на каменный пол.

И тут она услышала сначала слабый, но быстро нараставший рокот, который, в конце концов, сосредоточился наверху, сотрясая хлипкий домик. Над ними завис вертолет.

Глава сорок пятая

Эш услышал шум двигателя раньше Октавии. Подбежав, он поднял ее рывком на ноги. Стоя сзади, приказал: «Прыгай к двери». Октавия попыталась, но ноги не двигались. Тепло до них еще не дошло, и от ремня они онемели. Она мешком повисла на Эше. Держа нож в правой руке, он обхватил девушку левой и вынес ее впереди себя из хижины на свежий утренний воздух.

Теперь она не только слышала, но и видела. Слишком сбитая с толку, чтобы считать, она понимала только, что вокруг много крупных мужчин в болотных сапогах и мужчин в плотных куртках и шерстяных шапочках, а еще там был высокий мужчина, без головного убора – его темные волосы шевелил ветерок, и женщина. Она помнила их совсем другими, но все же узнала: коммандер Дэлглиш и инспектор Мискин. Они стояли на некотором расстоянии друг от друга, как будто каждый решал, где ему лучше находиться, и смотрели на Эша. Тот резко притянул девушку к себе, удерживая ее за ремень у запястий. Она слышала за спиной биение его сердца. Ни страха, ни чего другого она не испытывала. То, что было, происходило между Эшем и этими внимательными глазами, этими молчаливыми, застывшими в ожидании фигурами. К ней это не имело отношения. Холодное лезвие ножа впивалось ей в подбородок. Она закрыла глаза. И услышала мужской голос – Дэлглиша? – четкий и властный:

– Брось нож, Эш. Все кончено. Он тебе больше не поможет.

Октавия услышала у своего уха тихий голос Эша – он редко говорил таким спокойным мягким голосом, который она так любила:

– Не бойся. Я сделаю это быстро, и ты ничего не почувствуешь.

Как будто услышав эти слова, Дэлглиш крикнул:

– Хорошо, Эш. Что ты хочешь?

Ответом был открытый вызов:

– Ничего из того, что вы можете дать.

Октавия открыла глаза, словно в последний раз хотела увидеть сияние дня, и мгновенно испытала невероятный ужас от прикосновения холодной стали и жгучей боли. Но тут мир вокруг вдруг с треском взорвался, и хижина, камыши, обагренная кровью земля – все распалось в движении иступленно бьющихся крыльев.

Выстрел отозвался в ушах Октавии эхом, она упала плашмя на землю с навалившимся сверху телом Эша и почувствовала, как по ее шее стекает теплая, пульсирующая струйка его крови.

Воздух наполнился мужскими голосами. Чьи-то руки подняли с нее тело Эша. Теперь она могла дышать. К ней приблизилось женское лицо, и женский голос произнес:

– Все хорошо, Октавия. Все хорошо. Кошмар кончился.

Кто-то положил ей на горло тампон. Кто-то сказал:

– С тобой все в порядке. Ты поправишься.

Ее подняли и опустили на носилки, накрыли одеялом и стянули ремнем. Она смутно сознавала, что ее несут в лодку, слышала отрывистые приказы и предостережения, чувствовала, как лодка колыхалась, когда вносили носилки. И вот она уже плыла, слабо покачиваясь, между камышей. Их подрагивающие верхушки каждый раз создавали все новый зеленый узор, но среди них Октавии удалось разглядеть облака, скользящие по чистой синеве небес.

Глава сорок шестая

Прошло три дня. Дэлглиш читал за столом, когда Кейт вошла в кабинет. Увидев девушку, он приподнялся, чем всегда ее смущал. Она встала перед столом, как будто ее вызвали.

– Мне позвонили из больницы, сэр, – сказала она. – От Октавии. Она хочет меня видеть. Говорит – не в качестве полицейского.

– Кейт, но ты с ней общаешься только в таком качестве.

«Да, – думала она, – я это знаю. Я знаю правила. Нас учили этому еще на подготовительных курсах: «Вы не священники, не психиатры, не социальные работники – в первую очередь не социальные работники. Не идите на поводу у эмоций». А еще она подумала: если Пирс может высказывать свое мнение, значит, и я могу.

– Сэр, – сказала она, – я слышала, как вы общались с людьми, невинными людьми, замешанными в убийстве. Вы говорили слова, которые помогали, которые им необходимо было услышать. Тогда вы говорили не как полицейский.

Кейт чуть не сказала, но вовремя остановилась: «Вы именно так говорили со мной», и перед ее глазами всплыла живая картина после смерти бабушки, когда она отчаянно рыдала, зарывшись лицом в его куртку и пачкая ткань окровавленными руками, а он крепко обнимал ее, а вокруг кричали, отдавали команды, шаркали ногами. Но все это осталось в прошлом.