Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский

Мария, блуждающая как тень, подобно привидению, поразила ее на пороге дома.

— Что с тобою?

— Видишь, что ничего, Юлия.

— Ты больна?

— Нисколько.

— Что с Яном?

— Не знаю, он давно уже здесь не был.

В это время Старостина приплелась обнять внучку, и разговор прекратился.

Юлия с нетерпением ожидала минуты остаться наедине с подругой.

Положение Марии было грустно и достойно сожаления, но лгать она не могла и не хотела. Рано или поздно — Юлия должна была узнать истину.

Ян находился в опасности; болезнь его приняла угрожающее направление, и доктора отчаивались. Старик Дарский в суровом молчании день и ночь сидел у постели сына.

Под предлогом усталости Юлия скоро оставила бабушку и с сильно бьющимся сердцем побежала к Марии. Мария молилась на коленях, встала, взяла Юлию за руку и указала на Распятие.

— Ради Бога, Мария! Что это значит!

— Молись, Юлия!

— Он умер!

— Еще жив.

— Болен! Я полечу к нему… Пустите меня! Я пойду одна! О, к нему!.. Он болен и, может быть, я причиной…

— Место женщины у Распятия, — отвечала Мария. — Страдать, молиться и плакать — вот наша доля.

— Но что же случилось? Говори, не убивай меня неизвестностью! Говори все!

— Все? — спросила Мария. — Но хватит ли у тебя силы все выслушать?

— А, значит что-нибудь страшное!.. Что-нибудь ужаснее смерти!

— Ян может еще быть спасен, но он уже не принадлежит тебе. Юлия отступила назад.

— А, так ты завлекла его, ты хочешь убить и его и меня, неблагодарная!.. Он не принадлежит тебе нисколько… Но, нет, нет — одна я всему причиной!

И она отвернулась с презрением.

— Дружба! Привязанность! О, то, что люди называют приязнью — больше ничего, как сладкая отрава, медленная измена…

— Все расскажу тебе, Юлия! Обвиняй меня, но я не виновата. Завтра меня здесь не будет, но сегодня ты должна услышать истину.

— Разве истина существует? Где же она? Ты солжешь мне в оправдание вероломства.

Юлия плакала.

— Ты должна меня выслушать. Ян долго боролся с собою, и я не знаю какая несчастная, роковая звезда повлекла его ко мне.

— Не звезда, но глаза твои, слова, улыбки… О, знаю я теперь тебя, невинная!

— Но я не могу принадлежать Яну и никому другому: у меня хватило силы сказать ему об этом.

Юлия остановилась.

— Ты не знаешь, Юлия, моего прошлого, облитого слезами. Завтра я оставляю тебя, сегодня ты узнаешь меня совершенно.

И сквозь слезы, с лицом, закрытым черными волосами, Мария рассказала все, все и любовь Яна и последнее признание. Юлия слушала, и гнев ее расплылся потоком слез.

— Прости меня, Мария, — сказала она. — Я сама всему виною. Ты ангел, обрызгавший крылья земною грязью, но грязь давно исчезла на твоих перьях. Прости несчастной, безумной. Он не может уже принадлежать мне, но пусть будет счастлив с тобою, с кем хочет, только бы не умер… Скажи мне — он жив еще?

— Жив… Был жив утром, — грустно прошептала Мария… — Помолимся о нем.

И, сложив холодные руки, они упали на колени перед Распятием, и вся ночь прошла в слезах и молитве.

Тихое, летнее утро заглядывало в окна уединенного домика в Яровине. На дворе не было шума и движения; люди ходили молча, осторожно; только соловей постоянно пел в кустах под окошком. На пороге, склонив на руки голову, сидел Каспар и утирал слезы. В первой комнате никого. В спальне окно было отворено. На кровати лежал Ян, или скорее скелет его с широко открытыми глазами, с устами, охваченными горячкой; бессильные руки его опали вдоль постели, грудь подымалась медленным, тяжелым дыханием. Он смотрел в окно и ничего не видел.

В головах его сидел старик, подобно ему бесчувственный, бледный, согнувшийся, дрожащий; слезы катились беспрестанно по лицу и оставили красный след на щеках его. Видно было, что он не один день плакал.

Больше никого там не было, только верная собака выла иногда вполголоса, лежа у кровати, подняв голову, но, испуганная собственным воем, снова прилегала в молчании.

Из окна слышны были щебетанье птиц и пение соловья… В конюшне ржал Лебедь…

Доктора оставили больного; не было надежды на выздоровление; с минуты на минуту можно было ожидать смерти… Один старик не покидал сына.

Неожиданно отворилась дверь в первой комнате и послышался шелест женского платья. Никем не замеченная Юлия остановилась на пороге. Ян вздрогнул, не видя ее; старик обернулся, увидел и встал серьезный, с гневом.

Девушка стояла на коленях у постели.

— Знаю, кто ты, — сказал старик, — знаю! Иди отсюда, иди, ты убила его! Не ожидай, пока я прокляну тебя!

Ян наклонил голову, не узнал Юлии и отвернулся.

— Он не узнал меня! — проговорила она с отчаянием.

— Оставь его умереть спокойно! — попросил Дарский. — Удались отсюда! Ты могла хладнокровно шутить с привязанностью, равнодушно играть жизнью человека, удались же отсюда! Бог, может быть, простит тебя, — отец не в состоянии.

Но Юлия не имела силы приподняться, она целовала холодеющую уже руку Яна. Страдалец, хотя не подал знака, что узнал ее, однако, ощутил как бы новое потрясение и это доконало его.

Заломив руки, стоял старик при нем на коленях и рыдал неутешно.

Смерть Яна была тяжка и медленна; но ни сознание, ни дар слова не возвратились к нему в торжественную минуту кончины.

Бесчувственную Юлию вынесли… Старик остался один над трупом сына.

Вы спросите, что сталось с живыми?

Не всегда смерть приходит, когда ее желаем, а жизнь бывает долгим покаянием…

Старик Дарский мучился почти год, пока не последовал за сыном.

Мария вступила в монастырь.

А Юлия? Она жива, но жизнь ее навеки покрылась трауром. Одиноко, с горем и раскаянием, существует она в Домброве, и на одном кладбище навещает могилы Старостины и Яна.

Хрупко счастье человека — не надо бросать его о землю.

Крашевский Иосиф Игнатий

Болеславцы

(Огнем и мечом за Родину)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Было то весной 1079 года.

Деревья, уже начинали покрываться листвой; местами только мало чуткий дуб продолжал стоять с набухшими почками, не доверяя раннему теплу, солнцу и погоде. Вокруг шумела и благоухала Неполомыцкая пуща, среди которой на зеленой луговине, у ручейка, где по берегам разрослись золотистые лютики и курослеп, в тени деревьев, кучкой сторонившихся от леса, лежали и сидели несколько не то охотников, не то проезжих. Их челядь, в стороне, на маленьком огне, разогревала пищу и поджаривала мясо, а господа,