Мои странные мысли - Орхан Памук

Мы начали с самых старых записей, которые были покрыты рукописными пометками на арабском и французском. Затем перешли к записям тридцатых, перечислявших, какие районы были подключены к сети и где потребление было наибольшим. Пара моих историков сообщила мне, что в те годы в Стамбуле все еще жило очень много немусульман. Старики перелистывали желтые страницы журналов, в которые предыдущие секретари заносили подробные записи про остроумные воровские хитрости, которые были обнаружены, объясняя мне, что введенная в пятидесятых система выделила каждому инспектору конкретный район для надзора и что это новшество позволило инспекторам установить наблюдение за жизнью людей, подобно полиции.

Эти потертые и подранные журналы имели цветовую кодировку: белые для жилых домов, фиолетовые для магазинов, красные для фабрик. Магазины и фабрики обычно были самыми злостными нарушителями, но, если «молодой инспектор господин Ферхат» посмотрит повнимательнее в колонку «разъяснения» на каждой странице и ознакомится с героическими попытками старых правительственных инспекторов записать то, что они видели, он заметит, что после семидесятых бедные районы Зейтинбурну, Ташлы-Тарла и Дуттепе, а также их окрестности стали плодородной почвой для воровства электричества. Старики еще много чего показывали и объясняли. Моя интуиция подсказывала, что эти знания ведут меня все ближе к Сельвихан.

Отметки вроде «новый холодильник» или «замечена вторая электроплитка» помогали инспекторам оценивать, сколько киловатт-часов дом должен потреблять в конкретный период. Два секретаря верили, что, основываясь на записях, можно было уверенно установить дату, когда любой данный дом приобрел холодильник, утюг, стиральную машину, электроплиту или любую другую домашнюю технику. Другие пометки – «вернулся в деревню», «уехал на свадьбу на два месяца», «уехал на дачу» – обеспечивали учет движения потребителей в город и из города, что также могло влиять на плату за электричество. Но если я находил показания счетчиков из ночного клуба, кебабной или бара с турецкой музыкой, принадлежавших Сами из Сюрмене, я интересовался только ими и игнорировал все прочие разъяснения. Тогда два старых секретаря начинали привлекать мое внимание к еще более интригующим замечаниям: «Прибил счет гвоздем к дверной ручке»; «Иди вдоль стены к водяному фонтану – счетчик за фиговым деревом»; «Высокий человек в очках псих. Избегать»; «Берегись пса в саду. Его зовут Граф. Не нападает, если позвать по имени»; «Свет на втором этаже клуба подключен вторым проводом, идущим снаружи здания».

Тот, кто написал последний комментарий, был, по мнению моих поводырей, героем, храбрецом, воистину преданным своей работе. Обычно, если инспекторы находили, что ночной клуб или тайный игорный притон (я слышал, что Сами из Сюрмене был вовлечен и в такие дела) тайно ворует энергию, они избегали делать об этом официальную запись и брали взятки за спиной у начальства. Я представлял себе свою внезапную инспекцию в кафе, ресторан или ночной клуб, предаваясь фантазиям о том, как я побеждаю Сами из Сюрмене и спасаю мою любимую Сельвихан из его когтей.

Махинур Мерйем. Мне было почти сорок, когда я забеременела от Сулеймана. В таком возрасте женщине надо задумываться о своем будущем и о том, как она будет жить оставшуюся жизнь. Мы были вместе десять лет. Я, может быть, несколько наивно верю всем уверткам и отговоркам Сулеймана, но мне кажется, что мое тело лучше знает, что нужно делать, чем я сама.

Как я и ожидала, Сулейману новость не понравилась. Вначале он обвинил меня в попытке заставить его жениться. Но когда мы кричали друг на друга в той квартире в Джихангире, он начал понимать, что я и в самом деле ношу ребенка, и испугался. Он сильно напился и учинил разгром, что было очень обидно, но я видела еще и то, что он доволен. После того мы спорили каждый раз, как он приходил, хотя я старалась задобрить его. Однако его угрозы и пьянство только усиливались. Он угрожал, что перестанет поддерживать мою карьеру певицы.

– Забудь про музыку, Сулейман, я умру ради этого ребенка, – сказала я ему.

Мои слова смягчили его, и он снова стал нежен. Но даже когда он и не был таким, у нас все равно был безумный секс после каждого спора.

– Как ты можешь так заниматься любовью с женщиной и после этого просто уходить? – спрашивала я.

Сулейман опускал взгляд в смущении. Но иногда, уходя, он говорил, что если я не перестану запугивать его, то больше никогда не увижу снова.

– Тогда это наше прощание, Сулейман, – говорила я, закрывая за ним дверь со слезами на глазах.

В последнее время он начал приходить каждый день, и в то же время ребенок продолжал расти в моей утробе. Это не остановило его от нескольких попыток дать мне пощечину.

– Ну давай, Сулейман, ударь меня, – сказала я. – Может быть, ты сможешь избавиться от меня тем же способом, как вы избавились от Райихи.

Иногда он выглядел таким беспомощным, что я испытывала к нему жалость. Он сидел в сторонке – ТИХИЙ и ВЕЖЛИВЫЙ, – переживая за свою жизнь, подобно купцу, чей корабль отправился на дно Черного моря, и пил ракы словно воду, а я говорила ему, как счастливы мы будем.

– Твой брат достаточно понукал тобой, но, если ты уйдешь от него, Сулейман, ты станешь новым человеком. Нам нечего и некого бояться.

Эта тема уводила нас к разговору о том, собираюсь ли я начать носить платок.

– Я подумаю об этом, – говорила я. – Но есть то, что я могу сделать, и то, чего просто не могу.

– Я тоже, – говорил Сулейман удрученно. – Так скажи мне, чтó, как ты чувствуешь, ты можешь.

– Иногда женщины соглашаются на никах в мечети сверх гражданской регистрации, просто чтобы избавить своих добропорядочных мужей от головной боли… Это я могу. Но вначале твоя семья должна прийти в дом в Юскюдаре и формально попросить у моих родителей моей руки.

Осенью 1995 года, после того как Мевлют вернулся с дочерьми в Стамбул, он приступил к своей работе на парковке рекламного агентства. Дамат вернул ему все его обязанности, которые на время его отсутствия были поручены привратнику. Мевлют увидел, что за эти три месяца, когда его не было, Кемаль из зонгулдакской банды расширил свою территорию, сдвинув ее границы с помощью двух цветочных кадок и нескольких свободно стоявших тумб. Более того, он стал агрессивен по отношению к Мевлюту. Но Мевлют не обращал на это внимания. После смерти Райихи он был постоянно зол на всех, но по какой-то причине не мог вызвать в себе это чувство по отношению к наглому юнцу из Зонгулдака.

Ночью он все так же ходил продавать бузу, а остаток своих сил посвящал дочерям. Но его внимание никогда не шло дальше нескольких простых вопросов: «Домашнее задание сделали?», «Вы голодны?», «Все в порядке?». Он знал, что дочки теперь больше времени проводят с тетей Самихой, но что с ним об этих визитах они говорить не хотят. Однажды утром, после того как Фатьма и Февзие ушли в школу, зазвонил дверной звонок. Открыв дверь, Мевлют увидел Ферхата.

– Ты больше не можешь жить в этом районе, – сказал Ферхат. – Наркотики, проститутки, трансвеститы, банды всех сортов… Мы найдем тебе и девочкам другое место…

– Мы здесь счастливы; это дом Райихи.

Ферхат сказал, что хочет поговорить с другом, и повел Мевлюта в одно из новых кафе на площади Таксим. Они долго смотрели на текущую по Бейоглу толпу. В конце концов Ферхат предложил Мевлюту работу – что-то вроде ученика инспектора по электричеству.

– Эта работа сделает тебя счастливым, она сделает девочек счастливыми и даже сделает Райиху счастливой, ибо твоя жена беспокоится о тебе даже там, в раю. Ты собираешься зарабатывать хорошие деньги?

На самом деле зарплата, которую Мевлют мог получить от «Семь Холмов Электрик», была не очень большой, но Мевлют чувствовал – для того чтобы достичь «хороших денег», надо отрезать немного от того, что он сможет собрать с клиентов.

– Принеси свой школьный аттестат, справку о регистрации, паспорт и шесть фотографий, и мы оформим тебя за три дня, – сказал Ферхат. – Мы сначала походим вместе, и я научу тебя всему, что нужно знать. Ты честный, беспристрастный человек, Мевлют, вот поэтому я и хочу, чтобы ты присоединился ко мне.

– Да вознаградит Аллах твои добрые дела, – сказал Мевлют и, пока они ходили вокруг парковки, думал о том, что Ферхат даже не заметил сарказма в этих словах.

Три дня спустя он позвонил по номеру телефона, который оставил ему Ферхат.

– Впервые в своей жизни ты принял верное решение, – сказал Ферхат.

Через два дня они встретились на автобусной остановке в Куртулуше. Мевлют надел свой лучший пиджак и незапачканные брюки. Ферхат принес сумку, которая когда-то принадлежала одному из двух старых архивариусов.