Помни войну - Алексей Шишов

Наша первая эскадра не входила в сферу неприятельского артиллерийского огня.

В час пополудни наш флот удалился и приготовился к новой атаке. 1 февраля он снова отправился к Порт-Ар-туру, вторая, четвертая и пятая минные флотилии подошли к порту в три часа ночи, третья эскадра в 9 часов утра. Мы нашли три мины, положенные неприятелем, и уничтожили их.

«Кассуга» и «Ниссин» были направлены на запад от Ляотешаня и открыли перекидной огонь, который продолжался два часа. Новые форты на Ляотешане наконец принуждены были замолчать, и наш флот удалился в 1 час 30 минут пополудни».

В отношений официального донесения адмирала Хейкатиро Того следует заметить следующее. Оно было написано и отправлено в Токио еще до того, как японские шпионы донесли командующему Соединенным флотом Японии сведения о потерях русской стороны в день 31 марта и о гибели вице-адмирала Макарова и его штаба на борту «Петропавловска».

Вне всякого сомнения, адмирал Того, получив такую значимую разведывательную информацию из порт-артурской крепости, незамедлительно отправил на Японские острова новое оперативное донесение, дополняющее содержание первого. Оно должно было быть исполнено в победных красках. (К слову сказать, и в России, и особенно в Санкт-Петербурге, ожидали с надеждой подобное победное донесение с Тихого океана от флотоводца Макарова. Таким был весной 1904 года настрой самых разных слоев российской общественности.)

До нас дошло несколько свидетельств о трагических минутах гибели эскадренного броненосца «Петропавловск». Художник Кравченко наблюдал за боем «Страшного» с четырьмя японскими миноносцами с сигнального поста на Золотой горе. Он же стал очевидцем последующих событий на «макаровской восьмерке»:

«...На рассвете заметили шесть миноносцев, вытянувшихся в линию, которые стреляли. Один на полных парах шел в гавань. Другой, крайний, парил и шел медленно. Расстояние миноносцев от берега было верст восемь. Различить наших трудно. Видны были только выстрелы и падения снарядов в воду. Паривший миноносец все время продолжал стрелять, четыре средних стали стягиваться и сосредотачивать огонь на этом парившем миноносце.

Довольно меткий огонь последнего держал их на расстоянии. Сообщили сигнальной станции, что это наш «Страшный» держал меткий огонь против четырех японцев. Японцы обошли его полукругом, открыли жестокий огонь, но весь покрытый паром «Страшный» не переставал отвечать, надвигаясь на закрывший ему путь неприятельский миноносец, обошел его с кормы и дал по нему выстрел.

«Баян» (дежурный крейсер порт-артурской эскадры. — А Ш.) снимается с якоря внешнего рейда и выходит в море. Японцы собираются кучей и дают залп. Вероятно, пустили мину (торпеду. — А Ш.). «Страшный» дает последний залп и тонет. На месте, где он был, только облачко пара. Японские миноносцы полным ходом уходят в море...

...Наша эскадра ушла в море. Через час она вернулась опять, а недалеко от нее масса дымков. То был неприятель в числе 14 вымпелов: 6 эскадренных броненосцев, остальные бронированные и небронированные крейсеры.

Японская эскадра останавливается далеко, верстах в 18 от берега. Наша эскадра, имея во главе «Петропавловск», пришла в рейд и начала строиться в боевую линию. Поднят сигнал командующего флотом:

«Миноносцам войти во внутреннюю гавань».

«Петропавловск» медленно подвигается вперед. Было тихо. Все молчали и ждали начало боя и приближения неприятельской эскадры. Идя малым ходом, «Петропавловск» был на линии у Электрического утеса. Миноносцы входили в гавань. Вдруг в носовой части правого борта «Петропавловска» поднялся белый столб, прозвучал двойной глухой выстрел, принятый сначала за залп, и весь «Петропавловск» покрылся клубами оранжево-бурого дыма. В бинокль можно было видеть летевшие осколки и ломающиеся мачты и огромные языки огня, охватившие судно. «Петропавловск» повернулся на правый борт и в две минуты пошел ко дну, унося с собой адмирала Макарова, весь эскадренный штаб и около 700 человек команды...»

Оставил для истории Русско-японской войны свои воспоминания и чудом спасшийся командир эскадренного броненосца «Петропавловск» капитан 1-го ранга Яковлев. Он оказался одним из тех, кто видел Степана Осиповича Макарова в последние минуты его жизни:

«За несколько минут до взрыва я побежал в боевую руб-ку, чтобы убедиться в том, правильно ли было передано приказание рулевому. В этот момент я видел полковника Агапеева — он записывал подробности происшедшего боя. Подле Верещагин что-то спешно зарисовывал. Адмирал Макаров находился на мостике...

Внезапно раздался грохот взрыва. Палубу броненосца окутала густая тяжелая мгла. Прорезая эту мглу, огненные языки вырывались из всех пор броненосца и взвивались кверху. Оглушительный, неслыханный треск, свист, какие-то громовые раскаты, я почувствовал удар в голову и потерял сознание.

Очнулся я от ощущения страшного холода в воде, тот-час принял положение стоя и заработал кистями рук, как лопастями. Тяжесть намокшего пальто и галош казалась неодолимой. Я тяжело дышал, выскакивая на поверхность воды, захлебывался и снова погружался. Вынырнув од-нажды, я увидел неподалеку опрокинутую лодку с двумя матросами, державшимися за днище и кричавшими:

— Вот командир! Спасайте командира!

Наконец я схватился за какой-то обрубок и окончательно потерял сознание...»

Вот рассказ о порт-артурской катастрофе сигнальщика с флагманского броненосца Бочкова:

«Вышли мы в море. Крейсерская японская эскадра ушла. Мы сделали ей вдогонку 16 выстрелов. Потом показалась новая эскадра из 14 вымпелов, а у нас только девять. Кроме того, у японцев почти все крейсеры бронированные, а у нас бронирован один «Баян».

Мы повернули назад. «Петропавловск» шел впереди. Я стоял на мостике в боевой рубке и разбирал сигналы по книге. Как дали последний сигнал адмирала: миноносцам войти в гавань, «Петропавловск» замедлил ход, почти остановился. Вдруг корабль сильно вздрогнул, раздался ужасный взрыв, за ним другой, третий — как будто уже в середине корабля, под самым мостиком.

Я кинулся к дверям рубки, откуда выходил офицер, вероятно штурман. Тогда я выскочил в окно. Корабль наш сильно кренило. На мостике я увидел адмирала: он лежал в крови, ничком. Я бросился к нему, хотел поднять. Корабль точно куда-то падал. Со всех сторон сыпались обломки. Что-то гудело, трещало. Валил дым, показался огонь. Я вскочил на поручни, меня смыло, но я успел за них ухватиться. Меня сильно потянуло вниз. Помню еще падающие мачты. Потом ничего...

Был у нас на корабле старичок, красивый, с белой бородой, все что-то в книжку записывал, стоя на палубе. Вероятно, утонул. Добрый был...»

Мичман В. П. Шмидт, младший флаг-офицер вице-адмирала Макарова, вспоминал на страницах журнала «Морской сборник» о последних минутах перед гибелью «Петропавловска»:

«...Несмотря на неравенство сил, адмирал, как можно было заключить из его отрывочных фраз, стремился выйти в бой с японцами. Чувство приподнятого духа передавалось от адмирала всем нам: настал момент отомстить за январскую атаку!..

После отданного адмиралом приказания — поднять сигнал «Севастополю», флаг-офицеры сейчас же исполнили это приказание, а я, находясь при флагманском журнале, вошел в рубку, где были сигнальщик и капитан 2-го ранга Кроун.

Подойдя к журналу, я стал записывать:

«В 9 часов 40 мин. Сигнал...» — успел я лишь набросать, поставить двоеточие — и вдруг послышался глухой сильный удар. У нас троих (Кроуна, меня и сигнальщика) сорвало фуражки — и в одно мгновение стол, диван, шкаф с книгами и картами — все обратилось в груду обломков, циферблат с механизмом был вырван из футляра часов. С трудом удалось высвободиться, и мы бросились к правому выходу из рубки на мостик.

«Петропавловск» сильно кренило на правую сторону, и он настолько быстро погружался, что, стоя на твердом мостике, казалось, что не имеешь опоры и летишь с головокружительной быстротой куда-то в бездну. Это чувство былоочень неприятно. Говорить нельзя было из-за рева пламени, воды, постоянных взрывов и всеобщего разрушения.

Выскочив на правую сторону мостика, мы увидели впереди себя море пламени; удушливый едкий дым почти заставлял задохнуться. Здесь я заметил фигуру адмирала, стоявшего спиной ко мне. Как думают те, кто хорошо знал адмирала, он прошел вперед, сбросив с себя пальто, чтобы узнать, что случилось, — и вот можно предположить, что он был оглушен или убит одним из обломков.

Только несколько секунд мы пробыли здесь... и с большими усилиями добрались до левого крыла мостика (так как крен на правую был очень уж велик)...

Я посмотрел на корму: шканцы, казавшиеся высоко над мостиком, усеяны людьми, которые без всякого удержу оплошной живой рекой бросались за борт, попадая в работавшие до последнего взрыва винты и между обломками. При виде этой картины сердце сжалось от ужаса...»