Конец Хитрова рынка - Анатолий Безуглов

К нашему столику подошел лощеный человек в старомодном, хорошо сшитом сюртуке. Старомодным был не только сюртук, но и седая бородка лопаточкой, перстень с крупным бриллиантом, бутоньерка. У него было тонкое, брезгливое лицо с бледной, нездоровой кожей и тяжелый, вязкий взгляд.

— Надеюсь, не помешал? — сказал он, обращаясь куда-то в пространство, будто к нашему невидимому собеседнику.

Злотников вскочил, засуетился, запрыгал. Я даже не ожидал от него такой прыти.

— Вот так встреча, вот так встреча! — проговорил он, семеня ногами и раскачивая в такт словам своей лысой головой. Он весь излучал радость. — Прошу вас, Борис Арнольдович, прошу. Будем счастливы. Какими судьбами?

Несмотря на радостное удивление Злотникова, мне показалось, что встреча не случайна, что они о ней договорились заранее.

Будто не замечая суетящегося Злотникова, человек с брезгливым лицом отодвинул стул, сел, словно оказывая нам этим великую милость, ловким щелчком холеных пальцев сбросил со скатерти какую-то крошку. Потом, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, он с тем же выражением лица взглянул на меня. Его глаза задержались на моем лице чуть дольше того, чем это допускали правила приличия. Белецкий бы оскорбился и сказал какую-либо резкость. Но Баранец был подавлен этой самоуверенностью, граничащей с наглостью, и промолчал. Он понимал, что перед ним светило первой величины.

— Если не ошибаюсь, гражданин Баранов? — спросил Борис Арнольдович.

— Баранец. Георгий Валерьянович Баранец, — поправил Злотников.

— Пардон, — сказал тот, совершенно не испытывая неловкости. — У меня, к сожалению, плохая память на фамилии. — Не подавая руки и даже не делая вида, что собирается приподняться, он коротко кивнул мне: — Будем знакомы. Борис Арнольдович Левит. — И тут же, не оборачиваясь, через плечо бросил официанту: — Мне то, что обычно.

Когда официант отошел, Злотников подобострастно спросил:

— Какие-нибудь новости имеются, Борис Арнольдович?

— Вас, конечно, интересуют международные?

Злотников с готовностью захихикал, а Левит снисходительно усмехнулся и сказал:

— Видимо, на днях будет решение совдепа о восстановлении ипподрома.

— А как с подрядами?

— Одно связано с другим.

Больше о делах не было сказано ни слова. Но и сказанного было вполне достаточно, чтобы понять, почему Злотников пригласил меня именно в «Загородный».

Разговаривая со Злотниковым, Левит, казалось, совершенно не обращал на меня внимания, но все же временами я чувствовал на себе его тяжелый взгляд.

Левит… Знакомя меня с деловыми связями Злотникова, Сухоруков такой фамилии не упоминал. Это я помнил точно.

Как была организована проверка Баранца, не знаю. Но Злотников справился с ней довольно быстро, за каких-нибудь три-четыре дня, и кончилась она для меня благополучно: ее результатами нэпман был удовлетворен. На душе стало полегче.

О том, что меня уже «взвесили», я узнал совершенно случайно, из брошенной вскользь Злотниковым фразы, что, продавая заводик, я продешевил.

К тому времени у меня установились со Злотниковым хорошие отношения, которые обещали перерасти в тесные деловые связи. Баранец ему подходил. Провинциал, конечно, звезд с неба не хватал, у него не было ни опыта, ни размаха, ни стоящих идей, но зато он оказался покладистым парнем без особых претензий и, в отличие от столичных дельцов, не пытался укусить руку, которая подносила к его рту ложку. Кроме того, по наведенным справкам, у Баранца имелись деньги, реальные деньги, а не сомнительные бумаги. Злотников учел все. Баранец его полностью устраивал. Подряды на восстановление ипподрома обещали крупные барыши. Если Баранец даст тысяч десять или, на худой конец, семь, его старший компаньон гарантирует ему 20 процентов прибыли. Для начала совсем неплохо. А потом можно будет предложить и 30 и 35 процентов. Не все сразу. И, оберегая от соблазнов, Злотников старался держать меня поближе к себе.

Отношение хозяина дома передавалось и его домочадцам. Когда я появлялся у Злотниковых на квартире, Аглая Степановна откладывала вязанье и приглашала меня к столу, на котором тотчас же выстраивались вазочки с вареньем, а бульдоги, приветствуя в моем лице частное предпринимательство, доброжелательно скалили свои саблеобразные клыки и махали обрубками хвостов. Баранец ценил это радушие, оказывая хозяйке дома различные мелхие услуги.

Развлекая гостя, Злотников теперь говорил с ним не столько о боге, сколько о сугубо земных делах, в которых он разбирался, пожалуй, лучше, чем в библии.

Злотников высоко оценивал возможности, предоставленные нэпом деловым людям. Когда я как-то посетовал на то, что коммерсанту теперь на каждом шагу ставят препоны, Злотников, покровительственно похлопав меня по плечу, сказал:

— Не гневите бога, Георгий Валерьянович! Это молодость в вас говорит. Сейчас, если хотите знать, имея хорошую голову на плечах, большие дела делать можно, из воздуха миллионы лепить. Про Пляцкого небось слыхали?

Торговец металлом Семен Пляцкий подвизался в Петрограде на заводе «Большевик» (бывший Обуховский). В 1921 году его знали там как старьевщика, который скупал обрезки ванадиевой стали. Казалось на этом много не заработаешь. Но уже к концу двадцать первого года Пляцкий превратился в крупного поставщика. А в двадцать втором году, используя свои старые связи со спецами, Пляцкий заказал заводу прокатать для себя ни больше ни меньше, как 25 тысяч пудов стали, оплатив прокат ниже себестоимости. Из-за этой работы, кстати говоря, «Большевик» задержал выполнение заказов Волховстроя. За какой-нибудь год, уделяя своим людям на заводе незначительную долю прибылей, Пляцкий превратился в миллионера.

Про Пляцкого я не только слышал. Пляцкого мне привелось и допрашивать… Но Баранец мог Пляцкого и не знать…

— Не слыхали про Пляцкого? А про Леву Брегина? Я его по старой памяти Левой зову. Теперь он Лев Маркович, кинотеатром «Отрада» владеет да в прибылях еще пяти кинотеатров участвует. А с чего начинал? И пятака ломаного за душой не было, один только кусок кожи, из которой он печать себе сделал. А печать в наше время многого стоит. Раньше власти в бога да в государя императора верили, а теперь только в печать да в мировую революцию. Он это и сообразил, за уполномоченного детской колонии себя выдал. Ну и получил под свой кусок кожи 20 пудов обмундирования от Московского Совета, 8000 рублей от Наркомфина да еще бесплатные билеты со скоростью и мягкостью… По золотым россыпям ходим мы, Георгий Валерьянович! а вы говорите: препоны. Какие уж там препоны, только под ноги смотреть надо да нагибаться почаще.

Я себе представил выражение лица Сухорукова, если бы он мог присутствовать при этом разговоре, и невольно улыбнулся. Злотников истолковал мою улыбку по-своему.

— В старину, Георгий Валерьянович, говаривали: беда, коль пироги начнет печи сапожник. А что мы сейчас с вами наблюдаем? Как сапожник пироги печет. Сам их печет — сам и кушает. От того всяческие несуразицы в Совдепии и проистекают. Был я намедни в губисполкоме — страх. На каждой двери табличка: комиссия по ликвидации неграмотности, комиссия по опеке за несовершеннолетними, экспертная комиссия по видам на урожай, примирительная комиссия, комиссия по восстановленческим кредитам, кооперативная, лесная, школьная, санитарная, волполитпросветная… Всех и не упомнишь. Одну дверь открываю — пишбарышня носик пудрит, другую — гражданин чайник кипятит, третью — в шахматы играют… А каждый из них, Георгий Валерьянович, зарплату, поимейте в виду, получает. Был в Госсельсиндикате — то же самое. Спрашиваю: какие прибыли? А прибылей, говорят, нет, одни убытки — за три года более миллиона рублей. Да и какие уж тут прибыли быть могут? Торговля — дело тонкое, а главное — закон в ней есть: вложи рубль — получи два. А иначе не пирог получится, а слезы одни. Не получился у них пирог, Георгий Валерьянович, сами они это поняли. Раньше на Русь святую варягов звали, а теперь к нам с вами, к деловым людям, с поклоном пришли — новую экономическую политику объявили: пеките пирог, люди добрые, у самих у нас не выходит. Вот мы и печем пирог. Только большевикам его не пробовать — сами съедим. Много коммерсантов сейчас обогатилось.

И все с помощью жульничества? — сделал наивное лицо Баранец.

Злотников сморщился, будто лимон откусил.

— Почему жульничество? — сказал он. — Коммерческая хитрость не жульничество.

— Но все-таки подделку печати и при царе преступлением считали…

Самое забавное, что Злотникова это удивило. Но он тут же нашелся.

— В законах всего не напишешь, Георгий Валерьянович. Всех случаев жизненных не предусмотришь, — сказал он. — Закон — он мертвый, из буковок состоит. Как их расставишь, так и получится. А в жизни все зависит, с какой стороны смотреть: с одной посмотришь — подлость, с другой — благодеяние. Мне Борис Арнольдович про мудреца греческого рассказывал, как он с другим мудрецом беседу вел. Спрашивает он у того: врать хорошо? Нет, говорит, плохо. А если на войне главнокомандующий врагов обманывает, это тоже плохо? Нет, хорошо, плохо только друзей обманывать. А если, спрашивает тот мудрец, сыну лекарство требуется, без лекарства он умереть может, а принимать лекарство сын не хочет, глупый. Отец его и обманул, сказал, что не лекарство дает, а еду. Плохо отец сделал или хорошо? Хорошо, отвечает.