Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

— Мамка, а к барыне когда ж идти? Ведь деньги отнести надо! — сказал он вдруг и указал рукой на кошелек.

Очень удивилась Арина; никак она этого не ожидала: ведь не дальше как вчера вечером Степа и слышать о том не хотел, сердился на нее, за ужином слова не промолвил, а сегодня сам готов идти, отдать их.

Видно, Бог надоумил!

— Что ж, доброе дело, дитя мое, — сказала она, ласково глядя на сына, — иди, не мешкай, вот только позавтракаешь и ступай.

И Степа пошел. Идет он по знакомой дороге, драгоценный кошелек лежит у него в кармане, но сегодня нет больше охоты считать и пересчитывать деньги, любоваться серебряными монетами…

— Чужие… — шепчет он, — не надо, себе сам заработаю… свои будут…

Но откуда взять «своих»? Где заработать? Степа задумался. Рубить дрова? Вырезать ложки? Да, все это хорошо было во сне! Там и сила богатырская, и удача. Так ли будет наяву? Кто захочет взять его, маленького мальчика, в работники? Кто станет ему платить деньгу? А ложки? Сумеет ли он сделать хоть одну хорошую, не кривую? И долго ли надо работать, чтоб было много, много своих денег, чтоб можно было купить матке другую Буренушку?

Надо попробовать, надо постараться, надо зайти к дяде Фаддею, авось что насоветует, авось поможет…

Но вот и барские хоромы, вот белые ворота, крыльцо.

Степа вошел в сени, отворил дверь; навстречу ему в нарядном праздничном платье шла старая няня.

— А, Степа, друг желанный! Что давно тебя не видно? В гости к нам пришел, с праздником поздравить или по делу?

— По делу… вот, отдать надо… — сказал Степа, вынул и подал няне свою находку.

— Ах! Батюшки светы! Барынин кошелек! Как она, сердечная, рада будет! Ведь тут покойного барина обручальное колечко! — и не глядя на мальчика, няня стремглав бросилась в комнаты.

Степа поглядел ей вслед, повернулся и вышел на улицу.

Он шел, не оглядываясь; в голове его бродили все те же неотвязные мысли: пойти к Фаддею, попросить прощения, стараться работать… авось, скажет, где и как заработать деньги, тогда будут у него свои деньги, будет у матки новая корова…

А няня давно уже стояла за белыми воротами, махала платком, звала Степу по имени, но все напрасно: Степа не видал ее, не слыхал ее голоса.

Первая изба при входе в деревню была изба дяди Фаддея. Степа замедлил шаги, остановился, подумал, потом решительно взялся за скобку и вошел в ворота!

Хорошо сделал Степа, что не побоялся зайти к старому Фаддею. Ласково встретил его дедушка; ни словом не упрекнул за вчерашнюю лень. Он знал, какая новая беда стряслась над головой сирот, и рад был помочь Степе.

Да и Степа сегодня был совсем иной: глядел, как большой, говорил, как большой, и охотно готов был взяться за каждое дело, лишь бы только скорей заработать деньги.

— И ложки стругать готов? — подтрунил над ним Фаддей.

— И ложки, и чашки, и что велишь, дедушка, — сказал Степа и покраснел до корня волос.

— Верю, верю, — и старик опустил руку на кудрявую голову мальчика, — только вот беда: ремеслу надо долго учиться, прилежно учиться. Станешь мастером своего дела — будут и деньги, а раньше, сам знаешь, кому такое добро нужно? — и дядя Фаддей указал головой на угол, где со вчерашнего дня валялась Степина неудачная работа.

— Ты не робей, зима велика, будет охота — делу научишься, — попробовал он ободрить Степу, — а пока, вот я тебе что скажу: хочешь деньги поскорее нажить — в чужие люди ступай.

В чужие люди! Этого Степа не ожидал. Как оставить мать, дом, товарищей-сверстников, все и идти далеко… и не на один какой-нибудь день, надолго!..

Но дядя Фаддей продолжал свое:

— Есть у меня в шестидесяти верстах отсюда знакомый огородник, он мальчика-подростка охотно возьмет. Проработаешь у него с ранней весны до поздней осени, будут свои деньги, будет чем помочь матери.

Трудно оставить дом, трудно идти далеко — в чужие люди, но ведь зато деньги будут, и к будущей зиме новая корова, и мать перестанет хмуриться, будет довольна… Степа решился.

Оставалось одно — уговорить Арину отпустить сына; но за это взялся дядя Фаддей.

Не пришлось, однако, Степе идти «в чужие люди». Дело повернулось иначе. Вечером, в тот же день, к крыльцу Арины лихо подкатили господские сани.

— Никак сама Александра Константиновна! — всплеснула руками Арина и выбежала за ворота встречать барыню.

Да, это была она, и с ней ее дети, Сережа и Верочка.

Она очень пожалела утром, когда узнала от няни, что Степа ушел и что дозваться его нельзя было, и решила сама заехать поблагодарить мальчика за доставленную находку.

Но прежде, нежели Александра Константиновна успела сказать слово, дети ее набросились на Степу и закидали его вопросами и рассказами.

— Отчего к нам не ходишь больше? — спрашивал Сережа.

— А мы новую игру выдумали! — перебивала Верочка.

— У нас вчера была елка! — спохватился вдруг Сережа.

— Мне подарили куклу.

— А мне ружье, настоящее пиф-паф делает.

И с этими словами Сережа выбежал из избы. Минуту спустя он явился снова с узлом в руке.

— А это тебе, тебе… — начал он еще за дверью. — Мама говорит, сегодня большой праздник.

— Ах! совсем не то! — перебила его Верочка, — мама говорит: сегодня Рождество Христово… это значит, Христос родился…

— И за это всем детям… — вмешался Сережа.

Но Верочка рукой закрыла ему рот.

— Молчи, я лучше скажу, ты не умеешь. Христос родился… и нас детей любит, и нам в этот день дарит. Эго вот тебе от Него, это Он дарит, не мы… не мы… Он дарит.

Степа ничего не понимал. Он глядел то на Сережу, то на Верочку, то на меховой тулупчик, на шапочку, рукавицы и другие вещи, которые дети вытаскивали из узла и совали ему в руки.

— Мне? Мне? Христос? За что? — спрашивал Степа.

За что? На это даже «умная» Верочка не могла ответить; она обернулась и поглядела на свою маму. Но маме было не до детей. Сидя в переднем углу, куда поместила ее Арина, она внимательно слушала то, что говорила ей хозяйка. Много горького из жизни бедной вдовы довелось ей услышать разом: умер муж, бедность, работать некому, пала последняя корова, маленький сынишка болен, а старшего… старшего — приходится отдать в чужие люди…

— В чужие люди? Зачем? — спросила с удивлением Александра Константиновна и задумалась. Не всякому горю может она помочь, но это