Не та профессия. Тетрология (СИ) - Афанасьев Семён

А я точно так же смотрю на неё. Лихорадочно пытаясь сообразить, что именно стоит за такой позицией целого народа. Незнание? Или кто‑то в своё время старательно позаботился, чтоб сформировать в массовом сознании именно такие маркеры?

– Сестра, я сейчас, может, глупость скажу. А давай проведём маленький опыт? Даже пару опытов? – спрашиваю её аккуратно. – Я сейчас отлучусь ненадолго, подожди меня тут?

По дороге сюда, я видел около одной из юрт ведёрко с корнеплодами. Подхожу к этой юрте через полминуты и обращаюсь к бабуле, перебирающей какое‑то пшено на корточках в сите:

– Добрый день, уважаемая. Я гость и родич Алтынай, разрешите мне взять вот эти два клубня?

– Здравствуй, – бабуля степенно выпрямляется, удивлённо смотрит на меня и отвечает. – Бери, конечно! Но женщины уже на том краю варят еду в трёх казанах! Потерпи немного? Зачем тебе еда для коней? У нас пока не настолько голод…

– Мне не для еды, мне для дела, – смеюсь в ответ. – Этот и этот, разрешите?

– Бери, конечно, – кивает бабуля и возвращается к своему пшену.

Возвращаюсь к юрте Алтынай и показываю ей одну морковку и одну свеклу:

– Вот это взял у крайней юрты. Скажи, где вы это берёте?

– Да на ярмарках иногда для коней покупаем, которых под седло из табуна берём. Чтоб объезжать легче было, – чуть удивляется Алтынай. – Хранится неплохо, а кони очень любят. Приручать с морковкой намного легче. Но корнеплоды берём понемногу, только под приручение коней: тяжелы больно, с собой много не утащишь. А что?

М‑да. Теперь понятно, почему углеводы в кочевой кухне много веков подряд были представлены преимущественно рисом, прочими крупами, фасолью, чечевицей и прочими бобовыми. А плов, в котором до трети веса по рецептуре морковь, считается праздничным и особенным блюдом.

– Если это отварить, то будет не так вкусно, как мясо. Но есть смогут даже люди. И в голодный год, зиму пережить будет вполне можно. – Говорю задумчиво, размышляя вслух. – Если это вырастить самим и запасти вдосталь. – Полуутвердительно, полувопросительно завершаю и, подняв бровь, смотрю на Алтынай.

– Ну и как это выращивать? – хмурится она. – Это же несколько месяцев на одном месте? У нас скотина околеет, пока мы урожай на одном месте ждать будем! Потому что всю траву в округе съест. Да и видела я оседлых земледелов… Они гораздо беднее нас живут…

– Подумаю над этим, – киваю. – Хорошо, что тебя вначале решил спросить… Чего‑то такого я и ждал в ответ. Но теперь давай в другой столбик запишем, что именно мешает лично тебе, или твоей семье, сделать это хотя б для себя. Уже молчу о больших родовых амбарах, где это можно хранить на всех… а за сохранность поставить отвечать всего‑то пару человек…

– Хотя, конечно, основная преграда – этим никто не будет заниматься. – Продолжает Алтынай вслух, задумавшись, и не обращая на мои последние слова ни малейшего внимания. – Людей будет сложно заставить копаться в земле и это всё выращивать, – с сомнением в голосе говорит Алтынай, явно стесняясь озвучить, что это будет не просто сложно. А невозможно.

Я ожидал этого, по целому ряду причин, потому имею что сказать в ответ:

– Из‑за своего незнания, люди очень часто не делают различий между тем, чего они не могут сделать, и тем, чего они не хотят делать , сестра. Ещё чаще они второе принимают за первое только потому, что не знают, как это делается. Человек вообще, и его мозг в частности очень энергозависимая система. Вот не знаю, как тебе это объяснить, пока просто запоминай и постарайся уловить концепцию… потом пройдёмся по деталям, если что… И человек всегда движется по пути наименьшего сопротивления, то есть, по пути сохранения энергии; это от природы так.

– Пока, кажется, понимаю, – кивает Алтынай, явно напрягаясь для понимания. – А можно пример? И уточни, если возможно, что есть энергия?

– Энергия – это много чего, сестра. Но в данном случае давай считать, что энергия – это способность совершать работу. А вот пример. Если на выращивание куска мяса – простой овцы – у тебя уйдёт три часа усилий в совокупности…

– … Потому что баран сам родится, сам себя вырастит и выпасет; за ним не надо ни вскапывать, ни ухаживать особо, ни рыхлить, ни поливать… – задумчиво подхватывает Алтынай.

– Точно. То на то же количество свеклы, тебе придётся достаточно серьёзно работать три месяца… Вот подсознание не даст никому заниматься свеклой, если есть такая альтернатива, как баран. С которым можно особо не напрягаться, в сравнении со свеклой. И если у человека есть выбор: работать или не работать.

– Конечно. – Уверенно соглашается Алтынай. – Для этого, говорят, раньше у других народов рабы и были. Кстати, у оседлых! Вот именно чтоб работали так, как ты сказал! Раб работает, даже когда не хочет.

– Но у тебя сейчас не стоит вопрос, чего вы хотите или не хотите. У вас сейчас стоит вопрос выживания вашего рода. На новой территории. И кстати. Конкретно эти земли отличаются от тех, северных, на которых дулат и конырат кочевали раньше вместе, наличием воды для полива, это раз. Вон хоть и эту реку взять, – киваю вниз где между холмами река и течёт.

– Есть ещё что‑то второе?

– Да. Ещё тут более длинный тёплый сезон. Здесь, насколько я вижу, можно выращивать два урожая в год. В общем, в отличие от ваших бывших северных территорий, здесь что‑то выращивать можно . Просто твоему народу не хватает ни знаний, ни умений, ни желания. Учиться и делать. Это я тебе как старший говорю.

Алтынай задумывается, и на некоторое время мы замолкаем.

– Вождю нужно очень много сил и желания, чтоб заставить народ учиться делать то, чего народ раньше делать не умел. – Говорю после паузы. – Плюс, просто научиться будет мало. Нужно ещё как‑то заставить людей регулярно делать более тяжёлую работу, которую они раньше не делали и делать не умели.

– Для того и существуют тамга и хан, – автоматически кивает Алтынай, нахмурив брови.

– Моих сил целителя не хватит, чтоб показать тебе возможности за три дня больше, чем на паре кустов. Но я предлагаю: давай я вначале покажу тебе, что и как можно было бы сделать? А ты потом скажешь мне: что мы делаем дальше. И делаем ли что‑то вообще?..

__________

Кочевое стойбище у отрогов гор.

Кочевники уже не обращают внимание на высокого лысого азара, третий день сидящего на краю стойбища (откуда, кстати, почему‑то почти не отходит и Алтынай, дочь Хана).

Азара зачем‑то расчистил от травы квадрат земли пятнадцать на пятнадцать шагов, затем тщательно разрыхлил землю, потом натаскал несколько бурдюков воды в этот квадрат и разложил их на земле в странном порядке.

Одна из старух, Раушан (с которой этот странный азара периодически общается), из любопытства спросила его: зачем ему старые бурдюки на земле?

На что он непонятно ответил:

– Как раз потому и старые, чтоб было не жалко. Вернуть их не смогу.

– Да и ладно, шут с ними, – отмахнулась старуха. – Всё равно их надо было менять и выбрасывать… А на земле зачем разложил? Или тайна какая?

– Да не тайна, просто вы не поймёте. – Без особого пиетета ответил азара, хотя и сохраняя в голосе вежливость, приличествующую при общении со старшими. – Капельное орошение. Но я Алтынай всё покажу и объясню. Ей я хоть знаю, как объяснить, – извиняющимся тоном добавил он.

Впрочем, ел чужак мало, причём от мяса категорически отказывался со словами:

– Спасибо, мяса я недавно переел. Какое‑то время не буду.

В работах, где мог, помогал. Ну, насколько может помочь кочевникам человек, не умеющий даже держаться на коне верхом. Справедливости ради, с переноской тяжестей, если таковая случалась, он справлялся отлично. И на том спасибо.

Услышав в ответе имя дочери хана, Раушан сразу утратила интерес к чужаку, поскольку Алтынай славилась непонятной любовью к писаному слову (остальным людям в стойбище совсем не понятному).