Дева и Змей - Наталья Игнатова

— Твои демоны? — Гиал вытянул шею, стараясь заглянуть за приоткрытую дверь. — Да это ведь кошка, Крылатый! Красивая. Это твоя кошка? Она тоскует.

— Она уже неделю тоскует! Гиал! — принца осенило: — Сделай что-нибудь, ты же у нас покровитель чистой любви и всего живого!

— Почему ты просто не найдешь ей пару? Ах, да, я вижу, твоя кошка состарилась. Что ж, пусть тоска оставит ее, и проживет она оставшееся время счастливо и спокойно.

Тут же адский вой в коридоре затих, а госпожа Лейбкосунг проскользнула в дверь, неуклюжей кошачьей трусцой пересекла библиотеку и легко взлетела на колени хозяина. Расположившись с удобством, она принялась вылизывать свои пушистые бока.

— Пшла, — прошипел принц, не предпринимая, впрочем, никаких попыток согнать кошку с колен, — пшла прочь, инфекция!

— А знаешь, — удивленно заметил Гиал, — хорошо, что она напомнила о себе. Мы чуть было не похоронили наш мир до срока.

Сын Дракона, брезгливо морщась, гладил госпожу Лейбкосунг по пятнистой спинке.

— Брэнин, — в дверь твердо и вежливо постучали, — кианнасах гвардии просит дозволения прийти с докладом.

— Пусть придет.

Это было непривычно, неприятно и нежелательно. С личным докладом даже лиилдур, личная гвардия принца, могли являться к господину только в случае чрезвычайных обстоятельств. Произошло что-то, с чем черные рыцари, могущественные фейри и великие мертвые чародеи не смогли справиться самостоятельно, не смогли ни они, ни их слуги и воины.

— Я слушаю тебя, Галлар, — принц кивнул соткавшейся на пороге тени, — пройди и сядь. Что заставило вас побеспокоить меня?

— Появление нового поэк, [59] брэнин. Его создали рабы Сияющей, а сейчас они пытаются открыть его в Идир.

— Это не запрещено, — Крылатый пожал плечами, — Межа открыта для народов Полудня, во всяком случае, пока.

— Да, брэнин, но мы не сможем закрыть этот поэк, Сияющая сама льет туда свет, все больше света. Там вечный свет, брэнин. И туда входят воины.

— Для вторжения не серьезно, — принц откинулся в кресле, барабаня пальцами по кошачьей спине. Госпожа Лейбкосунг стоически терпела. — Для вторжения таких пузырей понадобится значительно больше…

Галлар шевельнулся, едва не осмелясь напомнить господину, сколько именно потребуется “пузырей”, иначе говоря поэк, “карманов”, для вторжения через Идир, однако, бросив взгляд на ехидно улыбающегося Единорога, только сжал губы.

— Кто удерживает карман? Свет Сияющей лично?

— Так точно, брэнин. Прикажи, и мы пойдем на штурм.

— Повременим, — Крылатый тоже взглянул на Единорога. — Что скажешь, враг мой? Владычица, похоже, решила разменять тебя, как шахматную фигурку. Не пойму только, кто с другой стороны… Галлар, мне нужно, чтобы все знали: Сияющая отправила Единорога на смерть, а Улк не преминул этим воспользоваться. Прости, Гиал, — он развел руками, — немного дезинформации, это же не чистая ложь.

…Невилл сделал это, а Элис вновь удивлялась, она никак не могла привыкнуть к тому, что чудеса случаются, не могла, хотя случались они в первую очередь с ней. Невилл заставил людей забыть.

А еще Элис страшно соскучилась по Курту и по Барбаре. Она затруднялась сказать, кого хочет видеть больше, но начала чувствовать, что прошло пять дней. Целых пять! По друзьям за океаном Элис так не скучала. И, конечно, не ожидала, что ее встретят, как родную. А встретили очень по-русски. Барбара обняла ее и даже расцеловала, и от такого проявления чувств Элис едва не смутилась. Но — пять дней. За это время она ни разу не позвонила, не дала о себе знать. А могла ведь хотя бы передать весточку через фрау Цовель. И особняк Гюнхельдов показался родным домом. Элис, неблагодарную и бессовестную эгоистку, приняли так, словно Барбара была ее любящей тетушкой.

Обязательный накрытый стол уже не удивлял так, как в первые визиты. Русское гостеприимство — результат давнего смешения двух культур: европейской и азиатской. От захватчиков монголов Россия переняла многие странные, но, в общем, приятные обычаи. И, конечно, обязательное чаепитие — ритуал, сближающий даже незнакомых людей. Курт, правда, утверждает, что для настоящего сближения требуется водка… Ах, какая ерунда все это! Насколько все не важно! Элис рассказывала, рассказывала и рассказывала. Кому и рассказать, как не Барбаре? Не Курту ведь! Он не поймет.

Тем более что Курта из гостиной настойчиво попросили. Уходя, он бросил предостерегающий взгляд, мол, не расскажи больше, чем следует. Но Элис, подумав, поняла, что никаких секретов, кроме их с Куртом расследования (господи, какое детство!), у нее от Барбары нет.

Вот только о Майкле даже вспоминать не хотелось, и здесь о нем тоже не помнили. Барбара не помнила, хотя это она принесла Элис ту газету. Она узнала первая, а теперь только попеняла на то, что Элис исчезла “со своим инфернальным кавалером”, даже не предупредив, куда уходит и когда вернется.

— Так же нельзя, девочка. Мы беспокоились.

Люди, еще недавно совершенно чужие, десять дней назад — вообще незнакомые, искренне переживали за нее. Как странно бывает в жизни, недавно — чужие, а теперь близкие, почти родня. И кажется уже, что так было всегда, что иначе и быть не может.

Здесь, в просторной гостиной Гюнхельдов, за столом с обязательным самоваром, Элис снова почувствовала, что встала на землю обеими ногами. Встала прочно — все равно, как тогда, когда Невилл напомнил: в тебе сорок четыре килограмма. С ума можно сойти, если вспомнить, что она слышала это каких-нибудь пару часов назад. Но тогда она вернулась на землю в буквальном смысле, а сейчас, под внимательным взглядом русской учительницы — в образном. Все вокруг стало настоящим, “Тварный мир” снова стал реальностью, а не иллюзорной фантазией двух Творцов и неисчислимого множества фейри.

А она сама? Волшебная страна, фейри, Крылатый принц окончательно перестали быть сказкой, когда Невилл забрал ее из дома. Элис прислушивалась к себе, к своим ощущениям: если она и способна была сомневаться, так скорее все-таки в реальности того, что окружало ее сейчас. Прав Эйтлиайн, ее черный принц: она — сиогэйли, подменыш.

Ну и пусть! Элис хотелось волшебства, и она получила его. А насладиться волшебством в полной мере удалось только сейчас, демонстрируя новые возможности людям — нормальным людям, не воспринимающим полеты наяву, как нечто само собой разумеющееся.

То есть, одному человеку — собственно, Барбаре. Потому что Курт — настоящий математик. Его ничем не удивишь.

“Я могу летать! — наконец-то поняла Элис. — Я правда могу летать!”

Во сне бывало — и не раз — чувство, что, проснувшись, она сможет взлететь. И спросонья Элис даже пыталась сделать это, только не помнила, не могла вспомнить — как. Во сне случалось много разного, казавшегося таким простым и естественным, но невозможного, недостижимого в жизни.