У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

– Простите, лаоши, я перебила вас. Думаю, вы встретились с девушкой здесь, в Харбине. – Я сама протянула ему руку. Если мы будем долго разговаривать, то он опоздает на поезд. А мне еще нужно зайти на подземный рынок у Софийского собора – успеть купить свежих персиков.

– Под Харбином, – уточнил Ефремов. – Пинфань, управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии.

Я не успела отдернуть руку…

…Пинком из машины выталкивают солдаты, а падаешь в руки призракам. Бурая форма харбинской жандармерии и белые балахоны работников Управления. Теперь Григорий во власти призраков без лица. Руки в резиновых перчатках надевают наручники на его запястья. Это легче, чем тугие веревки в участке. Тычут в спину маузером – иди вперед. Он поднимает голову к небу: много звезд в темноте, а луны нет. И самая черная сила – тут. Много. Смерти много и боли. И какой-то мертвый квадрат видится. Но магии – нет. Только слабые проблески. По шкале Громова-Кили даже не ноль, а минус получается. Очень большой минус. Такого же не может быть!

– Хотелось солнышко увидеть напоследок, – слова самому себе. Хоть и сказал с улыбкой белой фигуре. А за них – тычок от полицая. Звериный окрик. Ох и лающий у них язык, на наш русский слух. Еще четверо вместе с ним входят в узкие ворота в толстых бетонных стенах. Здание приземистое, сплюснутое сверху. «Тяжелокостное», – хотелось сказать Ефремову. Не умеют азиаты строить высокие здания – все у них словно к земле пригнутое. Привыкли сами кланяться всяким бонзам и дома такие же строят. Еще тычок в спину – нечего мечтать, пора в реальность. Больно, черти, тычут. Прямо в сломанные ребра. И Ефремов идет вместе со всеми.

– Новая партия бревен для папаши. Пять штук, как договаривались. Оплату не задерживай, – слышит Ефремов за спиной японское рыканье. Конечно, он понимает по-японски. Но только никому об этом знать не надо.

Призраки в медформе ведут всех через внутренний двор к зданию почти без окон. Никто не разговаривает с ними. Даже между собой фигуры в белом не говорят. Люди, которых привезли вместе с Ефремовым, боятся. Страхом от них разит больше, чем смрадом внутри стен. А дышать тяжело, ветер тянет от высокой трубы. Семенящие рядом не знают, что делать, куда попали, кто вокруг – живые или мертвые. Ефремов чувствует – под белыми одеждами обычные люди. И на крышах, с карабинами – обычные люди. Но боль везде, боль и смерть и бессилие. И тот самый минус, который вводит в ступор.

Любой маг знает, когда много людей собирается в одном месте, образуется новое сознание, надчеловечская сущность, но без личности. Много ментальной энергии в один сгусток сливаются, и с ним можно работать. И тогда каждого, кто туда хоть мысль послал, коснется изменение в этом сгустке. Братания, массовые дезертирства, бунты персонала, саботаж, диверсия, переворот, «прозрение». Много чего можно сделать, если подсадить в насущность элементала с нужным зарядом. Это как отравить колодец или, наоборот, обеззаразить источник, из которого пьют все защитники неприступной крепости. Главное – найти этот колодец и подобраться к нему. Для того и пошел сюда старший лейтенант Григорий Ефремов, разведрота восточного рубежа отряда «М», специальность «Ментальные диверсии». А как тут работать, если нет надсущности?! Яма, а не бугор! Не этого ждал Ефремов, растерялся, тут-то его и размазало!

Отчаянье охватило Ефремова. Вцепилось в горло, накрыло. Он умрет здесь, как все. Он напрасно попал сюда: не выбраться из этой могилы. Нет сил, нет на-дежды. Никакой пользы ни себе, ни Родине. Только мука смертная ждет тебя здесь и равнодушная безносая тощая тетка с косой заберет тебя, Гриня, в сыру землю. Выть, выть захотелось Ефремову. И сил не стало, руки не поднять, в горло душегубам этим не вцепиться! Напрасно все, зря, зря, зря! Ох, хоть бы солнышка дождаться, да еще денек пожить! Или чтоб сразу к стенке.

– Записывай, Оцука. Тридцатое июля, четыре часа двадцать минут. Партия бревен, пять штук. Две штуки «плюс»: номера три тысячи девятьсот восемьдесят семь и три тысячи девятьсот восемьдесят семь. Три штуки «меньше», номера четыре тысячи триста восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто. Возраст – стандартный. После дезинфекции и первичного осмотра расположены согласно внутреннему распорядку: здание «ро», корпус «семь» и «восемь». Усиленное питание и предварительное лечение не нужны. Материал пригоден для использования немедленно.

«Больше не люди», – щелкнуло в мозгу у Ефремова. Свистящие фразы дежурного вывели его из истерии чужого страха. Пополз, пополз он вверх, цепляясь за мысль: «Ничего, я еще пока живой!», злостью откинул первый виток ужаса. Задышал ровнее, постарался сосредоточиться, помнил, что злость – союзник неверный. Силу дает, но ненадолго. Пока вели япошки их через постройки свои – оглядываться начал вокруг. Тусклые огни у них тут на зданиях – экономят, что ли, но разглядеть, где что, можно. И вдруг как шибануло: черный квадрат! Прямо перед ним – один выход, он же вход, и нет окон, только горизонтальные щели по периметру, как сотня прищуренных глаз. Вот оно как выглядит-то, лицо смертушки!

«Стоп», – приказал сам себе Ефремов. Главное, что и помирать можно не за фунт изюму, как мамка говаривала. А за правое дело и жизнь отдать – не грех, а слава. Бог, он все видит. И сам себе усмехнулся – хоть и был в пионерах да магии учился, а если в своем уме, то Бога отрицать и не подумаешь. Даже черти веруют и трепещут – чертей нагонялись стажерами. И этих узкоглазых погонять силы хватить, хоть одного, да с собой уведу. И свои знать будут, где Гришкина могилка. Снова злость помогла преодолеть животный страх.

Узкая лестница, искусственный свет. Тяжелые двери, как в бомбоубежище. Одна, другая, еще лестница. Еще дверь. Длинная галерея: камеры с одной стороны коридора, решетчатые окна – с другой, все выходят во внутренний двор, а там – чернота черная. Каждая дверь – с засовом, и два окошка в ней: повыше, на уровне глаз, и пониже, где-то в пояс. Каждого из новых «бревен» – в отдельную камеру. И без слов, без эмоций. Не зацепиться.

– Ченмирен? – в темноте кто-то завозился. – А? Ченмирен, говорю! Да кто там, чтоб тебя… – Спрашивающий закашлялся.

– Да Григорием мама называла, – отозвался Ефремов. Родная русская речь прибавила сил бороться с темнотой внутри.

– Не подходи ко мне, браток, у стенки стой, – снова заскрипел голос из темноты. – Больной я, заразный. То ли тиф, то ли холера, черт их тут разберет. Мож помру, а мож и нет. – И снова некто в темноте зашелся кашлем. С таким не живут долго. – Меня эти дьяволы косоглазые заразили чем-то. Я, как дурак, как скотина безгласная, на заклание пошел. И что видел, что видел, брат, так лучше и не видеть того на втором этаже.

И снова – кашель, удушающий кашель, выворачивающий легкие. Ефремов остался у двери и закрыл глаза. Теперь темнота не мешала. Увидеть человека на этих шести квадратах с закрытыми глазами – задача для двоечника-первоклассника. Но вместо теплого свечения в углу скрючилась бурая, чуть мерцающая фигура. Все, все здесь не так, как учили.

Словно почуяв, что Ефремов смотрит в него, фигура подалась вперед. В нем еще тлело что-то, похожее на человеческую жизнь, но не хватало главного. И человек заговорил жадно, так жадно, словно пил воду после работы на летнем солнцепеке.

– Руки, ноги, головы людские, кишки в стеклянных банках по стенам стоят. Браток, не могут так люди с людьми… Нелюди тут. И они, и мы для них – не люди… Ад тут, браток. Режут, как крыс. Я знаю, я лишь одним глазком видел, но узнал. Там девонька, которую со мной привезли. Голова ее в банке. Роток открыла, глазки пучит, словно спрашивает: «Как? Зачем?»

То, что рассказывала эта серая тень, было слишком страшно, чтоб быть правдой. Человек, высосанный чем-то, явно бредил. «Его лихорадит, он все придумывает!» И Ефремов вздохнул поглубже, встал в асану и попытался дать бедолаге своей целебной праны. Пусть хоть заснет, успокоится. Но тот, приняв живительной энергии, сел и вдруг спросил:

– Слышь, Григорий! Ты на воле не слышал ли… А правда, что Советы Берлин взяли?

– Правда, – ответил Ефремов.

– Хорошо, – и только после этого незнакомец заснул. Его свечение стало похоже на человеческое. Забылся сном и Ефремов. «Увидеть бы солнце, услышать бы поезд еще раз», – была его последняя осознанная мысль. Его ли?

…Я смогла сама выдернуть руку. Я знаю, неправильно вести себя грубо, но я испугалась, что дальше увижу голову Ли Сяо в банке с формальдегидом. Я испугалась, что увижу там свою голову.

– Мне очень жаль, господин Ефремов, что ваша подруга погибла в застенках, – сказала я вежливо. Мне было тяжело дышать, как будто я заболела. Я надеялась, что дальше мы попрощаемся, и когда он уйдет, я возьму такси, поеду к золотой статуе Будды, зажгу девять пучков ароматов у входа в храм, и когда дым долетит до неба, спокойствие спустится в души живых и мертвых из этой истории. Завтра мне снова нужно работать в «Зионе» и быть вежливой с посетителями. – Я понимаю, что ваша жизнь изменилась благодаря ей – вы получили профессию и нашли свое предназначение. У нас в Китае считается, что только праведникам и мудрецам дается долгая жизнь, вы – подтверждение тому. Пробыть с вами рядом – большая честь для меня. Вы делитесь со мною своим особенным ци.