У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Напарник спросил лишь: «Как договаривались?» «Нет, – мотнул головой Ефремов. – Я притворюсь больным, а ты в дверь стучи. Я – свежее «бревно», у меня сил больше охрану вырубить». – «Договорились».

Это был их последний разговор…

… – Нам не удалось убежать дальше своего отсека, – лаоши Ефремов сказал уже просто словами. – Безымянный сокамерник мой поднял бунт и был застрелен через решетку. Мы вырубили охранника, забрали ключи от камер, выпустили всех, кто там был, но вышли лишь смельчаки. Их тоже застрелили. Как людей. Как свободных. Остальных отравили газом. Никто не выжил. Но я услышал, как в обслуге отряда зародилась мысль: «Правда не на нашей стороне». Мы дали сигнал…

– Но вы сидите здесь, на набережной Сунгари, и вы не дух, хоть и не человек. – Я злилась.

– Я – необычный человек. А вытащившая меня Ли Сяо – была совсем не человек. Я не знаю определения ее сущности: дух, фея, богиня, ангел, чунинь. Может быть, она – тысячелетняя лиса или сама Гуаньинь. Хотя нет, ее бы вычислили в центре подготовки. Она была не добро и не зло, а идеальное хранилище для всех знаний, какие могли бы быть. Только она не рождалась – ее кто-то создал. Не знаю, в лабораториях, отрядах, мастерских или монастырях, а может быть, кто-то еще открыл ей глаза на краю неба. Если бы она осталась там, то проводила бы свое время в покое и мудрости, перебирая нефритовые четки. – Лаоши Григорий Ефремов напрасно говорил, что его мандаринский недостаточно хорош. Я редко слышала столько красивых слов сразу. Он продолжал:

– Но она была отправлена наблюдать за людьми, фиксировать то, что мы придумали, собирать и хранить новые знания. А потом сработал первый закон термодинамики: переход количества в качество. Она научилась сочувствовать. Когда началась война, самая страшная в истории человечества, она не смогла стоять в стороне. Ее уникальная способность быть своей для всех сделала ее идеальным агентом разведки или диверсантом. Резидент Ли Сяо, позывной «Гинкго», исчезла из поля зрения всех агентов в сорок первом. И вот в Управлении по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии мы встретились. Во время бунта «бревен», когда японцы впервые увидели людей, а не «материал».

История, рассказанная стариком, была удивительной и страшной. То, что он показал мне, – еще невероятнее. То, что я стояла на краю жизней, чудес, реальностей и историй, не описать словами. И потому я снова протянула руку, чтоб оказаться внутри прошлого…

… – Трусы, подлые твари! Нелюди! Освободите! Выпустите! – Русский кричал сквозь решетку. Несколько китайцев вышли из камер и поддерживали его криками.

Кучка японцев во внутреннем дворе с удивлением смотрела на такое поведение. Сбившись в кучку, в своей кургузой форме, с карабинами в руках, они явно не знали, что делать, и выглядели растерянными. Испуганными.

– Чего он хочет? Что он кричит? Идите, идите в камеры, и мы не будем сердиться, идите по местам… Найдите переводчика… Они же не смогут выйти, да? Там две двери еще заперты. Зачем он кричит?

Григорий усмехнулся. Как они не понимают, что человека нельзя лишать свободы? Да, им не удалось выйти дальше коридора – оглушенный охранник, пока открывали другие камеры, очухался и драпанул. Запер бронированную дверь снаружи. Но даже этого бунта было достаточно для знака. «Хозяева» бестолково суетились.

– Вы обманщики и трусы! Вы обещали работу, а сами нас, людей, как крыс в банку! Душегубы! Ну, стреляйте! Стреляйте, сволочи, ну! Лучше так, чем подопытной свинкой у вас! Я человек, слышите?! – Русский потрясал решетку. Его глаза метали молнии. – Освободите!

Молоденький щуплый солдатик вскинул винтовку, нервы у него не выдержали:

– А! Умри, мерзавец! Умрите все!

Только пуля заставила русского замолчать. Маленькие китайцы еще кричали некоторое время, а японец беспорядочно палил. Задел еще несколько человек, пока его не остановили: «Ты портишь ценный материал!» А он задергался, и по губам Ефремов прочел: «Правда не на нашей стороне». И тут же в голове голос: «Рисуй пентакль и беги! Беги!»

Безымянный напарник, убитый пулей в грудь, улыбался. По-человечески. Еще несколько китайцев истекали кровью, кто-то скорчился, кто-то раскинул руки. Кто-то сжал кулачки… Они сопротивлялись.

Остальные разбежались по камерам. «Быстрее!» – Снова голос Ли Сяо в голове. Ефремов макнул пальцы в чью-то кровь на полу и быстро начертил знак себе на лбу. Теперь в фас он невидим. На профили и тыл времени не хватило: рывком распахнулась дверь, и вбежали два десятка солдат в химзащите и противогазах. Дубинками они загоняли в камеры тех, кто высовывался, запирали их на засов. Ефремов побежал им навстречу – узкий обзор противогазных стекол увеличивал его шансы прорваться даже с частичной защитой. Один попытался оглянуться, но Ефремов вовремя среагировал ударом под дых.

Прошел первую дверь, вторую. А на самом выходе увидел – еще четверо, так же в химзащите и в противогазах, тащили широкий гибкий серебристый шланг. И тут из-за угла выбежала Ли Сяо в форме медсестры. Она не скрывалась, бросилась к Ефремову и повисла на нем. У него, как при их первой встрече, что-то начало трещать под кожей головы, но только сильнее во сто крат.

«Тебя нет, ты невидим, ты пуст, для всех ты – свой», – услышал он. Не смог сразу поставить заслон и подчинился.

Оказавшись за воротами Управления, в домике Ли Сяо, все, что Ефремов успел спросить, придя в себя, было:

– Как ты могла?!

Высосанный ее силой, Ефремов тряпичной куклой сидел у порога. Ли Сяо включила радио, чтоб никто не слышал разговора снаружи, а потом спокойно, с улыбкой и поклонами, стала расставлять на низком столике перед ним предметы: чернильный камень, тонкие кисточки, краски и тушь. Положила маленький бубен, обитую войлоком палочку и аккуратную стопку бумаги – каждый лист обрезан ровным квадратом. Набор, знакомый мудрецу и магу. Да, чуть-чуть отойдут руки-ноги, и Ефремов всем этим воспользуется – будь уверена, перебежчица. А уж отцы-командиры разберутся, кто ты и как могла…

– Я недавно здесь, в Харбине. Я старалась пробудить в людях милосердие, сеять сострадание, давать утешение, но у меня не получилось. Они не брали мои семена, не просыпались и не радовались. Они как будто забились в глубокие норы. И палачи, и жертвы будто спят сердцем. – Она делала в воздухе пассы руками, раздвигая невидимые створки, перелистывая страницы. Распахивались пространства у нее перед глазами, и Ефремов понял, что она делает. Снова она хочет сбежать! – Наверное, я учила не тому и успела спасти, как тебя, немногих. Но спасенные ничего не будут помнить. Я сама так сделала. И ты – прощай!

Григорий успел уклониться в сторону – заклятье забвения с тонкого женского пальца прошло в миллиметре от него.

– В военное время надо учить сопротивляться! – возразил Ефремов, чувствуя, как возвращаются силы и сжимаются кулаки. Ли Сяо пожала плечами и продолжила делать легкие движения. Картины других мест мог видеть и старший лейтенант. Вот Запретный город в Пекине, вот башни Кремля, резные карнизы Кракова, расстрелянный Берлин, лондонский Биг-Бен, американская статуя Свободы. Вот какие-то джунгли, а это безносый сфинкс. Как страницы журнала, листала Ли Сяо города. Листала и говорила:

– Это я поняла слишком поздно, но сделаю что смогу. – Ефремов потянулся рукой к чернильнице: пагода, гусь, квадрат. Дрожащими руками стал сворачивать лист в самолетик. Лишь бы не смазать тушь. Ли Сяо стояла к нему спиной. Осталось только легко двинуть кистью и… – Не надо, Григорий. Я же чувствую. Оставь свой гнев, – и шибанула его так, что он снова обвис, как кукла. Женщина в форме медика продолжала листать пространства, а ее силуэт словно кто-то обрисовывал простым карандашом. Затем он стал мерцать бурым неровным светом. – Помнишь, как мы встретились в первый раз? Так вот, на этом мне и стоило остановиться. На защите маленьких детей. Таким, как я, не стоит влезать в людские войны: это слишком сложно. Вы – слишком сложные. Вмешаться было ошибкой, но не вмешаться… Прости, что не объясняю всего: нет времени. Я должна остановить новый виток насилия. Предостеречь или уничтожить…

Григорий увидел куцые азиатские домики, почти европейское здание с куполом и мост странной формы – как буква «Т». Ли Сяо, похоже, нашла что искала. Она подалась чуть вперед, разглядывая что-то. Ефремов тоже увидел: вокруг буквы «Т» точки такого же бурого сияния.

– Прощай, маленький братец, – обернулась женщина, раскрыв широко руки, словно собираясь взлететь. – Прощай, русский диди. Я верю в перерождения. Может, мы еще увидимся, когда будет мир. Он у вас – прекрасный, если жить, а не выживать. Я люблю учиться всему новому! – И она резко хлопнула перед собой, закрыла невидимые створки. Самолетик Ефремова протаранил пустое пространство…