Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

И когда я стала объяснять, как могла, понятую мной уже тогда сущность социализма, построенного в СССР, Израиль смотрел на меня, как на идиотку, которая несет ахинею. Учитывая, что ивритом я тогда почти не владела, а переводить мои объяснения на иврит было достаточно трудно, я поняла бесполезность нашего разговора и прекратила его. Кроме того, я вспомнила предупреждения советского консула «вести себя тихо» и сильно испугалась, что мои речи могут дойти до посольства и у меня будут большие неприятности. Правда, когда я поделилась этими своими опасениями с одним из кибуцников, он как-то удивленно спросил: «Неужели ты думаешь, что среди евреев нашего кибуца и их гостей могут быть такие?»

Но тем не менее больше я на эту тему уже ни с кем не говорила. Но Израиль через какое-то время вновь подошел к нашему столику и через переводчика сделал заявление, которое сразило меня наповал, и я, несмотря на страх, вынуждена была продолжить разговор на запретную тему.

Израиль взволнованно сказал, что очень давно мечтает посетить СССР и теперь наконец принял окончательное решение поехать в Советский Союз погостить у меня. Он завтра же отправляется в советское посольство за визой и хочет получить мое одобрение. Далее он добавил, что жить он будет, конечно, в гостинице и не обременит меня финансовыми заботами.

Заявление Израиля было так неожиданно, что вначале я подумала: «Возможно, переводчик ошибся с переводом, или я что-то не так поняла». Но муж Бат-Ами опять повторил ту же фразу, и ее снова перевели мне. Делать было нечего, и я пригласила Израиля выйти из зала и прогуляться по берегу моря, так как все-таки боялась чужих ушей. Мы втроем, я, Израиль и какой-то пожилой кибуцник, знавший русский язык, покинули зал. Мы долго гуляли по очень красивой прогулочной дорожке вдоль пляжа, и я терпеливо пыталась отговорить Израиля от этой бредовой идеи. Я призвала на помощь весь свой профессиональный опыт учительницы истории, напрягала всю свою память, чтобы привести самые убедительные аргументы, но Израиль по существу так ничего и не понял. Мне показалось, что он согласился отложить свой вояж в СССР не из-за моей аргументации, а сделав вывод, что я не хочу лишних забот. И все-таки в СССР он не поехал. Я думаю, что после XX съезда КПСС кое-какая информация о событиях в СССР все-таки стала поступать в Израиль, и муж Бат-Ами, возможно, под ее влиянием изменил свое решение.

У меня в Израиле было очень много встреч с самыми разными людьми. Однажды Яков привез меня в большой и красивый кибуц А-Шомер а-Цаир, расположенный в Галилее на севере Израиля. Там я провела почти целый день, побывала и в окрестностях кибуца. Возникало иногда такое ощущение, как будто никогда не уезжала я с этой прекрасной земли, и одновременно зарождалась тревога при мыслях о предстоящем отъезде в Москву.

В другой раз Яков, который в то время служил в армии офицером, взял меня с собой в Негев посмотреть юг Израиля, где я еще не была. Мы долго ехали с ним на военном джипе среди коричневых холмов, казалось, будто совершенно безжизненных, высохших под лучами беспощадного солнца. И тут Яков сказал мне, не отрывая глаз от дороги: «Смотри, Лея, на этой сухой, потрескавшейся земле может расти абсолютно все, если дать ей воду. Поверь мне, мы скоро подведем сюда воду, и лет через пять Негев превратится в цветущий рай».

Мы прибыли на военную базу, где служил Яков, и там он меня познакомил с молодым, очень красивым стройным парнем, тоже офицером, своим сослуживцем. Несмотря на молодость, Дани, так звали этого офицера, уже много повоевал и получил несколько тяжелых ранений, но продолжал служить. Мы долго говорили с ним. Он познакомил меня с жизнью солдат, показал, как они питаются и отдыхают. Мы вместе пообедали в столовой, и я была поражена обилием и вкусом пищи.

Дани рассказал мне, что очень хочет поступить в Тель-Авивский университет и стать архитектором, но время сейчас тяжелое, и приходится служить, отложив учебу на будущее.

Меня очень тронул тогда этот еще совсем молодой, но уже много повоевавший парень, так страстно мечтавший овладеть самой мирной профессией. Уже после нашего возвращения в Израиль в 1971 году Яков сказал мне, что Дани погиб в Шестидневную войну, так и не осуществив свою мечту стать архитектором.

Как-то брат задержался на своей базе, и мама, Циля и я стали страшно беспокоиться. Наши опасения не были напрасными. В то время террористы часто нападали на кибуцы, детские сады и проезжавшие по шоссе машины. Они обстреляли джип, на котором он со своим шофером возвращался с базы. Шофер, совсем еще молодой парень, был смертельно ранен в голову. Яков, к большому счастью, совершенно не пострадал. Он перевязал солдата и доставил его в больницу в Беэр-Шеве, но парня спасти не удалось, тот умер прямо в операционной.

Брат вернулся домой поздно ночью очень расстроенный. Его военная форма была вся перепачкана кровью, и когда мама увидела Якова, то чуть не упала в обморок; она подумала, что сын ранен. Потом, когда он сказал, что с ним все в порядке, мама еще долго не могла успокоиться.

После этого случая я поняла, чего стоит этой маленькой стране построенный здесь за восемь лет земной рай, который я поначалу приняла за безмятежную идиллию.

Рахель Цабари в то время была депутатом кнесета от партии Мапай. Однажды она предложила мне и Меиру поехать с ней в Иерусалим на заседание кнесета, и мы с радостью согласились.

Заседание, откровенно говоря, не произвело на меня совершенно никакого впечатления. Во-первых, я мало что поняла, да и обсуждали тогда депутаты какие-то повседневные дела. Зато мне повезло в другом: я в первый раз близко увидела таких легендарных людей, как Голда Меир и Давид Бен-Гурион.

Голда Меир поразила меня своим видом. Я ее видела как-то однажды в Москве. Она была в то время послом Израиля в СССР и выступала на какой-то встрече, где нам с Мишей посчастливилось присутствовать. Тогда это была дородная солидная женщина в строгом деловом костюме, а теперь я увидела ее в обычном, не очень дорогом летнем платье, в простых туфлях на босу ногу, и она показалась мне доброй, простой еврейской мамой или, если хотите, бабушкой. Я очень хорошо помню, как она мирно беседовала с кем-то из депутатов, сидя полуразвалившись в кресле, и казалось со стороны, что они ведут обычную семейную беседу.

Видела я и Бен-Гуриона. Он выступал с трибуны кнесета, и на ней я его воспринимала таким, каким и представляла по редким, виденным мною раньше фотографиям. Побывали мы и в знаменитом кнесетском буфете, куда нас привела Рахель. Тогда он располагался в старом здании кнесета. Здесь я тоже увидела много известных людей: Менахема Бегина, Моше Даяна с черной повязкой на левом глазу и очень много министров тогдашнего правительства, имена которых я, к сожалению, уже не помню.