Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Я заметила эту слежку и сильно испугалась, подумав, что мне могут помешать пересесть на скандинавский самолет. Я тут же, буквально на полуслове, оборвала разговор с молодым человеком и отодвинулась от него. Юноша удивленно посмотрел на меня, но, вероятно, все понял. Больше мы не сказали друг другу ни слова.

Слава Богу, все закончилось благополучно. Объявили посадку, и я, пройдя паспортный контроль, поднялась в норвежский самолет, летящий в Тель-Авив. Я тогда впервые летела на самолете, тем более иностранных самолетов я никогда в жизни не видела. Его внутренний интерьер, стюардессы и особенно питание резко контрастировали в лучшую сторону по сравнению с советским самолетом, на котором я прилетела из Москвы.

Примерно половина мест в самолете были свободными. В Израиль, кроме меня, из СССР летели, по-моему, только три человека, о которых я писала выше. И мы выделялись не только убогой одеждой, но и своими лицами, вернее, их выражением. Я, конечно, не знаю, каким было выражение моего лица, думаю, что таким же, но лица трех советских граждан, сидевших немного впереди, были серьезными, напряженными и какими-то хмурыми, как будто они летели на похороны или в тыл врага. Лица скандинавов, наоборот, выражали какое-то полное душевное спокойствие, а глаза светились веселым задором. Вели себя они шумно и раскованно, постоянно расхаживали по салону. Из нас четверых за весь полет, кажется, никто так и не оторвался от своего кресла. Я-то точно помню, что не только не вставала, но даже весь полет провела, не расстегивая ремней безопасности.

Вот тогда, вероятно, я впервые в жизни по-настоящему остро поняла, как уродливо коверкает душу человека тоталитарный режим с его коммунистическими идеалами, которые, к огромному моему несчастью, так жестоко искорежили и мою жизнь.

У нас была промежуточная посадка самолета в Турции, где мы находились всего несколько часов. Большинство пассажиров отправились в кафе. Я тоже села за столик, где уже было трое моих попутчиков. Я оказалась рядом с мужчиной 45 лет, как потом выяснилось, работником советского консульства в Вене. Он летел в Израиль со своим коллегой по каким-то служебным делам. Несколько минут мы сидели молча, и вдруг неожиданно для самой себя я сказала ему: «Я очень переживаю, так как 25 лет не видела своих родителей и всего через пару часов должна произойти эта встреча». Дипломат как-то совершенно безразлично выслушал мое предложение и без всякой связи со сказанным ответил: «Вы должны вести себя в Израиле очень благоразумно и тихо, чтобы по приезде в СССР у вашей семьи не было бы неприятностей». Больше за двадцать минут, которые мы провели за столом, он не сказал мне ни слова и смотрел на меня, как на пустое место. Да, впрочем, и между собой они тоже, кажется, обменялись одним или двумя ничего не значащими словами.

Прибыли в Тель-Авив строго по расписанию, где-то в два часа ночи по израильскому времени. Аэропорт в Лоде, который тогда, по-моему, еще не носил имя Бен-Гуриона, состоял из летного поля и всего одного небольшого административного здания. Это было накануне Пасхи, и в зале ожидания, куда нас привели, было довольно много народу. Вероятно, евреи со всего мира слетались в Израиль, чтобы отпраздновать пасху на Святой земле.

И вдруг я услышала, как кто-то закричал: «Лея, Лея!» В Союзе меня так называли только Михаил и друзья по Палестине, с которыми я в последнее время встречалась очень редко. Все звали меня Лена. Я давно уже привыкла к этому имени и как-то в первые секунды даже не подумала, что зовут именно меня. Крик был не очень громким, вероятно, кричавший хотел избежать стресса у меня от первой встречи после 25 лет изгнания. Я подняла глаза и в самом деле чуть не лишилась чувств: передо мной стояла моя старенькая, горячо любимая еврейская мама. Я бросилась к ней, и мы обе зарыдали в три ручья каждая. Немного успокоившись, мы направились к выходу, где проверяли документы. Молодой красивый парень, увидев мой красный советский паспорт, удивленно сказал на очень приличном русском языке: «О, я впервые вижу советский паспорт!» И тут я заметила, как сопровождающий советских дипломатов кагэбист впился в меня глазами, словно я была шпионкой и через минуту должна дать деру.

Чиновник сделал в паспорте отметку и вернул мне его со словами: «Почему же вы плачете?» Слезы действительно непроизвольно капали из глаз, и я уже не замечала их. Я ничего не ответила чиновнику, перешла в другой зал, где меня сразу же окружила порядочная толпа народа. К моему большому удивлению, все они оказались родственниками, которые собрались со всего Израиля для встречи со мной. Конечно, это было невероятно трогательно и очень приятно. Когда узнали, что я прибыла из СССР, таможенный чиновник даже не стал проверять мой чемодан, сказав по-русски: «Зачем проверять? После досмотра советских пограничников нам уже делать нечего». Мне отдали мой чемодан, который тут же подхватил кто-то из родственников, и мы направились к выходу.

В дверях стояла Мирьям, я ее, конечно, не узнала и уже почти прошла мимо, когда она первой бросилась в мои объятья. Потом ко мне выстроилась большая очередь родных и близких мне людей. Все обнимали, целовали меня, говорили какие-то теплые слова на идише и на иврите. Многих я узнавала по редким фотографиям, которые получала в письмах от родителей.

Но были и такие, которых, как мне показалось в первый момент, я видела будто бы впервые, как, например, моего любимого с детства дядю Юду.

За все 25 лет нашей разлуки я не получила ни одной фотографии самого любимого дяди, и, конечно, за четверть века он сильно изменился и стал почти стариком.

На стоянке перед зданием аэропорта, несколько в стороне от других, стояло около десятка автомобилей. Это был кортеж моих родственников. Такие марки машин в Москве тогда были только у дипломатов иностранных посольств.

Приехал встречать меня и сын дяди Юды – Иосиф, мой двоюродный брат. Он был тогда высокопоставленным инженером-строителем и работал в известной в Израиле строительной фирме «Солель Бонэ». Иосиф занимал очень ответственный пост руководителя большого проекта по строительству в Изреельской долине. Он был одет, как американский буржуй, которых изображала советская пропаганда. Во рту была толстая сигара непременный атрибут буржуя-капиталиста, а в руках – большой букет каких-то очень красивых цветов. Тут же находилась Салина сестра Роза, единственный человек, не состоявший со мной в родственных связях.

Меня встречала группа человек в сорок, не меньше. Когда все расселись по машинам и выехали на шоссе, вереница сопровождавших меня автомобилей растянулась метров на двести. Я ехала во главе в машине дяди Юды вместе с мамой и женой Юды. Дядя так увлекся разговором, что даже не заметил, как пересек израильско-иорданскую границу. Оказывается, в темноте он проскочил указатель и поехал не по той дороге. Пришлось вернуться в аэропорт. Было странно наблюдать, как вся вереница машин друг за другом разворачивалась на территории Иордании и возвращалась в Израиль. Собственно, никакой границы, как я ее себе по-советски представляла, здесь не было, и это меня поразило.