Марксизм: не рекомендовано для обучения - Борис Кагарлицкий

Коммунистическое движение пережило катастрофу как идеологическую, так и организационную. Эта катастрофа оказалась закономерным долгосрочным результатом сталинистского проекта, подчинившего партийные организации государственным интересам и политической линии СССР. Крушение Советского Союза оказалось концом и для движения, причем не только в ортодоксально-сталинистской, но и в еврокоммунистической форме. Однако не много выиграла и социал-демократия, превратившаяся в корпорацию по социально-ответственному управлению капиталистической системой.

В условиях, когда верхушка буржуазии потеряла интерес к социально-ответственному управлению, социал-демократические партии сделались, пользуясь выражением Грамши, «пустой скорлупой», формой без содержания.

Неудивительно, что ультраправые идеологии снова вышли на поверхность. Причем не только в своей традиционной форме («Национальный фронт» во Франции, «Партия Свободы» в Австрии), но и в извращенной право-левой, «бело-красной» форме, как это наблюдалось в России 1990-х годов. Впрочем, последнее не является уникальным случаем. Различные варианты «левого фашизма» можно встретить на протяжении 1920-х годов, следом этого было и название гитлеровской партии - Национал-социалистическая рабочая.

Новый национализм сталкивается с изменившейся реальностью этнически пестрого и урбанизированного общества. В результате «программа ненависти», ранее направленная против евреев, теперь переносится на более широкий круг этнических и религиозных общин. В Германии это турки, во Франции - арабы, в России - выходцы с Северного Кавказа, в Прибалтике - русские. Поскольку, однако, в большинстве случаев речь идет об общинах, формально принадлежащих к мусульманской вере, объединяющей формулой становится исламофобия. Дополнительным стимулом для мобилизации общества под знаменем коллективного страха делается угроза терроризма.

В условиях страха общественные связи ослабевают, усиливается прямая и психологическая зависимость людей от государственных структур, взаимная подозрительность. В результате государство заинтересовано не в искоренении терроризма, а в его постоянном развитии (другое дело, что этот процесс, как и любой другой, может стать неконтролируемым и выйти за заранее отведенные ему пределы).

Современный капитализм - это общество испуганных, управляемых с помощью злобы и страха. Но, несмотря ни на что, это еще и общество классового противостояния, постоянно выдвигающее из своей среды людей, готовых активно и осмысленно бороться против системы.

Альтернативой страху является только солидарность. Осознанная товарищеская солидарность, базирующаяся на демократических принципах и классовых интересах.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда во второй половине 1990-х годов я впервые взялся читать курс по марксистской социологии, идеологическая гегемония неолиберализма в России казалась неколебимой, и сама мысль об изучении марксистской теории даже в академической среде казалась довольно дикой, не говоря уже о призывах к применению подобных идей на практике. Марксизм представлялся достоянием маргинальных политических групп, находящихся на периферии общественной жизни.

В 2005 году, когда я заканчивал эту книгу, Москва была полна молодыми людьми, щеголяющими в майках, украшенных портретами Че Гевары и Ленина. Марксизм был снова в моде. Киевский студент, приехавший на Российский социальный форум, со смесью удивления и восхищения констатировал, что никогда не видел в одном месте такого скопления «революционных пижонов».

Мода на социальный радикализм отнюдь не гарантирует того, что теоретические идеи марксизма будут восприняты и использованы. Но смена общественного настроения вызвана не только усталостью от многолетнего идеологического господства либерализма. Спрос на марксизм существует объективно, и он будет существовать до тех пор, пока продолжает развиваться капитализм.

Подъем антиглобалистского движения на Западе спровоцировал в России новый всплеск интереса к марксизму. Отечественные издательства стали в возрастающем количестве выпускать переводные книги, написанные английскими, французскими и немецкими левыми. В интеллектуальной среде стало хорошим тоном цитировать Герберта Маркузе, Вальтера Беньямина или Дьердя Лукача.

В первой трети XIX века, когда среди образованных людей в России царило повальное увлечение Гегелем, появился знаменитый анекдот про то, как англичанин немец и русский писали книгу о верблюде.

Англичанин поехал в Египет, поселился там среди верблюдов, вошел к ним в доверие, ел их пищу, бродил вместе с ними по пустыне и в конце концов написал очень подробную эмпирическую книгу «Жизнь верблюдов». Немец, напротив, заперся в своем кабинете и из глубин своего духа начал выводить чистую идею верблюда. Когда он, наконец, вывел ее, то написал длинный трактат «О сущности верблюда». А как поступил русский? Он вообще ничего не делал: дождался, когда выйдет книга немца, и затем перевел ее на русский язык с большим количеством ошибок.

Современное увлечение марксизмом во многом напоминает ситуацию, описанную в анекдоте полуторавековой давности. До тех пор пока теоретические знания остаются оторваны от политической и социальной практики, их ценность не слишком велика. Мода на западную левую культуру существует как бы параллельно с общественно-политической жизнью.

Такой «абстрактный марксизм» не имеет ни смысла, ни цели. Грамши называл марксизм «философией практики», прекрасно сознавая, что именно связь с политической и социальной борьбой делает подобные идеи значимыми и эффективными.

История марксистских дискуссий неразрывно связана с развитием левого движения и рабочих организаций. Слабость западного марксизма состояла именно в том, что он не смог преодолеть разрыва между все более академической теорией и все более оппортунистической, бюрократизированной практикой политических организаций. Попытка вырваться из академического гетто, предпринятая в конце 1960-х годов, была многообещающей, но завершилась неудачей. Оборотной стороной бестолкового оппортунизма стало столь же бестолковое сектантство многочисленных ультралевых групп, обожающих рассуждать о рабочем классе, но одновременно глубоко презирающих массу наемных работников, неспособных оценить их революционные идеи. Беда, однако, не в том, что массы равнодушны к революционным идеям, а в том, что идей никаких нет. Есть пустые слова.

Между тем другого пути, кроме соединения теории и политики, просто нет. Либо мы сделаем теорию основой практической стратегии, либо мы обречены тупо топтаться на месте, повторять одни и те же ошибки и утешать себя сектантскими заклинаниями. Левая интеллигенция обязана участвовать в политике, принимая на себя моральную ответственность за свои действия, совершая и преодолевая неизбежные ошибки, делая непростой ежедневный тактический выбор. Это гораздо менее приятно, чем сидеть в тиши кабинетов, это неблагодарный труд, ибо политические споры ведутся отнюдь не в соответствии с галантными правилами академической дискуссии. Надо держать удар, сохранять достоинство и, не теряя самообладания, критически оценивать собственные действия. И, несмотря на все трудности и неприятности, это работа, придающая жизни смысл.

С другой стороны, растущее число левых активистов нуждается в теории. Перефразируя знаменитую французскую пословицу о войне и генералах, можно сказать, что марксистская теория слишком важна для социалистической практики, чтобы доверять ее профессиональным теоретикам. Совершенно не обязательно каждому активисту быть глубоким знатоком теории, но движение будет эффективно лишь тогда, когда у его участников будет хотя бы базовая теоретическая культура, позволяющая ориентироваться в происходящем, принимать осмысленные решения, а главное - понимать друг друга.

Левым совершенно нет необходимости достигать идейного единства по всем проблемам. Многоцветное и многообразное движение, противостоящее сегодня капитализму, не может и не должно быть механически сведено к общему знаменателю, тем более что вся история развития марксизма представляет собой историю дискуссий и споров, в которых рождается не только научная истина, но, что не менее важно, политическая стратегия. Однако для того, чтобы споры были конструктивны, чтобы они двигали нас вперед, необходим общий язык, единая система основных понятий, без которой мы просто не будем способны к эффективному совместному действию.

Именно эту роль должна сыграть марксистская теоретическая культура. Если она не станет среди левых массовой, если она не вытеснит всевозможные легенды и мифы «переходного периода», у левых в нашей стране нет будущего. В середине 1990-х годов, когда неолиберализм торжествовал в политике и идеологии, ему противостояла разрозненная и дезориентированная оппозиция, в сознании которой дремучие представления провинциальных чиновников смешались с обрывками националистической пропаганды и случайными фразами, почерпнутыми из советских учебников марксизма-ленинизма. На фоне такого идеологического безумия даже самые примитивные идейные конструкции советского периода казались утраченным достижением. Впрочем, вернуться в прошлое не дано никому. А главное, в этом нет никакого смысла. У нас есть будущее.