Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Когда санитары вынесли Кота из кабинета, Игорь Павло­вич позвонил в горотдел. Потребовал, чтобы сам начальник ми­лиции срочно приехал в Трудовое.

—  Так! Значит, вам, молодежь, преподают здесь наглядные примеры расправы? - спросил он милиционеров, прячущих сбитые в кровь кулаки. Те молчали. - Есть еще задержанные?

—  Всех взяли: Кто был в бараке, - хмуро отозвался участковый.

— Госпромхоз обчистили. Дотла. А замки на месте. Этот, Кот, как раз ночью в Трудовое вернулся. С за­имки. У них два дня назад мех вывезли охотоведы. Подчистую. А у него полный рюкзак пушняка. Спрятанный под койкой. Он залез. Ворюга! Кто же еще? За два дня много ль возьмет на участ­ке? - завелся участковый.

—  А сколько украдено? - поинтересовался Кравцов.

—    До хрена...

—  Поточнее, - осек Игорь Павлович.

Участковый достал список. Прочел.

—   И это все в рюкзаке поместилось? - съязвил Игорь Пав­лович.

—  Не один был. Это и дураку понятно. Только подельщика не назвал. А может, и не одного. Вы посмотрите, на какую сум­му совершена кража! - окреп голос участкового.

Кравцов встал, сказав, что хотел бы осмотреть склад. И вспомнил о задержанных милицией:

—   Всех освободить. Кража меха - не моя подследствен­ность, но первоначальные следственные действия я сделаю. Вы, участковый, будьте готовы к тому, что я привлекаю вас к уго­ловной ответственности за должностное преступление, связан­нее с насилием. Постановление я уже вынес.

Участковый ничего не ответил. Глянул искоса на Кравцова. И когда Игорь Павлович закрыл за собой дверь, сказал ему вдогонку:

—  Не дьявол, козел магаданский! Какой дурак тебя в проку­ратуру вернул, если ты и сегодня всякой сявке в обязанниках остался!

Участковому не хотелось уезжать из села, где получил дом и неплохо устроился. Где происшествий в последнее время почти не было. Случались пьяные драки, устраивали фартовые раз­борки. Но не больше того.

«Может, обойдется? Может, остынет этот колымский черт? Говорят, что он дела фартовые как орехи щелкает. Что у него никогда не бывает висячек. Счастливый, гад. Мне б так! Разве работал бы в Трудовом?» - оглядел убогий кабинет участко­вый. И, увидев еще не ушедших милиционеров, сказал: - Вы­пустите зверинец из клеток! А Тимоху - ко мне!

Когда бригадира ввели в кабинет, участковый деланно уди­вился:

—  Зачем его в браслетках держите? Это же бригадир! Ува­жаемый, свободный человек! Снимите! Это недоразумение!

С Тимофея сняли наручники, участковый предложил папи­росу.

—  Прости, Тимофей! Накладка вышла. Все ошибаются. И я - живой человек. Сам пойми. Госпромхоз обобрали. И я по­терял контроль. Ты что-то хотел сказать мне утром.

—  Хотел. Теперь уж не о чем говорить стало. Утром я еще верил. К человеку шел. Как свободный к свободному. Как му­жик - к мужику. С добром. Не для себя, за человека! А вы... Впрочем, на что надеялся? Нет, гражданин участковый, мне с вами нынче говорить не о чем! Через запретку, а она всегда, всю жизнь меж нами, слова до сердца не дойдут. Это много раз доказано.

—  Слушай, Тимофей, да мне тебя виновным сделать ничего не стоит. Никто не поможет и никогда не очистишься, если я того не захочу. Меня уберут, тебе легче не станет. Пришлют моего друга, знакомого. И все снова повторится. Он тебе не простит того, что со мной случится. Отыграется элементарно. На каждом шагу пасти станет. Жизни не обрадуешься. Так что выбирай сам. Забудем все. Спишем на случайность. Или - как я говорил.

—  Я один раз ботаю. Свое я еще утром трехнул. Добавить , иль менять нечего. Одно помни! Запамятовал, видно, кто я! Напомнить придется, - прорезала лицо Тимки страшная ух­мылка, которой побаивались кенты, зная: появилась она - хо­рошего не жди...

Бригадир из кабинета участкового сразу пошел в больницу. Навстречу ему санитары вынесли на носилках накрытый про­стыней труп. Увидев Тимофея, головы опустили.

Бригадир отдернул угол простыни. Костя... Он уже успел остыть. Восковое лицо незнакомо заострилось, вытянулось. Гри­маса боли - видно, душа кричала, - так и застыла в раскрытых глазах.

Тимофей быстро повернул домой. Схватил карабин, зарядил его. И шагнул к двери. Решение созрело по пути из больницы.

Уложить участкового на месте. Через окно. Или в кабинете. Не важно. Но размазать непременно. Сегодня же. Сейчас...

— А я к тебе, Тимофей! Ты что же, опять на заимку собрал­ся? Ну да я ненадолго! - вернул его в дом Кравцов, что-то понявший по лицу.

Бригадир поставил карабин в угол. Сел за стол. Невидящи­ми глазами уставился в окно.

Кравцов выждал время. Потом понемногу разговорил Тимку.

—  Пушнина, говоришь, общая? А почему она в бараке ока­залась? Не у тебя дома? Ты же бригадир. Говоришь, шея была у Кости порвана рысью. Зачем же в этом случае ему пушняк дал?

—  Я его рюкзак нес. Вон он на кухне валяется. Он тяжелее, чем тот. Да два ружья на мне, - отозвался Тимофей.

—  А как со списком? Записано, чья пушнина? Кому что принадлежит?

— Он жениться хотел. Кенты свое отдали. Ему. Чтоб наличные имел. Сразу, - замолчал Тимка.

—  Во сколько вы пришли в Трудовое? - поинтересовался Кравцов.

—  Свет уже выключили. Значит, за полночь.

—  Костя к тебе заходил?

—  Нет. Он себя неважно чувствовал, сразу в барак пошел.

—  Утром к нему не заходил, к Косте?

—  Нет. Хотел договориться с участковым, а уж потом нари­соваться, порадовать.

—  Кому вы обычно сдавали мех?

—  Приемщику. Охотоведу. Чаще всего Ивану Степановичу. И в этот раз Кот к нему собирался. Этот старик в пушняке волокет. Жаль, дряхлым стал. На пенсию пошел. По полдня работает. Он один всего госпромхоза стоит.

—  Когда к нему Костя собирался? - мягко спросил Кравцов.

—  После обеда.

—  А мех принимают именно на складе или в конторе? - насторожился Кравцов.

—  Конечно, на складе. В конторе самим не повернуться. А мех тесноты да темноты не уважает. Его во всей красе показать надо. Стряхнуть, продуть, расправить, повесить. С мехом на вы говорить надо, - проснулся в Тимке знаток и ценитель.

—  Один он у вас мех принимал? Или еще кто-нибудь при этом присутствовал?

—  Товарный эксперт. Молодой еще. Он в мехах не шибко разбирался. Его Иван Степанович учил.

—  А мех этот накапливался в складе? Иль его сразу отправ­ляли? Не замечал?

—    Этого не знаю. У них - свое. Однажды слышал, как Иван Степанович пацана ругал, эксперта, что люк на чердаке не за­крыл. И мех отсырел. Дождь шел со снегом. Но это еще в прош­лом году было.

—  Люк? Что-то я не приметил его, - оживился Кравцов.

—  Наверное, забили его. Пушняк проветривать надо. Для того делали тот люк.

—  А кто о нем знал, кроме вас?

—  Да весь госпромхоз, - отмахнулся Тимка.

—  Странно. Мне о нем ничего не сказали. И сам не дога­дался. Стареть стал, - усмехнулся Игорь Павлович.

—  Забыли, наверное.

—  Такая забывчивость, возможно, кое-кому жизни стоила, - помрачнел Кравцов.

Они курили у стола, забыв о сумерках. Не включали свет.

—   Знаете, Игорь Павлович, приди мы вчера, может, все было бы иначе. Была бы семья. Еще один отошел бы от фар­та. Ему немного за тридцать перевалило. Еще жить и жить. А тут... Как сорвался этот падла! Угробил Костю ни за что. Но ничего. У всякой параши дно ржавеет, - хмык­нул Тимофей.

—  Ты это оставь! По-своему, как брату, говорю, не бери на душу грязи больше, чем имеешь. Раз я здесь - разберусь. Объек­тивно. За самосуд - с любого спрошу. С него! И с тебя! Но вдесятеро горше будет тому, кто, слушая, не услышал. Иль зэки разучились думать и понимать? Иль только тебе больно? Да случись ты иль я на месте Кости, участковый и тогда не заду­мался бы ни на минуту. Но нет, не кулаком, это слишком при­митивно, таких надо наказывать иными методами, - умолк Кравцов.

—  Какими?

— Тупые люди очень туго и медленно поднимаются по слу­жебной лестнице, а потому дорожат достигнутым. Отними, вы­шиби эти ступени, и не станет опоры! Ведь это дало им поло­жение, дутый авторитет, зарплату, возможность беспредельни- чать. Отними все это, и они не смогут жить. Либо спиваются, либо стреляются. Как правило. А спившийся - не личность. На него собаки мочатся. Он познает в полной мере на соб­ственной шкуре цену унижений и мордобоя. Иные замерзают под забором, других собутыльники разорвут за глоток вина. Своей смертью мало кто из них умер. Потому, зная это, многие пускают себе в лоб пулю, когда понимают, что их карта бита.

—  Э-э, нет! Наш участковый не застрелится! У него натура хорька. Своей вонью десяток задушит. А сам слиняет канать в другую нору. Их у него по тайге с десяток в запасе, - не согла­сился Тимка.

—  На всякого хорька находится и охотник, и капкан.

—  Но сколько куfi порвет, гад, пока нарвется на такое! - невесело усмехался Тимка.

—  Тем страшнее итог. У молодых еще есть надежда начать все сначала. Когда молодость ушла, на выживание сил остается мало. Заметил? Молодые птицы высоко в небо поднимаются. А старые не любят покидать гнездо. Потому что молодые занять его могут. Второе сложить - сил нет. Птицы - не люди. А понимают. Орел до тех пор орел, пока парит над горами и вла­деет ими. А орел в гнезде - уже вороном стал. И даже мыши наглеют, перестают его бояться...