Гардарики. Тунгуск - Щюка Сиирский

– Нельзя, нам еще неделю отсиживаться здесь. Напьешься еще. Тут и так одного алкаша хватает, – он показал на Богомила, лежащего вразвалку на диване.

– Ну, все ясно, – в лице Витольда отобразилось ожидание именно этого ответа.

Все стали расходиться по комнатам. Витольд вызвался проводить Роберта. Они поднялись по винтовой лестнице. Первый этаж мало чем отличался от верхнего. Все было светло и чисто. Показав комнату, Витольд было собрался уходить. Роберта, однако, сильно задело то, что тот говорил:

– Почему ты, Витольд, воюешь против этого мира, признавая его более, возможно, лучшим. У тебя счеты с кем-то?

Витольд пожал плечами:

– Да, скорее всего, но не с кем-то конкретно. Мою семью – жену и трех дочерей – растерзали, случайно! – Усмешка прошла по его лицу. Он немного постоял молча. – На самом деле я воюю просто потому, что так получилось. Так распорядилась судьба, что ж теперь сделаешь, другой жизни у меня нет.

– Мне кажется, я мог бы вам помочь. Помочь в борьбе против власти. Только вот меня нужно подготовить. Ты же здесь, я как понял, самый опытный.

– Что? – лицо Витольда исказилось.

– А вы чего ожидали? Я думал, этого вы и хотели добиться с Павлом.

– Может, Павел и да! А я… Ты хоть понимаешь, что тебе придется отказаться от всего и всех, кто есть в этом городе тебе близкий? У тебя ведь здесь отец, твоя семья.

– Если ты не понял, Витольд, ты спал ведь. Моя семья там – во Франции. Здесь я не имею ничего: ни семьи, ни дома, ни друзей. Я отказался от всего, когда уехал во Францию.

– Хорошо, но лучше подожди и подумай.

– Кто-то советовал не думать, – с улыбкой ответил Роберт. И добавил: – Да и к тому же ведь я это мог бы, как и ты, назвать судьбой, но я не фаталист.

– Хорошо, просто подожди. Ты еще не почувствовал этот мир, не ощутил еще всеми органами чувств эту жизнь, проявляющуюся в постоянной борьбе и с многочисленными встречами со смертью.

– Надеюсь, ты ошибаешься.

Они распрощались. Роберт вымылся и ложился спать в бездумье. Лишь когда лег, когда его стала одолевать дрема, перед ним возникла семья. Он улыбнулся: «Ждите, я одержу победу. Я должен, это ведь сама судьба… Нет, не судьба, хотя какая разница. Пусть это и мой рок привел меня в родной город. Но самое главное – мои действия, мое решение. Я сделаю все ради свободы этого города, хотя бы в память о нем, о том, что он мне дал. Потом я вернусь домой». Мысли путались, сон овладевал Робертом.

Глава 5

Неделя, которую нужно было тихо отсидеть на даче, подходила к концу. Практически все дни Джон, Осьмой, Богомил, Павел, Витольд и Роберт проводили сидя в беседке или в зале. Занимались в основном обсуждением новостей, спорили о кончине Союза и будущем России. Постепенно Роберт стал приходить к мнению, что жертвы могут быть и очень большими, но необходимо именно сегодня одержать победу. Он особенно тесно общался с Витольдом, который к тому же обучал его приемам боя, делился опытом столкновений на улицах. Роберт чувствовал странную энергетику этого человека. Энергетику даже больше отрицательную, но что-то очень сильно привлекало его в этом человеке. Может, честность, или он просто ценил то откровение, что царило между ними.

Витольд в спорах принимал мало участия. Он лишь изредка объяснял свою точку зрения, если его спрашивали. Но далее разговор не вел. Однако с Робертом он говорил на совершенно разные темы. Эти беседы возвращали Роберта в эту реальность. К тому же в Витольде, в его взглядах он видел согласие с идеологией и даже с самой здешней ненормальной жизнью. Один разговор очень сильно запал Роберту в душу. Однажды Витольд в разговоре указал, что в самой идеологии истинной интеллигентности есть много прогрессивных принципов. По его мнению, идеология истинной интеллигентности должна была просто лечь на демократическую основу государства, а легла на авторитарную систему «переходного» правительства в России. Затем эта идеология легла на коммунизм Китая и жизнь других, главным образом азиатских государств. А нужно же было, чтобы эта идеология была воспринята сначала европейской цивилизацией. В этом котле бы сварилась нормальная, приспособленная для демократической системы идеология истинной интеллигентности. Данная идеология стала бы отличным двигателем прогресса для всего человечества. Она ведь главным образом превозносит не созидание, не гармоничное сосуществование с природой, а именно борьбу. Эта идеология переворачивает понимание слова интеллигент. Им является именно человек, ведущий борьбу, а не человек образованный. Теперь «отсидеться в сторонке» не по-интеллигентски.

– Я ведь, Роб, – так Витольд стал звать Роберта, – ярый язычник. И вся моя семья была крайне религиозной. Я был старшим в семье, у меня двое братьев родных, четверо сводных и две сводные сестры. Моя жена, правда, была православной, и на сердце младшенькой дочери, Танюшки, легло тоже это христианство. – Всегда, когда Витольд говорил о семье, он улыбался. – А вот старшая и средняя – Любовь и Ольга – стали ярыми язычницами. Старшая даже думала в лес уйти, в общину, где славят скандинавских богов. Когда их убили, как, я рассказывать не буду, я взбесился, стал убивать всех подряд. У меня было несколько зацепок, но я не смог найти того, кто организовал побоище на нашей улице. Я не знаю, сколько зла я совершил, сколько времени я был в этом взвешенном состоянии. Я не помню, как я встретил Павла. Я помню, как я очнулся после жуткого похмелья, и он передо мной. Он сделал предложение, я решил – это судьба. Здесь я успокоился, стал расчетлив: я ведь отвечаю за много, в том числе за жизни этих убогих. И самое главное, во мне нет злости, я радуясь вспоминаю своих родных. Беседую с ними. Я надеюсь, они не разочаровываются во мне.

– А твои родители, братья? Как они себя повели?

– Они от меня не отреклись. Они поняли меня. Благодаря братьям, особенно Петру, я жив до сих пор. Но на порог дома они меня не пустят. Просто я ведь совершил и бессмысленные убийства, а скрывать меня – это неправильно по идеологии.

– Они твои родители: они желают тебе добра. Нормально, если они тебе будут помогать.

– Это не нормально. Я ведь человек, убивавший тогда ни в чем не повинных. Меня отец бы сам убил. И правильно сделал бы. Бешеный пес должен быть усыплен, или он принесет слишком много вреда сородичам.

– Ненормально то, что ты спокойно можешь говорить о смерти своих близких.

– Моя жена, дочери, они не умерли, они перешли в другой мир. Они могли уйти из моей жизни в любое мгновение. Но я об этом не задумывался. Я никогда об этом не думал. Может, поэтому я и сорвался. Я не ожидал, что они меня покинут, уйдут в другой мир намного раньше меня.

– Знаешь, что мне кажется больше всего ненормальным в этом обществе? Я меньше всего согласен принять то, что человеческая жизнь почти ничего не стоит. Я не согласен с тем, чтобы говорить о смерти так спокойно.

– Жизнь человека стоит того, что он сделал в этом мире. Ведь его жизнь принадлежит именно ему. Здесь, да ты и сам знаешь, мы все, люди этого общества, – давнейшие друзья смерти. Мы с ней здороваемся каждый день. И, разумеется, у нас к ней более легкое отношение. А многие даже жаждут ее: она дарует нам покой в конце нашего вечного земного противостояния. Она наш конечный итог. Знаешь, отношение к смерти диктуется в идеологии истинной интеллигентности очень похоже на идеологию самураев в Японии. Япония, кстати, тоже ведь часто колеблется, и мне верится, что она присоединится к Союзу.

– Ты не веришь в победу того дела, которое делаешь?

– В победу чего, демократии? Конечно нет. Я не такой глупец. Да, а в то, что найду виновного в убийстве моей семьи, я уже, наверно, перестал верить. Но как распорядилась моя судьба, так я и иду по дороге жизни. Я ведь не испытываю желания отомстить всему этому миру, – Витольд покачал головой. – Нет, не хочу. Но и создать что-то, что-то принести в этот мир нового, кроме как этой борьбой, этими убийствами, я не могу. Когда настанет час, когда богам станут противны мои деяния, я лягу на землю, сраженный ударом. И это будет мой конец жизни здесь.

– А разве нельзя просто жить?

– Просто жить! Роб, не говори так. Ты знаешь, что это невозможно. Идеология значительно влияет на наше мироощущение и мировоззрение. Эта жизнь, пусть и не нормальная, приучает бороться ради иногда просто самого противостояния. Мы не можем жить без этого. И ты, я уверен, не можешь.

Роберт внимательно посмотрел на него: «Вот он раб, сильный, умный, лишенный счастья, но самое главное, он одновременно воюет против этой поставленной над ним власти и при этом не отрицает ее основ. Такая борьба не изменит жизнь общества.

Витольд самый настоящий раб. В нем настолько все глубоко сидит, что он, как бы жизнь ни обошлась с ним, не изменит свою позицию. Он, как крестьянин, поднявшийся на бунт, не хочет изменить систему, идеологию. Он просто воюет против царя-батюшки, потому что так получилось. И такие, как Витольд, поднимаются против власти ПИИР! Вроде таких, как он, немного, надеюсь. Потому что если не так, то вся эта борьба – клоунада, обреченная на поражение».