Вышли в жизнь романтики - Михаил Златогоров

Она вскочила с койки, достала зеркальце, извлекла из сумочки коробку с пудрой и пуховку и стала наводить красоту. Она шутила, сыпала ласковыми словечками, задабривая обоих, но ни Тюфяков, ни Игорь на миролюбивый лад не настраивались.

— Почему, когда старые рабочие прогуливают, — раздраженно заговорил Игорь, — с них не спрашивают? А если комсомольцы-новоселы чуть что не так, так их сразу — «прогульщики, лодыри».

— Зачем делить: старые — молодые, — невесело возразил Тюфяков.

— Мне тетя Нюра с бетонузла жаловалась, — стала рассказывать Ядя. — Мы, говорит, с мужем сюда приехали, когда еще и палатки ни одной не было… Зимой. Мы, говорит, тоже когда-то комсомольцами были, а нас так не встречали, как вас. Обижается, почему теперь всё только для новоселов. Даже подписка на газеты и журналы.

— Все эти женатые, вербованные, они нас назад тянут! — отрезал Игорь.

Тюфяков не соглашался:

— Если не по путевке, так и работать ему нельзя, что ли? Есть и с путевкой, а лодырь!

— Здесь комсомольская стройка! — напомнил Игорь.

— Другой некомсомолец… Вербованный… за смену четыре кубика выбрасывает. Ты сумеешь?

— Я трудностей не боюсь! — Игорь быстро взглянул на Юлю. Она слушала молча. — Мы приехали сюда совершить подвиг, так? У каждого сердце горит. А тут начинаются разговоры: «Почему прогрессивки нет?», «Почему мясишко не завозят?», «Путем не порубаешь — и опять в ямку лезь».

Тюфяков помолчал и поднял на Игоря угрюмые глаза:

— Если у него жена, ребенок… Если он честно заработать хочет, что плохого?

— Я не за длинным рублем сюда приехал! — Глаза Игоря заблестели, голос стал мягче, проникновеннее. — Знаете, о чем я мечтаю? Вот придет Седьмое ноября. Соберемся на демонстрацию. И торжественно поднимем флаг молодежной стройки. Поднимем этот флаг при свете прожекторов. Он будет развеваться, пока мы не построим город. Вот главное! Те, кто придет за нами, для них все уже будет готово. Вот моя мечта! А деньги и удобства я презираю… Да, презираю!

Вошла чем-то озабоченная Егорова, в мокром ватнике и заляпанных грязью ботинках.

— Машины пришли из Металлического, — сказала она, присев к печке и грея озябшие руки. — С шифером. Разгружать надо.

— Сейчас? — погасла Руфа.

— Задерживать нельзя. Майка и Нелли уже там.

— Но мы-то смену уже отработали! — У Руфы даже дрогнули губы. — Что же, культурно отдохнуть нельзя?

— Я прорабу говорила. Некого больше ставить.

Ядя и Юля стали собираться.

— Издевательство какое-то! — негодовала Руфа. Тюфяков попытался успокоить ее:

— Сколько его привезли, шифера-то? К ужину аккурат управитесь.

— Ладно, иди! — В голосе Руфы прозвучала откровенная неприязнь. — Аккурат не аккурат! Знаю тебя: что прораб скажет, то и ты.

Тюфяков обескураженно топтался на месте, бесцельно разглядывая свои широкие, в ссадинах руки.

— Ты воду всю откачал? — глянула на него Ася Егорова. — Механик из Металлического приехал.

— Приехал? Насос у нас никуда. — Анатолий ждал, что и Руфа скажет ему что-нибудь, но та отвернулась. — Пойду, пожалуй. Насос совсем никуда… — и вышел.

Егорова загасила тлеющие уголья, прикрыла дверцу печурки:

— Пошли, что ли?

— Такая досада, — пожаловался Игорь. — Как раз в семь тридцать начало сеанса… Взял два билета. — Он растерянно искал Юлиного взгляда. — Ты никак не можешь?

Не успела она отрицательно мотнуть головой, как он великолепным жестом разорвал на мелкие кусочки два синеньких билета.

— Кино в таком случае отменяется. Иду с вами.

— Ты чудный! — восхитилась Руфа, подхватывая Игоря под руку.

— Отдал бы лучше билеты ребятам, — пожала плечами Егорова.

Юля ничего не сказала.

Глава четвертая

ЛОЖЬ

Так и не спросил Игорь Юлю, что мучило ее в тот день, почему она, всегда такая неугомонная, была молчаливой и грустной.

Допоздна сгружали с машин шершавые светло-серые волнистые листы шифера, укладывали их штабелями. К ночи стал сеяться мелкий дождь, а разгрузка все еще не была закончена: кроме шифера, подвезли щелевые блоки для кладки котельной (их давно ждали).

Игорь шепнул Юле:

— Помнишь «Как закалялась сталь»?.. На узкоколейке. Мы тоже корчагинцы.

Раньше она бы горячо поддержала его, а сейчас только уронила:

— Завтра вставать в шесть… Не выспимся.

Игорь смутно сознавал свою вину перед Юлей. Насмешливо говорил о ней в поезде, а ведь она была тогда такая жалкая на вокзале со своими неопределенными обещаниями приехать попозже. Но все это вчерашний день. Незачем упрекать себя — это какая-то интеллигентщина. Да и откуда Юля может узнать, что он обозвал ее тогда горе-патриоткой?

Через несколько дней Игорь совсем успокоился. Юля опять была с ним ровна. Наверно, оценила самоотверженное его поведение.

В конце недели поселок мылся. После бани в палатках чаевничали. Парни нередко ставили на стол припасенную бутылку коньяка — «Капитана» или «Три звездочки».

На одну из таких субботних вечеринок в палатке землекопов Тюфяков привел Руфу.

В поезде Игорь думал, что Тюфяков и Руфа — муж и жена. Они были неразлучны. Руфа не выходила из того отделения вагона, где ехал Тюфяков. То ласкалась, как кошечка, то дулась, то опять становилась доброй и снисходительной.

Тут уже, на стройке, землекопы говорили, что Анатолий давно просит Руфу расписаться, она не отказывается, но тянет: «Сначала комнату получи».

Говорили, что Тюфяков знал Руфу еще по Ленинграду: он работал плотником хозчасти на том самом небольшом заводе на Охте, где Руфа служила в лаборатории. Она ходила с ним в кино, по воскресеньям ездили на острова или в Петродворец. Сестра у Руфы — врач, человек культурный, да и сама Руфа много читала, некоторые оперы знала чуть ли не наизусть.

В тот вечер Игорь особенно внимательно разглядывал ее. Она брюнетка, но глаза зеленоватые, и это придает ее лицу оригинальность. Нитка красных кораллов выделяется на смуглой тонкой шее. На Руфе узенькая юбочка с бесконечным рядом пуговиц. Пальцы с темно-вишневыми ногтями перебирают струны гитары, с губ слетают знакомые слова эстрадной песенки:

Кто в этот город не влюблен,Когда хоть сутки пробыл онВ Ленинграде…

Вся палатка с воодушевлением подхватывала:

В Ле-нин-граа-де…В Ле-нин-граа-де…

Руфин голосок напоминал об огнях Невского, о каменных парапетах набережных, на которых так удобно и покойно сидеть тихим летним вечером, о чернеющей вдали дуге моста, по которой медленно-медленно, словно нехотя, переползает вагон трамвая.

Когда увидел наявуФонтанку, Зимний и НевуИ сада Летнего листвуВ Ленинграде…

Тюфяков разливал вино. Игорь предложил тост за Руфу. Потом за Ленинград. Потом за будущий город, который они, ленинградцы, построят в горной тундре, подобно тому, добавил он, глядя на Руфу, как наши предки воздвигали прекраснейший город мира во тьме лесов, средь топи блат.

Зеленоватые глаза наградили его ласковым взглядом.

Игоря попросили почитать стихи. Он капризно перескакивал с одного отрывка на другой: «Может, хватит?» А Руфа просила еще и еще. Он подумал, что даже Юля, неизменный слушатель его поэтических опытов, не умела так жадно внимать каждой строчке. Руфе все нравилось, все без исключения!..

Окрыленный успехом, Игорь задумал сочинить «Песню о строителях Крайнего Севера». Три ночи ушло у него на это, благо свет жечь не надо было: ночи все еще стояли светлые. Музыку он взял с патефонной пластинки — мелодия «Стамбула»:

Мы живем не в жарких субтропиках,А почти на Северном полюсе.Нам соседи — горы НорвежскиеИ суровый океан…Всюду сопки покрыты лишайником,Но нам жить ничто не мешает тут,А когда нам скучно становится,Мы всегда поем…

Разумеется, первым делом он побежал похвастаться песней в палатку подсобниц.

Влетел в палатку и увидел, что никого, кроме Руфы, там нет. Девушек, оказывается, срочно послали в песчаный карьер, за десять километров от поселка: там вышел из строя экскаватор, и надо было грузить песок вручную, иначе остановится растворный узел.

— А я на бюллетене, — объяснила Руфа.

Горло у нее завязано, пестрый халатик накинут на плечи. Она гладит, разостлав на столе одеяло.

— Утюг остыл. — Милая, беспомощная улыбка скользнула по Игорю. — Посмотри в печке… жар есть еще?

Внутренний голос подсказывал: «Уходи отсюда, уходи, это не твоя девушка…» Но он не уходил, подчиняясь взятому Руфой интимному, домашнему тону. Послушно разогревал железный утюжок, терпеливо ждал, пока Руфа не перегладила все свои кофточки, косынки, платочки. Полы ее халатика разлетались во все стороны. Наконец она уложила все выглаженное в чемодан, села на койку и посадила его рядом с собой.