Три цветка Индонезии - Влада Ольховская

Он начал верить в то, во что раньше не верил, над чем насмехался. Это оказалось несложно – потому что он не верил ни во что, ему только и оставалось, что заполнить пустоту. Он не стал религиозным, однако все чаще допускал, что смерть – это не предел. Дальше что-то есть, и существуют высшие силы, которые могут больше, чем он. Эта вера оказалась особенно нужной на том этапе его пути, когда он потерял контроль над ситуацией.

Постепенно мысли его сместились в другую сторону. Если некие высшие силы существуют, возможно, они помогут ему сейчас? Вернут то, что было? Ведь тело Александры так и не нашли… Настоящее тело, в могиле двойник. Быть может, она жива и сумеет вернуться? Умом Михаил понимал, что это невозможно. Но странная новая вера шептала это коварное слово – «вдруг». Михаил и сам не заметил, как каждый его день наполнился одной и той же мантрой, которую он повторял про себя снова и снова.

Забери меня, верни ее.

Она лучше, чем я.

Поэтому забери меня, верни ее.

Я во всем виноват.

Забери все, что хочешь, только верни ее.

Эта его молитва, появившаяся сама собой, не помогала, вестей об Александре больше не было, да и не могло быть. Если бы он думал только об этом, отчаяние выгрызло бы его изнутри. Поэтому Михаил все реже бывал дома, с головой погружался в работу, почти не отдыхал. Полная концентрация на расследованиях пока спасала, но он не знал, как долго это продлится. Иногда ему казалось, что он теряет остроту восприятия, мысли становятся медленными, вязкими, голова болит все чаще… Он отмахивался от этого, как от роя назойливых мелких мушек. Михаил считал, что мужчине не следует обращать на такое внимание. Начнешь – и будешь рассуждать, что стресс убивает, как неврастеничка какая-нибудь!

Работа была лекарством, и в тот день он снова закрылся в своем кабинете, окружил себя горами бумаг, как стеной, разбирался в них, читал, исправлял, переписывал… Он заполнил свои мысли этими буквами, чтобы вытеснить безнадежную молитву, он не собирался отвлекаться.

А его все равно отвлекли. Дежурный сказал ему, что какая-то женщина настаивает на встрече с ним. Михаил никого не ждал и никого не вызывал, поэтому незатейливо потребовал, чтобы даму послали к черту, раз уж ей хочется куда-нибудь сходить. Дежурный резонно заметил, что общество Михаила Эйлера ей милее дьявольского, гостья упрямая и определенно не бедная, у такой хватит наглости и начальство задействовать. Михаил не особо испугался, он и сам давно уже был начальством. И все же странная женщина заинтересовала его. Может, она отвлечет его даже лучше, чем эти бумаги? Документы, в конце концов, никуда не денутся.

Убедившись, что следователь сменил гнев на милость, дежурный ушел, очень скоро появилась та самая гостья. Она и правда оказалась любопытным созданием, такие к Михаилу обычно не заходили.

Женщина была немолода – около семидесяти, но никто не назвал бы ее старухой. Слишком уж гордой была ее осанка, слишком вызывающе она смотрела на мир. При этом женщина не пыталась молодиться, напротив, она выглядела уставшей, измотанной чем-то. Кажется, даже заплаканной, но определить это наверняка не позволял умело нанесенный макияж. На встречу женщина пришла в дорогом деловом костюме – черном, как и блузка под ним. От этого веяло трауром.

Не дожидаясь приглашения, женщина уверенно пересекла кабинет и опустилась на стул.

– Меня зовут Лариса Вишнякова, – представилась она.

Это имя ничего не говорило Михаилу – он не был знаком с этой женщиной лично, и она определенно не относилась к тем, кто всегда на слуху.

– Мое имя вы знаете, раз пришли ко мне, – указал Михаил. – Теперь хотелось бы услышать, зачем.

– За помощью, разумеется. Вы знаете, кто такой Борис Колесин?

Вот это имя как раз показалось знакомым – но не настолько, чтобы мгновенно вызвать из памяти образ нужного человека. Михаилу пришлось поднапрячься, прежде чем он наконец сообразил, о ком речь.

– Банкир этот?

Всех банкиров города он, разумеется, не знал. Однако Борис Колесин сам сделал себя известным в этом году, когда решил стать депутатом. Сейчас он вел активную предвыборную кампанию и мелькал перед глазами куда чаще, чем хотелось бы Михаилу.

Лариса попыталась улыбнуться, но уголки губ дрогнули, словно улыбка приносила боль.

– Банкир, – согласилась она. – И великий политик. А знаете, почему он в политику полез?

– Не знаю и не интересуюсь.

– Чтобы грехи свои прикрыть. Депутаты ведь неприкосновенны. А даже если кто-то вдруг начнет разбираться в его делишках, он тут же развопится, что это политическое преследование. Вот зачем ему это нужно! Все остальное, все, что он болтает о благе народа и заботе о людях, – это просто прикрытие. Он даже не сам эти речи пишет! Просто читает по бумажке, что ему другие люди пишут… Грамотные люди, которые знают, что нужно для привлечения избирателей.

– Ну и что? – равнодушно поинтересовался Михаил. – Вы надеялись меня этим шокировать? Тем фактом, что банкир может оказаться нечестным человеком? Кто подумал бы!

– Зря иронизируете.

– Да я особо не иронизирую. Колесин этот, насколько я помню, занял руководящую должность совсем молодым и еще в девяностые. Либо он гениален, либо изначально ходил под «крышей». Я не первый день на работе, и для меня практически любой наскоро слепленный миллионер из девяностых – вор. Ну и что? Если он до сих пор на свободе, следы он замел хорошо. И вы пришли в отделение полиции жаловаться на то, что депутат из него будет хреновый? Вынужден вас разочаровать: я разоблачениями не занимаюсь, я занимаюсь расследованием убийств.

Вишнякова выслушала его спокойно, возмущаться она не спешила и не перебивала. Лишь когда он закончил, она сказала:

– Это хорошо, потому что он как раз убийца. Год назад он убил мою дочь.

Другой следователь, пожалуй, посмеялся бы над ней. Или обвинил в сумасшествии. Или хотя бы удивился.

А Михаил пока даже говорить не мог. Ее обвинение было пустым, возможно, ложным, но это не имело значения. Короткое «убил дочь» резануло его, отозвалось неожиданно острой вспышкой боли в груди. Михаил понимал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать. Его силы воли хватило лишь на то, чтобы отстраниться от боли, оставаться внешне все таким же равнодушным, продолжить этот разговор, как и полагалось профессионалу.

Кажется, где-то на улице детский голос снова крикнул «Папа!»… или ему показалось?

– Я вынужден просить вас о пояснении, – сказал Михаил. Вот, получилось произнести это так, будто ему все равно. Уже неплохо.

– Мою дочь звали Елена Колесина, – указала Лариса. – Она была женой этого… человека большую часть своей жизни. Он убил ее – и ему