Сердце двушки - Емец Дмитрий

Вспыхивали и гасли голубоватые искры. Митяй наклонился и, не боясь обжечься, подставил руку. Мокша ждал, что и от Митяя искра убежит, но искра сама прыгнула Митяю на руку, пробежала по пальцу и замерла на середине ладони. Выглядело это как чудо. Словно волшебное яблочко пробежало по тарелочке.

– Ну что, рассказала о себе? – спросил Фаддей.

Митяй засопел. Потом ответил:

– Этот гриб… не должно его тут быть… Он теперь растет на двушку.

– Как растет на двушку?

– Так и растет. Что ему у нас делать?

– А как же болото? – спросил Гулк. – Там же на пути у него болото?

Послышался плеск. Бадейка наконец добралась до воды, и теперь ручей катил ее по мелкому дну.

Глава четвертая. Великолепнейшее существо

Для меня это навязчивый образ. Я иду через лес по узкой тропе. За день мне нужно покинуть лес и добраться до замка в горах. Останавливаться нельзя. Ночью прокатится огонь и испепелит весь лес, оставив только замок. Я знаю об этом уже сейчас. День солнечный. В лесу поляны. На одной пируют. На другой много смеющихся девушек. Все красивые, всем я нравлюсь. На третьей разбросана куча всяких нужных и ненужных вещей – бери что хочешь… но вот беда: вещи тяжелые, через лес их не протащишь… И каждую секунду меня сверлит мысль: «А вдруг наврали? Вдруг нет замка в горах? Вдруг не будет никакого огня?» И ужасно хочется зависнуть на одной из этих полян. Но я зачем-то иду.

Из дневника невернувшегося шныра

Гамов и Наста стремительно перемещались по Подмосковью. То ли Гамов прятал Насту от шныров и одновременно от ведьмарей, то ли просто так складывалось. Вначале они жили в «Серебряной молнии», затем в «Гранд-Лэйк», потом в «Современной Голландии», а теперь вот в «Лесных вершинах». Все это были роскошные коттеджные поселки, и все как один с названиями, которые им не подходили. Например, почему «Лесные вершины»? Может, это намек на то, что леса рядом вообще нет, но в хороший бинокль действительно видны его вершины?

Дом в «Лесных вершинах» был роскошный. Полупрозрачный, геометрически правильный, похожий на гигантский аквариум. Проводка в стенах, трубы нарочито на виду, для усиления техностиля. На первом этаже – бассейн. Узкий карандаш воды с постоянно поднимающимися пузырьками воздуха, в котором плавали тропические рыбы. Когда рыба оказывалась в пузырьке, ее буквально подкидывало вверх. Временами в этом бассейне плавал и хозяин коттеджа, а рыбки щипали его за плечи и ноги.

Хозяином дома был маленький старичок с волосами как у Эйнштейна. Он был худ, как эльф, изящен и вечно придумывал для себя какие-нибудь интеллектуальные развлечения. Любил мозаики из бесконечного количества фрагментов и на досуге придумывал шифры, на разгадку которых у самой умной машины ушло бы до миллиона лет.

Наста видела его всего несколько раз и никогда с ним не разговаривала. Коттедж был огромен, и в нем легко могли проживать несколько человек, почти никогда не встречаясь друг с другом.

– Где ты с ним познакомился? – спросила она у Гамова.

– Друг моего отца, старый холостяк! – пояснил Гамов. – Я знаю его с детства. Он тогда еще в Москве жил. Когда мы приходили к нему в гости, меня всякий раз предупреждали, чтобы я ничего не трогал. Он обожает порядок.

– Разве старые холостяки любят порядок? – удивилась Наста.

– Некоторые – да! Ты приходишь к нему в гости и трогаешь какую-нибудь крышечку от фотоаппарата, а он неотрывным дружелюбным взглядом смотрит, как ты это делаешь. Он потому, может, и холостяком остался, что кто-то когда-то покусился на уборку в его комнате.

– Тут роскошно! – сказала Наста.

– Само собой. Я люблю, когда вокруг все достойно! – сказал Гамов. – Не то что шныры! Вот уж пофигисты восьмого уровня! Способны ужиматься бесконечно! Будут толпой сидеть на чердаке и хлопать глазами! Потом найдут пачку манки, сварят и съедят ее одной ложкой, даже не отсеяв из манки жучков.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Наста засмеялась, хотя то, что он сказал про шныров, было ей неприятно. Насте было хорошо с Гамовым. Он был с ней заботлив и предупредителен. С ним сложно было поссориться. У тебя только еще начинало портиться настроение и хотелось побыть одной – а он уже исчезал, чтобы не попасть тебе под горячую руку. А едва настроение улучшалось – и вот уже прекрасный Женечка Гамов, появившийся как из-под земли, тут как тут. В руках поднос с кофе и печеньем.

Или, напротив, он оставался, прижимал твою голову к себе и утешал. А как он был заботлив в мелочах! Стоило, например, сказать, что тебе хочется пижаму с совами – как у тебя мигом оказывалась именно такая пижама и именно с такими совами. «Пришлось слетать в Норвегию, – сознавался Гамов, – потому что в Москве ну совершенно не такие совы!»

Наста была счастлива – но счастлива тревожным, неприятным, краденым счастьем. Точно ты фотографируешься возле чужой машины, небрежно поставив ногу ей на колесо, улыбаешься, но краем глаза отслеживаешь, не появится ли настоящий хозяин, и уже готовишь на всякий случай виноватую улыбку. Временами ей казалось, что Гамов, как паук, оплетает ее своей паутиной – до момента, пока не будет уверен, что ей не вырваться. И тогда он неторопливо вскарабкается по паутине, сладко улыбнется, скажет: «Закрой глазки, милая!» – и, превратившись в эльба, выпьет ей мозг. Брр! Что за больные фантазии!

Гамов относился к Насте настолько серьезно, что даже решился познакомить ее со своей мамой, прилетевшей в Россию с Лазурного Берега. Имя-отчество у нее было какое-то сложное, и Наста, чтобы не запоминать, называла ее про себя МамаГама. Как-то вечером они поехали к МамеГаме есть пиццу. Насте захотелось сделать для МамыГамы что-нибудь приятное. У мусорки она тайком от Гамова поймала котенка и сунула его за пазуху. В ШНыре считали, что самый лучший подарок – подарить что-нибудь живое и прикольное. Крысенок там, котенок – кто попадется.

МамаГама встретила их в коридоре. Она была очень красивая. И фигура, и лицо. В первую минуту Наста даже решила, что она сама старше мамы Гамова. МамаГама окинула Насту быстрым оценивающим взглядом. Зацепила шрамы, татуировочку, короткие, едва отросшие волосы, небольшую костяную шишку на лбу. Шишка осталась со времен, когда Наста в пятнадцать лет пыталась набить себе лоб, чтобы там была костяная мозоль. Глупая была, зеленая.

– Ах! – воскликнула МамаГама, распахивая руки как для очень крепких объятий, но обнимая Насту довольно вяло. – Ах! Ах! Какая ты хорошенькая! Что это тут у тебя такое мягкое?

– Это вам! – сказала Наста, выуживая из-за пазухи кота. По котику ползали блошки. Наста небрежно сдула их и вручила котика маме. Но МамаГама котика почему-то не брала, а пятилась от него, защищаясь руками. – Под баком поймали! – дружелюбно объяснила Наста. – Где у вас ванная? Я его в тазике помою, там же и блошек потоплю.

МамаГама посмотрела на Насту слезящимися глазами и исчезла в комнате. Через минуту Наста услышала, как она в ужасной истерике звонит кому-то и требует у него приехать. Гамов попросил у Насты остаться в коридоре, а сам последовал за мамой. Оставался он там недолго. Вышел, поймал котенка и, поманив Насту за собой, увел ее из квартиры.

– Знакомство придется отложить до другого раза, – сказал он мягко.

– С МамаГамой все хорошо? – спросила Наста.

– С кем, с кем? – напрягся Гамов.

– Ну с твой мамой?

Гамов облизал губы:

– Видишь ли, у мамы дикие фобии. Тебе стоило со мной посоветоваться. Она боится, что у нее может начаться отторжение тканей. Она же очередную пластику себе сделала недавно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В общем, к МамеГаме они больше не ездили. Пиццу она, видимо, съела сама, а через пару дней улетела на Лазурный Берег. Лазурный Берег у Насты зависти не вызывал. Она была там пару раз и не понимала, чем он глобально отличается от Новороссийска. Длинная набережная, какие-то мокрые плиты. Ветер и холодно. Турок продает устриц, которых готовит в маленькой жаровне. И все стоят рядом и умиляются. А турок дает им пледы, чтобы можно было согреться.