Сердце двушки - Емец Дмитрий

Мокша был ошеломлен. Никогда прежде закладка не прятала от шныра свой дар. С большим трудом, невероятно изогнув кисть, Мокша дотянулся до соседней нити. И снова сияние спряталось от него.

Мокша рассердился и застучал киркой. Полчаса напряженной работы, пораненная каменными осколками щека, сбитые пальцы – и вот часть грибницы лежит у Мокши на ладони. Перед тем как взять ее, Мокша схитрил – киркой перебил грибницу, и сияние не смогло полностью отхлынуть и спрятаться. Теперь оно таилось где-то в центре гриба – крошечное, как искорка. Сам гриб был жалкий, сморщенный, как прошлогодний подгнивший каштан.

С грибом за пазухой Мокша выбрался на поверхность. Ему было опять жарко. От влажной одежды шел пар. Прихрамывая, он пошел к привязанной неподалеку Стреле. Интуиция первошныра зудела как комар. «Выброси! Оставь здесь! Не бери! Тебя не посылали за этой закладкой! Ты ведь даже не знаешь, что это!»

Мокша дважды вытряхивал закладку из седельной сумки, один раз даже ее бросил, но после не удержался и поднял с земли. Он опасался, что болото не пропустит его с закладкой, но болото пропустило идеально. Ни одной посторонней мысли, ни одного дикого желания. Эльбы чуть ли не крылышками его лошадки махали, как выражалась в таких случаях острая на язык Маланья.

Пока Мокша был в тоннеле и в затхлом Межмирье, он обещал себе, что покажет закладку Митяю. Он и показал бы, но Митяя в пегасне не оказалось. Сам виноват! К вечеру желание показывать ему что-либо у Мокши улетучилось. Он сидел в землянке у ручья и разглядывал закладку. Имелась у него такая земляночка на отшибе. Окопана кругом, чтобы дождь не подтапливал. Грибница продолжала таиться. Сияние в центре едва мерцало. Мокша в азарте попытался разрезать ее ножом, но нож не взял – затупился.

Мокша зевнул. Слишком длинным был день, тяжелым. Все мысли слиплись в одну большую усталость. Он бросил упрямую закладку в глиняный горшок, спрятал его среди тряпья, а сам повалился на бараний тулуп и заснул.

Когда же утром проснулся, сразу ощутил: что-то не так. Землянка залита голубоватым мертвенным сиянием. Сияние исходило от угла, в котором Мокша оставил закладку. На четвереньках Мокша осторожно подполз к горшку и раскидал тряпки. От старой обрубленной грибницы, похожей на обтрепанный канат, во все стороны тянулись тонкие белые нити. Они были живые – шевелились, вспыхивали, гасли, как затухающие угли.

Мокше казалось, будто он смотрит в глубокий колодец, а на дне колодца – эльбы. Копошатся, ползают. Мокша схватил горшок, чтобы поскорее вернуть грибницу на двушку, но почему-то не смог его сдвинуть. Мокша поднатужился, потянул горшок к себе, но тот треснул и окончательно развалился у него в руках. Грибница проросла сквозь горшок, въелась в глиняный пол и в деревянные стены землянки. Мокше стало ясно, что надо брать топор, сбивать вокруг грибницы всю породу, чтобы нигде ни кусочка не осталось, и тащить все это на двушку. Пока это возможно. Но вместо этого Мокша, задыхаясь от непонятного ужаса, выскочил из землянки. Голубоватое мертвенное сияние вытекло за ним следом.

Мокша стал таскать из ручья камни и заваливать землянку – и так, пока не завалил совсем. «Не прорастет гриб! Где ему!» – убеждал себя Мокша, но сам знал, что обманывает себя. Сквозь Каменный Зуб пророс гриб, сквозь скалу – а тут-то просто камни ручейные, дерево и мох.

В следующий раз Мокша пришел сюда через неделю. Камни, которыми он завалил землянку, дышали таким жаром, что на десять шагов не приблизишься. Попытался Мокша, но едва не задохнулся. Сияние уже было не просто голубое, а почти белое. Дух шел тяжелый, как из болота. Кружилась голова, мерещилась всякая чушь. Камни плавились, стягивались, бурлили, точно ведьма варила земляной суп в котелке. И повсюду в кипящей массе нити грибниц расползались, дрожали и испускали свет.

Мокша животом бросился в седло. Торопливо направил Стрелу к Москве. Чудилось ему, что жар гонится за ним, тянется раскаленной рукой, но нет… померещилось! А сверху так и вовсе холм показался обычным холмом. Просто крошечная точка на теле леса!

Постепенно Мокша убедил себя, что и холма никакого нет, и землянки, и грибницы. День был хороший, ясный. Воздух прозрачный, на небе ни облачка. С седла отчетливо виднелась строящаяся стена Китай-города. Тянулись по дороге обозы с камнем. Возчики шли пешком, берегли коней. У реки паслось овечье стадо, а посреди стада – черный, весь в репьях, козел. Старый, рогатый, носатый.

Мокша сидел в седле, подставив лицо ветру, и размышлял, рассказывать ли Митяю о том, что он наделал. Видно, придется. Шила в мешке не утаишь. Мокше даже не то было досадно, что он пронес в наш мир грибницу, которую не стоило проносить, а то, что Митяй и тут оказался прав! Всегда прав, всегда! Мокша так хорошо представил себе лицо Митяя, что не выдержал и стал хлестать Стрелу краем поводьев по лбу и по беззащитным глазам.

Любовь Мокши к Митяю была похожа на ненависть, с непрерывным зорким недоверием. Любит – а сам присматривается, нет ли какой трещинки для сомнения, чтобы разочароваться и возненавидеть. Наверное, подобной любовью любил Иуда.

Вечером Мокша улучил минуту, когда Митяй останется один, и рассказал ему обо всем. Ничего не скрыл, себя не выгораживал, выглядел удрученным, но при этом умело обходил острые углы. Ничего ужасного он не совершил. Просто не подумав пронес грибницу из одного мира в другой. На двушке не может быть ничего плохого, разве не так? Следовательно, и гриб хороший. А что разросся – так кто ж знал, что все так будет?

Митяй слушал не перебивая. Хмурился, но Мокшу не ругал. Ближе к концу рассказа захватил кирку, лом, топор, заступ. Позвал с собой Фаддея и Гулка Ражего. Вместе они отправились к землянке. Мокша был недоволен, что взяли Фаддея и Гулка. Он Митяю рассказал по секрету, а тот, получается, раскрыл его тайну! Никому нельзя верить! Гулк шагал крупно, покачивал тяжелыми руками. Фаддей же всю дорогу задавал Мокше вопросы, а ответы выслушивал с таким видом, словно наперед ему не верил. Мокша был искренне возмущен. Тяжелый человек Фаддей!

Они добрались до места. Вершина холма сплавилась. Гулк Ражий бесстрашно полез в самый жар, нанес несколько ударов заступом и отскочил, закрыв локтем лицо. Когда он убрал локоть, стало видно, что брови у него опалены. Но Гулк есть Гулк. Засопел и полез опять. Земля, по которой он ударял заступом, звенела. Вскоре заступ отлетел от ручки. Нет, заступом не взять!

Фаддей – тот даже копать не пытался. Стоял подбоченившись и смотрел на Мокшу. Потом ядовито произнес:

– Сходил Прошка по грибки!

Мокша вышел из себя, раскричался, припоминая Фаддею все его ошибки. Минуту назад он и не помнил никаких ошибок Фаддея, а тут точно кто ему на ухо шептал. Кричал Мокша ладно, зло. И срубы Фаддей поставил не на том месте, и пеги от дурной травы едва ноги таскают, и водопой скверный, и ветра гнилые – а за всем за этим ярко маячит отрицательная фигура Фаддея.

Фаддей обиженно засопел и животом полез на Мокшу. Тот подпрыгнул, как воробей, и толкнул его в грудь. Гулк Ражий решительно встал между ними. Миролюбиво предупредил:

– А ну остыли! Обоих зашибу!

И правда ведь зашибет.

Митяй спустился с бадейкой к ручью, набрал воды и вылил воду на спекшуюся землю. Вода зашипела. Митяй покачал головой и опять спустился к ручью. Казалось бы, от воды камни должны были остывать – но странное дело: чем больше воды Митяй носил, тем сильнее раскалялась земля. Жар охватил и ту часть холма, трава на которой была до этого просто жухлой.

Фаддей схватил Митяя за руку, выбил бадейку. Бадейка покатилась по пологому холму.

– Ты чего? – спросил Митяй.

– Да ничего! Кто ж с грибами водой борется? Они от воды только растут!

Мокша перевел взгляд на дымящийся холм. Если не считать того места, куда Митяй так неудачно вылил воду, выжженный круг имел ровные границы. Кажется, будто в холм воткнули сосульку, устремленную строго вниз. Мокше вспомнился Каменный Зуб.