Отечество без отцов - Арно Зурмински

В начале месяца мы были удостоены чести лицезреть Великого императора. Он скакал на белом коне в окружении генералов и смотрел отрешенно вдаль. Даже, когда ребятишки махали ему и по команде своего учителя кричали «Виват», его мрачное лицо не меняло выражения. Так он и продолжал скакать, не обращая внимания на деревню и ее обитателей.

Так всегда бывает у солдат: они короли, когда приезжают домой. Сестра Дорхен сняла с него сапоги, принесла ему теплые шлепанцы и тут же принялась очищать его обувь от пыли. Дедушка Вильгельм пришел с бутылкой, матушка Берта накрыла на стол. Но еще, прежде чем они уселись за него, произошло нечто из ряда вон выходящее: тот, кто пришел домой на побывку, заснул в половине седьмого утра, сидя в кресле. Поэтому первые пять часов его отпуска прошли во сне. Но когда он проснулся, то нашел стол празднично украшенным. Его мать подала тефтели и картофельные оладьи, на десерт Дорхен принесла целую миску холодного хлебного супа, в котором, как головастики, плавали сладкие изюминки. Они просидели за обеденным столом несколько часов, как будто это был большой праздник, вроде свадьбы. Маленького француза также пригласили за накрытый стол. Герхард разъяснил пленному, что его брат покорил Францию.

— Разве сейчас воюют? — спросила мать, оторвавшись от хлебного супа.

— Ах, что ты себе вечно воображаешь, война давно уже идет!

Герхард стал рассказывать о том, что многие солдаты пешком отправились в Индию, туда, где растет перец. Об этом сообщил командир взвода на занятии их молодежной нацистской организации.

Мужчинам был подан крепкий шнапс, женщины довольствовались смородиновой наливкой, приготовленной в прошлом году. В 1940 году было урожайное лето для выделки вина, впрочем, так бывало каждый год. И далее должны быть хорошие года, а значит, и праздники будут всегда с вином.

— Пока нам всего хватает, — утешила всех мать.

Дедушка Вильгельм отвел отпускника в сторону, чтобы сказать ему, что русские по своей натуре добродушные люди. Они становятся дикими, лишь когда напиваются водки.

— Гитлеру не следует обольщаться тем, что ему придется иметь дело с трусами, которые при первом же выстреле разбегутся как зайцы. Они будут сидеть в своих тесных берлогах до тех пор, пока в них теплится жизнь.

— Что ты, дед, все плетешь, — попыталась образумить его матушка Берта. — Фюрер не будет устраивать войну с Россией, русские нам ничего плохого не сделали, фюрер хочет лишь индийского перца.

Затем на стол были поданы кисло-сладкие ломтики тыквы. После этого был компот из груш с дерева, что стояло перед входом во двор и в 1940 году дало хороший урожай. Роберт Розен угостил дедушку Вильгельма сигарой.

— Ну, если наши солдаты снабжаются такими чудесными сигарами, тогда мне ничего не страшно! — воскликнул старик.

Роберт поинтересовался, где находится дом Кристофа. Тот поведал о старинном городе под названием Реймс и знаменитом соборе, который он мог видеть из дома своих родителей. Возможно, Роберт Розен тоже видел его, но уверенности в этом у него не было. Франция вся была в соборах.

Они пожимали друг другу руки, и каждый думал: до чего же странно все-таки устроена жизнь. Год назад они воевали друг против друга. Одного судьба забросила батрачить на восточно-прусский крестьянский двор, другой, которому этот двор принадлежал и который праздновал победу у собора в Реймсе, шагал теперь по лесам в предвкушении новой войны или индийского перца.

— Вот так мир и стоит на голове, — пробормотала мать.

— Наш Наполеон тоже пытался справиться с Россией, — заметил Кристоф. — В школе мы проходили, что он начал свой поход через Мемель 24 июня 1812 года.

— Скоро вновь будет 24 июня, — сказал дедушка Вильгельм.

Некоторое время они думали об этой приближающейся дате, собственно говоря, это ведь самое прекрасное время в году, когда начинается настоящее лето.

— Да, если бы Гинденбург был еще жив, то все могло бы благополучно разрешиться, — пробурчал дедушка Вильгельм. — Но он уже семь лет как лежит в Танненберге.

После еды Роберт Розен хотел оседлать свою лошадь, чтобы поскакать по полям.

— Полтора месяца назад лошадей призвали на военную службу, — сказал Герхард. — Так вот, они взяли и твоего Воронка.

— Да, солдаты всегда берут все лучшее, — сказала мать.

— Возможно, ты его где-нибудь повстречаешь, — высказал мысль Герхард. — Но он слишком хорош, чтобы таскать пушки. На нем определенно должен скакать какой-нибудь офицер.

Роберт Розен пешком отправился по деревне, передал в особняке помещика привет от кузена, находящегося сейчас у самой границы, и в качестве поощрения получил бутылку красного вина на обратный путь.

— Вы с этим справитесь, — заявил владелец имения и похлопал его по плечу. Казалось, ему было известно, что им предстояло делать.

В школьном саду он встретил учителя Коссака, который с 1905 по 1937 годы драл подвангенских парней за уши, а девчонок дергал за косы, а теперь занимался лишь своими пчелиными ульями. Они беседовали, стоя по разные стороны забора. Коссак рассказывал, что он только что получил от своих бывших учеников полевые письма из Норвегии, с Атлантического Вала и даже из Африки. О войне они много не говорили, Коссак не расспрашивал о подвигах и прочих доблестных делах. Он рассказывал о своих пчелах, которые радовались липовому цвету.

В школе, в коричневых шкафах, сделанных из ясеня, лежали толстые книги, озаглавленные словом «Хроника». По долгу службы все учителя обязаны были заносить туда не только события, происходившие в школе, но и то, что случалось в деревне. Заглавный лист первой книги имел дату «1 ноября 1806 года» и упоминал о только что полученном сообщении, касавшемся неудачного сражения под Йеной и Ауэрштедтом.

— Поскольку молодые девушки, которые преподают сейчас в Подвангене, не удосуживаются вносить в хронику новые записи, то я сам продолжаю это делать, хотя давно уже нахожусь на пенсии, — рассказывал Коссак.

Это дается ему с трудом, так как новое время полно странностей и записи становятся все длиннее. Во времена казаков в 1914 году ему удалось сберечь тома хроники, которые те собирались бросить в свой походный костер. Вообще, он охотно читает записи, касающиеся Мировой войны, и его все чаще охватывает мысль, что история может повториться. Но интереснее всего для него читать записи на первых страницах, когда небезызвестный Наполеон проносился со своими войсками по Восточной Пруссии.

На прощание он попросил Роберта Розена писать ему. Ему приятно получать письма от своих учеников, и он старается отвечать на каждое из них. Пока еще никто из тех, с кем Коссак ведет переписку, не погиб.

К вечеру он вернулся домой. У двора Розенов он встретил девушку, проживающую по соседству. Эрика сидела перед ним за школьной партой, ее косы то и дело дергались, попадая в его книги и тетради. Сейчас она чуть было не склонилась перед ним в поклоне, так как он носил форму серого цвета, перед которой следовало преклоняться.

— Тебя давно не было видно, — сказала она смущенно.

— Да, цыганская жизнь, веселая, — ответил он и засмеялся.

Она рассказала о том, что ей вскоре предстоит идти в сельскохозяйственную школу в Алленштайн, чтобы научиться готовить еду и вести домашнее хозяйство.

— Знаешь, собственно говоря, я часто вспоминаю тебя, — сказал он и улыбнулся ей. — Всякий раз, когда мы поем на марше песню об Эрике, я думаю о тебе.

Тут она покраснела и побежала к своему дому.

Когда летнее солнце достигло зенита, мы переправились через реку, за которой должна была находиться страна русских царей. Нас объял ужас при виде убогих деревень и простолюдинов, и все мы задавались вопросом, какой толк завоевывать такую нищую страну и проливать за это столь драгоценную кровь?

Ранним утром он прибыл домой, а теперь также спозаранку отправлялся в обратный путь. Мать гремела посудой на кухне, делала ему бутерброды, заворачивала оставшиеся с ужина пироги. Бутылка красного вина от господина фон Болькау также отправлялась в дорогу.

— Я пойду по лесу как Красная Шапочка с пирогами и вином, — сказал он.

— Смотри только, чтобы тебя не съел волк, — ответила мать.

Тут он увидел, что глаза ее были полны слез. Прежде чем пуститься в путь, он поднялся по лестнице, чтобы бросить еще раз взгляд на свою комнату и удостовериться, не забыл ли он чего-нибудь. На стенах висели его любимые картинки: толстощекий ангел-хранитель и лошади, вытянувшиеся на скаку. Зеркало было заляпано темными пятнами. Существует поверье, что зеркальная поверхность тускнеет, когда на нее долго не смотрят. Суеверные люди на Мазурах полагали также, что если разбивается зеркало, то умирающие люди испускают душу, и оно запотевает от последнего дыхания человека, уходящего в мир иной.