Единственный выживший - Дин Кунц

– Перестань называть их суками, – перебил Джо.

– Это почему же?

– Потому что они – женщины.

В сердитых глазах подростка что-то сверкнуло, словно в них вдруг отразилось блестящее лезвие выкидного ножа.

– Послушай, мужик, ты что – папа римский? Тоже мне святоша выискался!…

Едкий желтый воздух вокруг них неожиданно сгустился настолько, что Джо почудилось, что он чувствует, как крошечные капельки кислоты разъедают ему кожу. Звук спускаемой в унитазах воды действовал ему на нервы, и Джо показалось, что у него в животе тоже что-то забурлило. Сражаясь со внезапно подкатившей к горлу тошнотой, он сказал:

– Опиши женщин.

Подросток отвечал с еще большим вызовом и неприкрытой наглостью:

– Телки – полный улет, особенно рыжая. Но и темненькая ей почти не уступает. Я готов ползти по битому стеклу, лишь бы ее трахнуть, пусть даже она и глухая.

– Глухая?

– Глухая или что-то вроде того, – подтвердил парень. – Она все время возилась со своим слуховым аппаратом – то совала его в ухо, то снова вынимала, как будто он ей не совсем подходит. Но это ее единственный недостаток. Она действительно красотка что надо, эта сучка!

Джо был на шесть дюймов выше и как минимум на сорок фунтов тяжелее подростка, но ему захотелось схватить его за горло и душить, душить, душить до тех пор, пока он не поклянется никогда больше не употреблять это слово не подумав. Или пока парень не поймет, какое оно мерзкое и как оно унижает всех – и в первую очередь его самого, – когда он использует его мимоходом, словно навязшее в зубах присловье. Но уже в следующее мгновение Джо испугался своей собственной дикой реакции. Зубы его были стиснуты, жилы на лбу и на шее вздулись точно канаты, в ушах стучало, а глаза застилала черно-красная пелена бешенства. Тошнота не только не прошла, но стала сильнее, и он поспешно глотнул воздуха, чтобы привести себя в чувство.

Должно быть, подросток заметил в глазах собеседника что-то такое, что заставило его осечься на полуслове. Даже поза его изменилась и стала не такой вызывающей, а взгляд снова ушел в сторону – туда, где игроки продолжали гонять по кругу таракана с расплющенным брюшком.

– Дай мне мои деньги, – сказал он. – Я их заработал.

Но Джо не спешил расстаться с двадцаткой.

– Где твой отец?

– А что?

– А мать?

– Тебе-то какое дело?

– Где же они?

– У них своя жизнь, у меня – своя.

Гнев Джо превратился в отчаяние.

– Как тебя зовут, парень?

– Зачем тебе знать? Или ты думаешь, что я сопляк, которому мамочка не разрешает одному ходить на пляж? Так вот, я уже давно хожу туда, куда мне хочется, а ты можешь поцеловать себя в зад!

– Никто не спорит, что ты можешь ходить куда тебе хочется, но тебе не обязательно бывать везде.

Подросток снова посмотрел на Джо в упор. В его глазах-гематомах промелькнула тень такого глубокого одиночества и такой острой застарелой боли, что Джо был потрясен до глубины души. Ни один подросток в таком нежном возрасте просто не должен был доходить до такого состояния, какими бы ни были его обстоятельства.

– Не обязательно бывать везде? – переспросил подросток. – Что это означает?

Джо почувствовал, что между ними неожиданно установилась глубокая и тесная связь, возникло понимание на подсознательном, интуитивном уровне. Дверь, разделявшая его и этого неблагополучного подростка, неожиданно повернулась на петлях, распахнулась во всю ширь, и Джо подумал, что и его собственное будущее, и будущее этого парня может быть изменено к лучшему самым решительным образом, если он только поймет, куда они смогут пойти после того, как шагнут через этот порог. Но увы!.. Ему тут же пришло в голову, что его собственное бытие было таким же бессодержательным, а жизненная философия – такой же пустой, как любая из выброшенных на песок раковин. У него не осталось ни веры, которой он мог бы поделиться, ни мудрости, на которую можно было бы опереться, ни надежды. Джо сам не понимал, за счет чего он продолжает с грехом пополам держаться; как же он сумеет поддержать еще одного, постороннего человека?

Он сам был поверженным, а поверженный не может никого повести за собой.

Для юнца момент искренности прошел еще быстрее, и он ловко выдернул двадцатидолларовую бумажку из пальцев Джо. Выражение его лица стало насмешливым, и он с издевкой повторил:

– Потому что они – женщины, да… – Он попятился. – Но, если как следует их завести, они превращаются в грязных, распаленных сучек.

– Неужели все мы – просто животные? – спросил в свою очередь Джо, но подросток уже выскользнул из уборной и не услышал вопроса.

Несмотря на то что Джо дважды вымыл руки, он снова почувствовал себя так, словно ковырялся в самой грязной грязи.

Тогда Джо снова повернулся к рукомойникам, но оказалось, что добраться до них он не сможет – непосредственно вокруг таракана собралось уже человек шесть или семь, а за ними стояло еще несколько болельщиков или просто зевак.

В уборной было жарко и невыносимо душно, пот градом катился по лицу и по спине Джо. В носу свербило от резкого запаха, кислота с каждым вдохом разъедала легкие, глаза слезились. Плотный желтый воздух колыхался перед зеркалами, размывая отражения фигур игроков, словно они были не существами из плоти и крови, а проклятыми душами в аду, увиденными сквозь потайное, покрытое потеками серы и гноя окошко. Игроки азартно кричали и улюлюкали, потрясая в воздухе пачками долларов. Их голоса сливались в один пронзительный вой, напоминая речь буйнопомешанного, который то глухо бормочет себе под нос, то визжит в бессмысленной и безумной ярости. Этот визг вонзался в мозг Джо словно кинжал; от него ныли зубы, и казалось – еще немного, и звуковые колебания начнут раскалывать стекла.

Протолкавшись между мужчинами, он наступил на таракана ногой и раздавил.

В сверхъестественной тишине, наступившей сразу за этой дерзкой выходкой, Джо повернулся и направился к выходу. Душераздирающие крики болельщиков все еще звенели у него в ушах, а каждая клеточка продолжала вибрировать в унисон звуковым волнам. Ему хотелось выбраться отсюда как можно скорее, пока он не взорвался ко всем чертям.

Игроки очнулись от столбняка почти одновременно – очнулись, задвигались и сердито заговорили хором, словно обуянные праведным гневом прихожане в церкви, в которую во время службы ввалился пьяный уличный бродяга и заблевал алтарь.

Один из мужчин, с розовым, словно ломоть ветчины, лицом и растрескавшимися от жары губами, едва прикрывавшими желтые зубы, между которыми застряли кусочки табачной жвачки, грубо схватил Джо за руку и развернул к себе.

– Какого черта, приятель?! – воскликнул он.