Полное собрание сочинений. Том 78 - Толстой Л.Н.

Печатается по копировальной книге № 8, лл. 94—95.

В письме от 20 января 1908 г. Велко Георгиев и Д. Юруков (г. Пловдив, Болгария) сообщили об отказе от военной службы единомышленника Толстого, болгарина М. Попова (р. 1885) и о суде над ним, состоявшемся 15 января н. ст. 1908 г. В письме была приведена речь Попова, произнесенная на суде. Свою речь Попов не закончил, так как был остановлен за «оскорбление суда».

* 28. Б. Сахатову.

1908 г. Января 28. Я. П.

Любезный брат Б. Сахатов,

Получил ваше интересное письмо о путешествующих духоборах и о вашей интересной деятельности. Благодарю вас за эти известия, очень рад буду узнать больше как о том впечатлении, которое производят ваши отношения и речи с жителями, так и о настроении самих путешествующих. Чем подробнее вы опишете всё это, тем это будет приятнее и полезнее не только для меня, но для многих и многих близких нам людей. Помогай вам бог.

Любящий вас брат

Лев Толстой.

28 я. 3 февр. 1908.

Печатается по копировальной книге № 8, л. 100.

Очевидно, Толстой предполагал датировать письмо старым и новым стилем, как он сделал это в тот же день с письмом к Георгиеву (см. № 27), но в дате нового стиля ошибся.

Ответ на письмо Б. Сахатова от 24 декабря н. ст. 1907 г. Сахатов, полгода живший среди духоборов «свободников», описывал их жизнь. Движение «свободников», начавшееся в 1902 г., являлось формой протеста против канадского правительства, отвергнувшего отказ духоборов от частной формы владения землей. «Свободники» прогнали скот на свободу, в лес, перестали носить кожаную обувь, а впоследствии отказались и от шерстяной одежды. Землю обрабатывали без лошадей, на себе. Когда движение достигло крайней степени экзальтации (оно захватило тысячу семьсот человек), «свободники» покинули дома и стали ходить по селам и городам, проповедуя свою веру. Одно время они пытались ходить без всякой одежды («голый поход»). В начале 1903 г., после приезда в Канаду П. В. Веригина, это движение стало затихать. Под влиянием Веригина духоборы выполнили формальные требования правительства, и восстановилась нормальная трудовая жизнь. Только небольшая группа духоборов не подчинилась общему настроению, продолжала вести страннический образ жизни и мечтала переехать в теплую страну, где могли бы питаться «одною фруктою». «Свободники» считали, что Веригин изменил духоборческим идеалам, и боролись против его влияния. Веригин в свою очередь боролся со «свободниками».

По поводу письма Сахатова Толстой сказал о духоборах «свободниках» 19 января 1908 г.: «Очень интересные люди. Тут есть некоторое педантство, внешнее: не пользоваться трудом животных» (ЯЗ).

Писал ли вторично Сахатов Толстому, редакции неизвестно.

29. П. А. Столыпину.

1908 г. Января 28. Я. П.

Петр Аркадьевич,

В первый раз хотя я и писал о деле важном, нужном, общем, но я писал и для себя: я знал, что есть один шанс из тысячи, чтобы дело сделалось, но мне хотелось сделать, что можно для этого. Теперь же я пишу о том же, но уже совсем не для себя и даже не для общего дела, а только для вас, для того, что желаю вам добра, истинного добра, потому что люблю вас.

За что, зачем вы губите себя, продолжая начатую вами ошибочную деятельность, не могущую привести ни к чему, кроме к[ак] к ухудшению положения общего и вашего? Смелому, честному, благородному человеку, каким я вас считаю, свойственно не упорствовать в сделанной ошибке, а сознать ее и направить все силы на исправление ее последствий. Вы сделали две ошибки: первая, — начали насилием бороться с насилием и продолжаете это делать, всё ухудшая и ухудшая положение; вторая, — думали в России успокоить взволновавшееся население, и ждущее и желающее только одного: уничтожения права земельной собственности (столь же возмутительного в наше время, как полстолетия тому назад было право крепостное), успокоить население тем, чтобы, уничтожив общину, образовать мелкую земельную собственность. Ошибка была огромная. Вместо того, чтобы, воспользовавшись еще жившим в народе сознанием незаконности права личной земельной собственности, сознанием, сходящимся с учением об отношении человека к земле самых передовых людей мира, вместо того, чтобы выставить этот принцип перед народом, вы думали успокоить его тем, чтобы завлечь его в самое низменное, старое, отжившее понимание отношения человека к земле, которое существует в Европе, к великому сожалению всех мыслящих людей в этой Европе.

Милый Петр Аркадьич, можете, дочтя до этого места, бросить письмо в корзину и сказать: как надоел мне этот старик с своими непрошенными советами, и, если вы поступите так, это нисколько не огорчит, не обидит меня, но мне будет жаль вас. Жизнь не шутка. Живем здесь один раз. Из-за partie pris1 нельзя неразумно губить свою жизнь. Вам в вашей ужасной суете это, может быть, не видно. Но мне со стороны ясно видно, что вы делаете и что вы себе готовите и в истории — но история бог с ней — и в своей душе.

Я пишу вам п[отому], ч[то] нет дня, чтобы я не думал о вас и не удивлялся до полного недоумения тому, что вы делаете, делая нечто подобное тому, что бы делал жаждущий человек, к[отор]ый, видя источник воды, к к[отор]ому идут такие ж жаждущие, шел бы прочь от него, уверяя всех, что это так надо.

Обе ваши ошибки: борьба насилием с насилием и не разрешение, а утверждение земельного насилия, исправляются одной и той же простой, ясной и самой, как это ни покажется вам странным, удобоприменимой мерой: признанием земли равной собственностью всего народа и установлением соответствующего сравнительным выгодам земель налога, заменяющего подати или часть их. Одна только эта мера может успокоить народ и сделать бессильными все усилия революционеров, опирающихся теперь на народ, и сделать ненужными те ужасные меры насилия, к[отор]ые теперь употребляются против насильников. Не могу, не могу понять, как в вашем положении можно хоть одну минуту колебаться в выборе: продолжать ту и мучительную, и неплодотворную, и ужасную теперешнюю вашу деятельность, или сразу привлечь на свою сторону три четверти всего русского народа, всех передовых людей России и Европы и сразу стать, вместо препятствия к движению вперед, напротив, передовым деятелем, начинающим или хоть пытающимся осуществить то, к чему идет и готово всё человечество, и даже Китай, и Япония, и Индия.

Знаю я, что вы не отократический2 владыка и что вы связаны отношениями и с государем, и с двором, и с Думой, но это не может мешать вам попытаться сделать всё, что вы можете. Ведь приведение в исполнение земельного освобождения совсем не гак страшно, как это обыкновенно представляют враги его. Я очень живо могу представить себе, как можно убедить государя в том, что постепенное наложение налога на землю не произведет никакого особенного расстройства, а, между прочим, будет более могущественным ограждением от усилий революционеров, чем миллионы полиции и страж. Еще живее могу себе представить, как этот проект может захватить Думу и привлечь большинство на свою сторону. Вам же в этом деле предстоял бы le beau rôle.3 Вы, пострадавший так жестоко от покушений4 и почитаемый самым сильным и энергичным врагом революции, вы вдруг стали бы не на сторону революции, а на сторону вечной, нарушенной правды5 и этим самым вынули бы почву революции.

Очень может быть, что, как бы мягко и осторожно вы ни поступали, предлагая такую новую меру правительству, оно не согласилось бы с вами и удалило бы вас от власти. Насколько я вас понимаю, вы не побоялись бы этого, п[отому] ч[то] и теперь делаете то, что делаете, не для того, чтобы быть у власти, а п[отому], ч[то] считаете это справедливым, должным. Пускай 20 раз удалили бы вас, всячески оклеветали бы вас, всё бы было лучше вашего теперешнего положения.

Повторяю то, что я сказал сначала: всё, что пишу, пишу для вас, желая вам добра, любя вас. Если вы дочли до этого места, то сделайте вот что, пожалуйста, сделайте. Вспомните, кто у вас есть самый близкий вам, любящий вас, вашу душу человек, — жена ли, дочь, друг ваш — и, не читая ему всего длинного этого скучного письма, расскажите ему в кратких словах, что я пишу и предлагаю вам, и спросите его, этого близкого человека, его мнения и сделайте то, что он скажет вам. Если он любит вашу душу, совет его может быть только один.

Очень прошу вас еще об одном: если письмо это вызовет в вас недоброе чувство ко мне, пожалуйста подавите его. Было бы очень больно думать, что самое мое доброе чувство к вам вызвало в вас обратное.

Любящий вас Лев Толстой.

28 янв. 1908.

P. S. Николаев6 ждет вашего призыва.

Хочется сказать еще то, что то, что я предлагаю, не только лучшее, по моему мнению, что можно сделать теперь для русского народа, не только лучшее, что вы можете сделать для себя, но это единственный хороший выход для вас из того положения, в к[отор]ое вы поставлены судьбою.7