Страж мертвеца - Амброз Бирс

По какому-то таинственному совпадению, стрельба прекратилась почти мгновенно после того, как он упал, — одиночные выстрелы, казалось, скорее подчеркивали, чем нарушали тишину. Словно обе стороны внезапно раскаялись в своем бессмысленном преступлении. Сержант с белым флагом, а за ним четверо наших санитаров беспрепятственно вышли в поле и направились прямо к телу Брэйла. Несколько офицеров и солдат южной армии вышли им навстречу и, обнажив головы, помогли им положить на носилки их священную ношу. Когда носилки двинулись к нам, мы услышали за неприятельскими укреплениями звуки флейт и заглушенный барабанный бой — траурный марш. Великодушный противник воздавал почести павшему герою.

Среди вещей, принадлежавших убитому, был потертый. сафьяновый бумажник. Когда, по распоряжению генерала, имущество нашего друга было поделено между нами на память, этот бумажник достался мне.

Через год после окончания войны, по пути в Калифорнию, я открыл его и от нечего делать стал просматривать. Из незамеченного мною раньше отделения выпало письмо без конверта и без адреса. Почерк был женский, и письмо начиналось ласковым обращением, но имени не было.

В верхнем углу значилось: «Сан-Франциско, Калифорния, июля 9, 1862». Подпись была «Дорогая» в кавычках. В тексте упоминалось и полное имя писавшей — Мэриен Менденхолл.

Тон письма говорил об утонченности и хорошем воспитании, но это было обыкновенное любовное письмо, если только любовное письмо может быть обыкновенным. В нем было мало интересного, но кое-что все же было. Вот что я прочел:

«Мистер Уинтерс, которому я никогда этого не прощу, рассказывал, что во время какого-то сражения в Виргинии, в котором он был ранен, видели, как вы прятались за деревом. Я думаю, что он хотел повредить вам в моих глазах, он знает, что так оно и было бы, если бы я поверила его рассказу. Я легче перенесла бы известие о смерти моего героя, чем о его трусости».

Вот слова, которые в тот солнечный день, в далеком краю, стоили жизни десяткам людей. А еще говорят, что женщина — слабое создание!

Как-то вечером я зашел к мисс Менденхолл, чтобы вернуть ей это письмо. Я думал также рассказать ей, что она сделала, — но не говорить, что это сделала она. Я был принят в прекрасном особняке на Ринкон-хилле. Она была красива, хорошо воспитанна, — словом, очаровательна.

— Вы знали лейтенанта Германа Брэйла, — сказал я без всяких предисловий. Вам, конечно, известно, что он пал в бою. Среди его вещей было ваше письмо к нему. Я пришел, чтобы вернуть его вам.

Она машинально взяла письмо, пробежала его глазами, краснея все гуще и гуще, потом, взглянув на меня с улыбкой, сказала:

— Очень вам благодарна, хотя, право же, не стоило трудиться. — Вдруг она вздрогнула и изменилась в лице. — Это пятно, — сказала она, — это… это же не…

— Сударыня, — сказал я, — простите меня, но это кровь самого верного и храброго сердца, какое когда-либо билось.

Она поспешно бросила письмо в пылающий камин.

— Брр! Совершенно не переношу вида крови, — сказала она. — Как он погиб?

Я невольно вскочил, чтобы спасти этот клочок бумаги, священный даже для меня, и теперь стоял за ее стулом. Задавая этот вопрос, она повернула голову и слегка закинула ее. Отсвет горящего письма отражался в ее глазах, бросая ей на щеку блик такой же алый, как то пятно на странице. Я в жизни не видел ничего прекраснее этого отвратительного создания.

— Его укусила змея, — ответил я ей.

Сражение в ущелье Коултера

Перевод Ф.Золотаревской

— Как вы думаете, полковник, захочет ли ваш храбрый Коултер поставить здесь одну из своих пушек? — спросил генерал.

Он, по-видимому, говорил это не вполне серьезно; ясно было, что ни один артиллерист, пусть даже самый храбрый, не захотел бы поставить в этом месте свою пушку. Полковник решил, что в словах командира дивизии заключен, по всей вероятности, добродушный намек на их недавний разговор, в котором уж слишком превозносилась храбрость капитана Коултера.

— Генерал, — с горячностью ответил он, — Коултер готов поставить свою пушку где угодно, хотя бы даже под носом у этой публики. — И полковник указал в сторону неприятеля.

— Это самое подходящее место, — заметил генерал. Стало быть, он вовсе не шутил.

Место это представляло собою впадину, ущелье в остроконечном горном хребте. Здесь проходила дорога. Извилистая крутая тропа пробиралась вверх к перевалу через редкий лесок, а оттуда уже более пологий спуск вел прямо в расположение противника. На две мили вправо и влево от ущелья, укрываясь за горной цепью, лепилась к отвесным склонам пехота северян, точно придавленная к ним воздушной струей. Но сюда артиллерия не могла добраться. Единственным местом для огневой позиции было дно ущелья, однако оно было настолько узким, что его почти все целиком занимало полотно дороги. Этот участок находился под контролем двух батарей южан, расположенных чуть пониже, за ручьем, в полумиле от горного хребта Все их орудия, за исключением одного, укрывали деревья фруктового сада. Одна пушка — и это казалось дерзким вызовом — стояла перед довольно величественным особняком, домом плантатора. Выставленное напоказ орудие находилось в относительной безопасности, но только потому, что пехоте федеральной армии было запрещено стрелять. В этот чудесный летний день ущелье Коултера, как его потом назвали, отнюдь не являлось той позицией, на которой артиллерист «захотел бы поставить свою пушку».

Несколько убитых лошадей валялось на дороге; несколько убитых солдат были уложены рядом на обочине и чуть подальше, у подножья горы. Один из убитых был интендантом, остальные — кавалеристами из авангарда северян. Генерал, командовавший дивизией, и полковник. командовавший бригадой, со своими штабами и свитой верхом въехали в ущелье, чтобы взглянуть на вражеские орудия, которые незамедлительно скрылись за густыми клубами дыма. Вряд ли имело смысл интересоваться орудиями, обладавшими свойством каракатицы, и потому осмотр длился недолго. По окончании осмотра, на обратном пути, и произошел разговор, частично уже изложенный в начале повествования.

— Это единственная позиция, с которой мы можем их атаковать, — задумчиво повторил генерал.

Полковник серьезно взглянул на него.

— Здесь есть место только для одного орудия, генерал. Одного — против двенадцати.

— Совершенно верно. Здесь придется ставить по одному орудию, — ответил командир дивизии, и на лице его промелькнуло некое подобие улыбки. — Впрочем, ваш храбрый Коултер один стоит целой батареи.

Это было сказано уже явно ироническим тоном.

Полковник почувствовал досаду, но не нашелся, что ответить. Дух военной субординации не допускает ни резкого ответа, ни даже простого возражения. В это время на дороге появился молодой артиллерийский офицер, который ехал верхом к ущелью в сопровождении своего горниста. Это был капитан Коултер. На вид ему было не больше двадцати трех лет. Он был среднего роста, очень худощав и гибок. В его манере держаться на лошади было что-то сугубо штатское. Лицо капитана представляло разительный контраст с лицами окружающих — тонкое, с орлиным носом, серыми глазами и белокурыми усами. Его длинные, слегка спутанные волосы были такими же светлыми, как усы. Костюм его отличался явной небрежностью. Козырек потрепанной фуражки был чуть сдвинут набок, из-под мундира, застегнутого лишь у портупеи, виднелась рубашка, относительно чистая, если принять во внимание условия походной жизни. Но небрежность была только в его одежде и осанке; лицо, напротив, выражало напряженный интерес ко всему окружающему. Взгляд его серых глаз время от времени, точно луч прожектора, скользивший по окрестностям, был большей частью устремлен на небосвод по другую сторону ущелья. Только небо он и мог видеть в том направлении, пока не добрался до верхней части дороги. Приблизившись к дивизионному и бригадному командирам, он машинально отдал честь и хотел было проехать мимо. Но тут полковник, повинуясь внезапному побуждению, жестом приказал ему остановиться.

— Капитан Коултер, — сказал он. — На соседней горе, по ту сторону ущелья, находятся двенадцать вражеских орудий. Если я правильно понял генерала, он приказывает вам доставить сюда пушки и атаковать их.

Последовало глубокое молчание. Генерал бесстрастно смотрел на отдаленный склон, по которому медленно карабкался вверх полк пехоты, напоминая стелющееся по колючему кустарнику клочковатое грязно-голубое облако. Коултер, казалось, не обращал на генерала никакого внимания. Наконец капитан заговорил, медленно и с видимым усилием:

— Вы сказали, на соседней горе, сэр? Пушки находятся поблизости от дома?

— А, вы, значит, уже побывали на этой горе? Да, пушки стоят у самого дома.

— И… их необходимо… атаковать? Это приказ? — спросил Коултер хриплым, срывающимся голосом. Он заметно побледнел.