Девчонка из моего детства - Юрий Подзоров

— Здравствуй, Валера.

Он, похоже, и сам чувствовал себя неуверенно.

— Что, Лена у тебя?

Я медленно кивнул.

— Хочешь ее видеть?

Теперь кивнул он. Наверное, он уже понял, что Лена все мне рассказала.

— Она не хочет, чтобы ты приходил сюда.

— Это она тебе сказала?

— Да.

Он усмехнулся. Неуверенность сковывала его, но он держался достаточно хорошо.

— Все-таки я хотел бы с ней поговорить.

— Нет, Валера. Я же сказал: она не хочет тебя видеть.

— Да? Странно, а что же тогда она вчера приходила ко мне? — по выражению моих глаз он понял, что попал в точку. — Так она тебе этого не говорила! Поздравляю, она тебе врет. Она позвонила и приехала. А про пожар у меня дома она тебе не рассказывала? Хотя, впрочем, наверное твой друг — Владимир, кажется — тебе об этом рассказал. Но он-то всего не знает. Может, рассказать тебе?

— Я не буду слушать. Если она чего-то мне не сказала, значит не посчитала нужным.

— Ты с ней спишь? — его взгляд вдруг сделался хищным.

— Не твое дело.

— Мое. Я отец ее ребенка. Это хотя бы она тебе говорила?

— Это не дает тебе права распоряжаться Леной. Ни она ни я не хотим тебя здесь видеть.

Он уже успокоился и посмотрел на меня с какой-то невыразимой тоской. Так смотрят, например, на табличку «Обед» на дверях магазина, когда нужно что-то срочно купить. На досадное препятствие на дороге.

— Знаешь, Ленька. Я всю свою жизнь что-нибудь зарабатывал. Сначала это были оценки в школе, потом — расположение преподавателей в институте, потом — уважение «дедов» в армии. Потом я зарабатывал деньги, много денег. Но заработать любовь я так и не смог.

— Наверное, потому что ты всегда зарабатывал на любовь, а не саму любовь, — перебил я его. Секунду он обдумывал мои слова.

— Возможно. Так вот, а ты пытаешься отнять у меня мой единственный шанс. Женщину, которую я действительно люблю.

— Лену ты не сможешь купить ни за какие деньги. Даже не пытайся.

— Дурак. Такой ты знаешь ее четыре дня, а я — почти пять лет. Она тебе не подходит, Леня.

— Это уж я решу сам. Уходи, Валера. И не приходи сюда больше.

— Смотри! Ты можешь сильно обжечься с этой женщиной. Обжечься! Ты ведь не знаешь, кто она на самом деле.

— Уходи.

Он осекся. Потом круто повернулся и пошел вниз по лестнице, а я с силой захлопнул дверь и запер ее. По-дурацки как-то все получилось. Какой-то нелепый киношный разговор, никчемные фразы, мое рисованное рыцарство. Глупо. Надо было сразу послать его подальше, и не разговаривать с ним. А он, конечно, придет еще раз, и тогда уже я спущу его с лестницы. Если смогу. Я стоял, прислонившись лбом к двери, и чувствовал, как невнятная ненависть тяжело и противно шевелится во мне где-то в районе живота. А может, это был страх. Страх потерять любимого человека и ту маленькую часть ее, которую я еще не видел, но уже любил. Я обернулся. В дверях спальни стояла закутанная в одеяло Лена и испуганно смотрела на меня. «Валера?» — одними глазами спросила она.

— Да, — ответил я вслух. — Валера.

В детстве, когда мир еще кажется уютным, а все люди делятся на добрых и злых, каждому маленькому человеку кажется, будто он, по меньшей мере, центр Земли. Ему кажется, что весь мир крутится вокруг него (просто обязан крутиться вокруг него!), и даже сама мысль о том, что остальные люди способны отвлечься от забот о нем на какие-нибудь мелочи вроде работы, представляется ему какой-то нелепой, невозможной. А потом, после ребяческих обид, предательства мнимых друзей, драки с мальчишками из другого микрорайона или несчастной девчоночьей любви, маленький, но уже получивший первый свой опыт человек, начинает понимать, что окружающий мир умеет кусаться. Зализывая великие раны своей ни в чем не провинившейся детской души, маленький человек в какой-то мере черствеет, одновременно вырабатывая иммунитет к естественным потрясениям, которые так щедро дарит ему еще не сформировавшаяся взрослая жизнь. Он приобретает свою первую бытовую мудрость, которой еще не умеет пользоваться, но которая уже не дает ему совершать инстинктивные глупости. С этого момента начинается смутное время юношеских сомнений, словно на качелях поднимающее ребенка вверх, к зрелости. Зато годам к шестнадцати абсолютно все в жизни становится предельно ясно и просто. Но этот морок зрелости, как допинг для нечестного спортсмена, создает фальшивое чувство уверенности в правильности своих поступков. Тогда молодой человек начинает совершать настоящие глупости. И качели начинают свой путь в обратную сторону. Жизнь буквально на глазах становится сложнее, обрастает новыми непонятными проблемами, которые уже не решаются сами по себе, как в детстве. Сверстники советуют одно, люди повзрослее — совсем другое, а наилучшим оказывается какой-то третий вариант. С каждым годом жизнь демонстрирует свои новые, еще более непонятные и странные грани, и ты все яснее и яснее понимаешь, что не мир крутится вокруг тебя, а ты сам являешься микроскопической песчинкой в гигантском водовороте жизни, который иногда против твоей воли тянет вниз, швыряет на острые камни и постоянно дает хлебнуть соленой воды своего холодного потока.

Холодно попрощавшись с Леной, я отправился на работу и думал обо всем этом, пока добирался в маршрутках. Мне было непонятно уже абсолютно все, что происходит. Сначала я думал, что невольно оказался между двумя ссорящимися любовниками — Леной и Валерой, но, во-первых, это сильно било по моему самолюбию, а во-вторых, уж слишком искренне Лена выражала свои чувства ко мне. Я был уверен, что она действительно любит меня и хочет быть со мной. Но к чему тогда была эта ее ложь? Почему она не сказала мне, что вчера была у Валеры, прекрасно зная, как меня беспокоят их отношения? И что за чертовщину вытворяет она на кухне и с сигаретами? Зажатый между своей любовью к ней с одной стороны и обидой за то, что я не понимаю ее, с другой, теперь я был абсолютно беспомощен, и это меня сильно раздражало. В конце концов, я устал думать об этом, устал от постоянного напряжения, и решил пустить все на самотек. Жаль, что я тогда не понимал, что на самотек можно пустить лишь то, что тебя абсолютно не волнует, а сказать такое о наших отношениях с Леной я не мог. Поэтому вместо того, чтобы плыть по течению, я смог только показать рисованное равнодушие к ней. Я не хотел, чтобы так было, но почему-то ничего не мог с собой поделать. Если бы я знал, что из этого выйдет…

Вечером Лена приготовила мне на ужин плов. Все бы было ничего, только рис был несколько твердым, а мясо — совсем сырым, и жевалось, как жевательная резинка. Я мысленно удивился, но ничего ей не сказал, хоть это и было совсем не похоже на ее стряпню. Я терпеливо пережевывал кусочки мяса, время от времени пробуя их проглотить, но получалось это только примерно на третьей минуте. Может, это она специально так сделала? Нет, не похоже. Она всячески старалась угодить мне, говорила ласковые слова, суетилась, бегала вокруг меня, подавая то одно, то другое, но я не обращал на это никакого внимания. Специально. Я думал, что я делаю вид, будто ничего особенного у нас не происходило последнее время, но на самом деле выглядело это совсем иначе. Я понял это, когда она, видимо устав притворяться, села напротив меня и демонстративно прикурила сигарету новенькой газовой зажигалкой. Намеренно выпустив дым от первой затяжки в мою сторону, она сказала: