Оккупанты - Валерий Петков

Никто не верит, что девятый десяток к краю добегает – одно слово – Дед! Так все и зовут. Да, слава богу, на своих двоих, давление, как у юноши – что верхнее, что нижнее. Кое-что стал подзабывать, но разум не растерял. Никому не обуза. Вот бы зубы ещё поправить, да денег много требуется. Копит, копит, а они всё куда-то разбегаются промеж пальцев, не ухватить.

Сходит к врачу, повздыхает, а цены не стоят на месте. Разве угонишься?

Глаза открыл. Полежал тихо. Обернулся, глянул на окно сзади. Вроде и осень не холодная, а затянулась, неуместная, никак зима не наступит, знобко, отопление никчёмное, хоть деньги дерут всё круче. Потом как вдарят морозы!

Как там давеча банкир один вещал? По телевизору… «Это не дорого, надо больше зарабатывать!» Фуеплёт умный! В Лондоне теперь. Нахитил денег, отсиживается! Там таких любят! С деньгами всех приветят и будут рады!

Вспомнил явственно – светлый сон. Уходит из родной деревни Шавры, дорога петляет затейливо, под уклон с бугра. День солнечный, ясный, утренняя прохлада ещё не отступила, таится свежо, припуталась в траве. Одежда лёгкая, невесомая, будто и нет её вовсе. Дышится в полную грудь. Оглянулся – никто вослед не машет, не провожает, а вроде выходили всей семьёй – две сестры, мама, отец. А деревни-то – нет. Пропала! Лишь трава высоченная, сильная, томится в ожидании покоса, склонилась тяжёлая, росу не стряхнула после ночи. Косарей умает в два счёта. Удивился – только что ведь была деревня, да скрылась, съехала на другой откос. Жалость-то какая. Дуб одинокий, что на околице всегда рос. А он парень молодой, сильный, пружинисто шагает по дороге. Радостно. Вот уж и первые деревья, редколесье, а дальше бор густой, тёмным омутом.

Вдруг птица невидимая запела тонко, коленца сложные рассыпала без счёта. Ищет её глазами, вот тут должна быть, на этой ветке, а отыскать не может. И только понимает, что следом она перелетает с дерева на дерево, и крыльями упруго – «фрть-фрть». Будто зовёт куда-то, за собой манит на птичьем наречии, отвлекает. Повернулся он. Долго стоял, высматривал занятную птаху. Вдруг понял, что дерево голое совсем, без единого листочка, одинокое на полянке, бесприютное. Поразился, лето ведь в разгаре. И вроде бы птаха перелетела, присела, всколыхнула ветку едва заметно. Ну, думает, сейчас её угляжу, на голых-то ветках – не скроется. А тут – Егор, брат двоюродный, егерь, ружье ловко на плечо уселось, машет рукой, зовёт к себе. Серьёзно, без улыбки. Удивился – писем же нет от него давно. Может, помер уже Егор? Ждёт, что ли, когда он в храме свечку поставит?

Дыхание затаил и проснулся с глубоким вздохом. И пела ли птица невидимая, или глухота звуки посторонние гасила, морской волной уши забивала, шуршала накатом?

Муть заоконная растончилась. «Золотой ус» на подоконнике в горшках – спасение от многих хворей. Настойку на водке – плечи, суставы растирать, чай заваривать. Очень помогает. Лекарства кусачие, много ли накупишь. Впору вместо еды переходить на трёхразовое питание лекарствами. На большее уже и денег не хватит.

Красиво смотрятся плети ветвистые на фоне окна, будто пухом фиолетовым окутаны на свету. Рядом тумбочка, на ней красивая большая радиола. Много разных моделей «вэфовских» в доме. Дарили к Дню Победы. Набралось за сорок четыре года трудового стажа – как в музее. Стоят по всем углам, на шкафах. Именные, гравировки затуманились от времени, слов хороших не разобрать.

Жаль выносить на помойку, исправные ведь, включай любую – лампочка-глазок мигнёт, обрадуется. Да и память тоже. Приятно лежать, вспоминать.

Тут же стопки старых пластинок в пакетах горчичного цвета, углы примяты под круглый диск. Лучший друг, Ефрем Львович, начальник участка, перед выездом в Израиль принёс. А Деду-то куда ехать? Следом? Кому он там нужен! У Ефрема дети, внуки устроились, умненькие, выучились. А у Деда больше полувека здесь прошло. И деревни родной давно уж нет – куда ехать? Должно быть, он последний остался ото всей деревеньки.

Посидели, выпили тогда самую малость, повспоминали с Львовичем. Как завод работал, славился на весь мир. Молодые были, задорные, верили, надеялись… Говорили, говорили старички. Спели. Пока слёзы не подступили. Трудно расставались, поняли, что вряд ли свидятся ещё разок при этой жизни. Тоже осталась память – толстые пластинки, тяжёленькие. Романсов много. Иногда Дед ставит, слушает. Пронзительно по душе – царапает иголкой по бороздкам фибры.

Интересное дело – Израиль! И язык не растеряли за столько веков, и территорию вернули. Поучиться-то у умных людей местным скороспелым деятелям!

Сидит Дед, думает думки разные.

Потом гармошку приголубит на коленках, «Три танкиста» как жаманёт на все лады… подбирал же по памяти, без нот! Руки – помнят, хоть и палец указательный на правой руке посечён на гибочном станке, да и туговат стал на одно ухо. Себе же утеха. Бывает, и всплакнёт – кто осудит.

На стенке чёрная суконка висит, самодельная. На ней тринадцать медалей и орден «Отечественной войны» 2-й степени. Почему не первой? Разве плохо воевал? Да просто всё объясняется – не ранили ни разу, повезло невероятно, а не положено, кто-то решил так.

И самая главная для него награда – «Партизанская слава первой степени», медаль. Колодка серенькая, неброская, ткань пообтрепалась по краям. Белый алюминий основы проглядывает. Хорошая медаль.

«Трудовая доблесть» тяжёлая, свинцовая на вид. Потемневшая. Остальные свежее выглядят.

Карта Латвийской ССР, политическая карта мира с разлапистым пятном алого цвета на одну шестую часть суши – СССР, карта Псковской области. На всю стенку – малая, главная Родина.

Запрещённая символика. Опять выходит – партизан, уже Дед, а так и остался пожизненно партизаном.

На столике журнальном, возле разложенной диван-кровати – тоненькая книга «Псковщина партизанская». Книжка из любимых. Особенное место, где рассказано, как триста пятьдесят подвод с продовольствием собрали и в блокадный Ленинград доставили. По лесам, болотам, обходя фашистские гарнизоны. Он – в группе подрывников, головная разведка.

Наособицу книжечка – «Спутник партизана». Очень полезная книга, так считает Дед. Перечитывает – места знакомые. Нет-нет на карту глянет, сверится. Так всё видится явственно, глазами пока ещё зоркой памяти.

Часы в деревянном футляре на стенке, слегка вперекос, по-другому не хотели идти, насилу приспособил. Маятник качается, блики белые мелькают от диска, когда солнышко в окно проглянет. Стучат себе, напоминают, что жизнь продолжается. Он не слышит – оставил слух в механическом цеху, на штамповке, пресс-формы делал. Тонкая работа, но шумно вокруг.

Шесть часов утра. Надо вставать. Сегодня в гости с зятем приглашены, ехать далеко. Сперва на дизель-поезде, потом должны их встретить, условился по телефону заранее. Суббота, транспорт по городу до вокзала ходит нечасто.

Встал, в туалет сходил. Зачерпнул несколько раз кружкой мыльной воды из ведра, рядом после мытья в ванной оставил, вылил в унитаз – всё экономия. Потом на кроватку присел, раскатал деревянной скалкой мышцы на ногах. Крепкой, берёзовой, самодельной. Ступни узкие, ноги складные, циркулем – почти одна кость, как у цапли, ни жиринки, торчат свободно из широких трусов. Руки крепкие, сильные ещё, будто клещи, всю жизнь железо голубил. Повисел в дверном проёме, ноги поджал, пальцами рук за косяк, чтобы позвонки встали на место. Тщательно сделал физзарядку. Трусы болтаются семейным знаменем на ветру.

Почти час ушёл. Согрелся. Умылся, побрился старательно. Оделся в чистое – рубашка светлая, джемпер, брюки чёрные – торжественно. Дочь за этим следит пристально. Только вот далеко она сейчас, правнучку его нянчит в Дублине. Бабушкой работает.

Наодеколонился, пригладил жёсткой ладонью волосы – пушистые, ореолом вокруг лысины серебрятся.

Перед сном половинкой лимона лысину натирал, верит, что волос опять в рост пошёл.

Лицо костистое, чуть вытянутое, уши слегка великоваты, нос прямой, правильный. Ожидание на лице написано, словно прислушивается к чему-то. Глаз один серый, другой замутнён малость катарактой, блёклый. На операцию денег нет.

Кофе крепкий выпил, большую кружку, паштет печёночный, мягкий, на белый хлеб намазал, жевать почти не надо. Хорошо позавтракал – когда-то ещё за стол сядут.

Ел не спеша, с удовольствием.

Прибрал за собой тщательно, привычно клеёнку тряпицей вытер. Да и то – две тарелки, две чашки, две кружки. Оглядел кухню. Газ выключил, краны на счётчиках учёта воды перекрыл, чтоб соседей не залить. Была однажды история. Патрубок попался бракованный, сорвало. Вода вниз протекла.

Пакетик лёгкий с мусором подхватил, выкинуть по дороге.

Жена умерла десять лет уже как. Горевал, да и на две пенсии ещё как-то можно было выкручиваться. Управлялся теперь по хозяйству один, привык. Сократил запросы до минимума.

В большой комнате на комоде – чёрно-белый портрет жены: тёмный костюм, брошка красивая на белой блузке, причёска короткая, укладка-плойка. В чёрной рамке. Дальше дочь, зять, внучка, правнучка – родня. Плотно заставлено цветными фотографиями. Все улыбаются солнечно на фоне красивых видов. Уехали, уж несколько лет живут за границей, работают. Видишь, там-то – пригодились. А он – дом стережёт. Должно быть своё место у каждого. Вот он и не перебирается – привык. Отправь его в тот комфорт, так от тоски раньше времени усохнет.