Вдалеке от дома родного - Вадим Пархоменко

— Эй, пацаны! — крикнул он и поднял над головой кусок хлеба. — Меняю на колбасу!

В комнате раздался откровенный смех.

Никто не хотел отдавать колбасу за хлеб. Колбаса была мечтой, чудом, блаженством. Изо дня в день ребята ели картошку, свеклу, капусту да изредка для: них варили пшено или горох. А тут — колбаса! При одной лишь мысли о ней начинали течь слюнки.

— Даю три куска! — не унимался Юрка. — Это же уйма жратвы! А колбаса — что? Порция наверняка с мизинец. Кусил — и нету.

Три куска хлеба — это звучало заманчиво. Это было немало. Но ведь колбаса!..

Ребята приумолкли. Они заколебались. А Шестак протягивал хлеб и улыбался, будто просил: ну берите же, берите…

— Не пойдет, — сказал, наконец, Мишка Бахвал. — На колбасу меняться не будем.

В это время распахнулась дверь, и в комнату вместе с клубами морозного воздуха ввалился Николай. Увидев Шестака с куском хлеба в вытянутой руке, он сразу понял, в чем дело»

О том, что произошло дальше, потом долго вспоминали ребята.

Николай подошел к Шестаку, широко улыбнулся, сказал: «Вот это по–дружески, а то я, пока колуном махал, проголодался как волк». Он взял из Юркиной руки хлеб и съел его, прежде чем Шестак успел опомниться.

Против Николая Шестак был бессилен. Он сжал было кулаки, шагнул вперед, но, встретив твердый, чуть насмешливый Колькин взгляд, отступил и тоже улыбнулся. Кисло.

— Конечно, Коля… Для тебя мне ничего не жалко.

Наконец ребят позвали к праздничному столу. Девчонки в чистеньких, отглаженных платьицах были уже в столовой. Они сидели возле красавицы сосенки, украшенной цветными бумажными кольцами–цепочками, флажками, золотым «дождем» и хлопьями ваты. На самой верхушке сияла звезда из красного стекла.

Девчонки кокетливо поглядывали на мальчишек и шептались о чем–то своем, как всегда, совершенно секретном. Длинные, хорошо вымытые и выскобленные столы были уставлены глиняными мисками с желто–зеленоватыми гороховыми блинами — каждому полагалось по два блина. Так же аккуратно, соответственно количеству мест, были разложены конфеты — по три и бутерброды с повидлом — по два. Аппетитно пахло колбасой, нарезанной маленькими кусочками. Вкусно дымилось какао. Было тепло и уютно.

С ужином расправились быстро: конфеты — в карман, один блин — в рот, второй — тоже в карман, про запас, а съесть пару бутербродов и. запить их чашечкой какао — это совсем просто. Правда, колбасу смаковали долго: обнюхивали, облизывали, откусывали по маленькой крохотке и, не торопясь жевали…

После ужина Надежда Павловна поздравила всех мальчишек и девчонок с наступающим Новым годом.

— Ваши отцы и матери, не щадя своих жизней, сражаются с фашистами на фронтах Великой Отечественной войны, героически трудятся во имя победы нашего народа на заводах и фабриках, — сказала ока. — Уходящий, год был для всех нас тяжелым годом. Пусть же новый год будет радостнее уходящего. Пусть не узнаете вы горя большего, чем узнали. И еще я желаю вам хорошо учиться…

А потом состоялся импровизированный концерт. Адель Григорьевна привела трехлетнего Сашу Бирюкова и помогла ему взобраться на стул. Саша прочел стихотворение, которое начиналось словами:

Я аленький цветочек,Я родины сыночек…

Потом он сказал: «Желаю вам счастья, а мне дайте конфетку».

Ничего, что выступление Саши было таким же маленьким, как он сам, зато ему долго и весело хлопали.

Получив от Надежды Павловны конфетку, он сказал «спасибо» и в сопровождении Адели Григорьевны отправился спать, а на середину комнаты вышли девочки. Они пели песни: «Катюша», «Чайка», «Москва майская». Завхоз дядя Коля подыгрывал на баяне.

Постепенно к ним стали присоединяться ребята. Репертуар сразу изменился: зазвучали «Вихри враждебные», «По долинам и по взгорьям», «Вставай, страна огромная»… Потом на мотив «Крутится, вертится шар голубой» дядя Коля спел неизвестную ребятам песню. Хрипловатым баском он выводил:

В рваных шинелях, в дырявых лаптяхБили врагов мы на разных путях.Десять винтовок–на весь батальон,В каждой винтовке — последний патрон…

А дальше в песне рассказывалось о том, что теперь–то мы и подавно побьем зверюгу–фашиста, потому что стали сильней, чем прежде, и народ наш, советский, никому поработить невозможно.

Хорошо было с дядей Колей и его баяном, но время шло, ходики уже отстукивали полуночный час, и неумолимая Надежда Павловна отправила мальчишек и девчонок спать, пожелав им спокойной ночи…

Вернувшись к себе, ребята разделись и уже было забрались под одеяла, как услышали голос Аркашки Шахновича:

— Эй, смотрите, что у меня есть!

Подбежав в одном нижнем белье к тускло освещенному коптилкой столу, он стал что–то расставлять на нем.

Ребята не заставили себя долго ждать. Один, другой, и вот уже человек десять окружили Шахну. Кто–то восхищенно присвистнул. Перед ними на столе были… шахматы. Вырезанные из хорошо просушенного дерева и тщательно отшлифованные (одному Шахне известно, как и чем), миниатюрные фигурки грациозно стояли на аккуратной расчерченной на квадраты фанерке.

— Нравится? — спросил Шахна.

— Еще бы! — раздалось сразу несколько голосов.

— Они красивее всамделишных! — восхитился Валька Пим.

Как завороженный смотрел на изделие Аркашкиных рук скуластый кареглазый паренек Юра Янкж.

— Что ты хочешь за них, Шахна? — спросил он тихо. — Я давно мечтал о шахматах, а такие мне даже во сне не снились!

— Нравится, значит, — удовлетворенно хмыкнул польщенный Аркашка. — Только ты меня неправильно понял. Я ничего за них не хочу, не торгаш какой–нибудь… — Он покосился в сторону Шестака. — А раз нравится — бери. Ты первый попросил — ты и бери. А меня играть учить будешь.

Янюк взял фигурки и доску, завернул их в полотенце, положил под подушку и сказал:

— Спасибо тебе, Шахна. Я, кажется, играю неплохо и тебя научу обязательно.

Петъкины сказки

— Послушай, Шестак, — сказал Николай Юрке. — Я тебя предупреждаю еще раз: ты малышей зря не трогай. А то даже брата своего, Рудьку, не щадишь…

— Ты это брось! Рудька не твой, а мой брат, — взъерепенился Шестак. — Могу и поучить!

— Вот я и говорю, — с ленцой, позевывая, продолжал Николай, — кулаки оставь.

— Заступиться за малявок решил? Николай только хмыкнул, пожал плечами и пошел прочь, но на прощанье добавил:

— Смотри, как бы эти «малявки» тебе самому бока не намяли. Надо будет — и я им помогу!

А в глубине двора, за хлевом, Янюк и Петька Иванов чистили уборную — сегодня была их очередь. Они скалывали ломами, рубили колунами грязную наледь и тоже вели разговор:

— А Шестак–то вроде потише стал. Вчера даже Тараса не тронул, когда тот его макакой обозвал.

— Чувствует, что мы дружнее стали и не боимся его, вот и притих.

— Юр, давай с тобой будем крепко–крепко дружить. Тогда каждый вдвое сильней станет. И за тех, кто послабей, заступаться будем.

Янюк перестал работать, прислонил ломик к своему левому плечу и снял варежку с правой руки.

— Мне кажется, ты хороший товарищ, — сказал он Петьке. — Я согласен с тобой дружить. Давай руку.

Они обменялись рукопожатиями.

Пошел снег, крупный и пушистый. Близился вечер. Быстро темнело.

Ребята взяли ломики на плечи, подхватили колуны и ни шатко ни валко пошли через двор в дом.

За ужином им полагалась сегодня добавка — за тяжелую работу. И это было приятно обоим. Приятно было и то, что они подружились, и все казалось им теперь светлее и радостнее.

После ужина все было как всегда: доделывание уроков, обмен почтовыми марками, звуки мандолины и балалайки, бесконечная возня малышей и ожидание того момента, когда из директорского кабинета выйдет пионервожатая и расскажет о том, какую сводку передало Совинформбюро сегодня…

Когда же, наконец, красные флажки на карте передвинутся на запад?

Но вот и она, Ирина Александровна.

— Мальчики! На всех фронтах идут очень тяжелые бои. Фашистам здорово достается. Только что передали о последствиях их разгрома под Москвой. Уничтожено свыше полутора тысяч танков, более пяти тысяч автомашин, сотни самолетов и пушек, тысячи солдат и офицеров! Наши войска, после того как в декабре освободили город Калинин, продолжают атаковать гитлеровцев и освобождают один населенный пункт за другим!

— Так куда же передвинуть флажки? — радостно спросил Толя Дысин.

— Пока вот сюда. — Ирина Александровна решительно выдернула красный флажок из–под Калинина и передвинула его за Осташков. — Скоро фашистов и под Ленинградом побьют, — уверенно сказала она.

Ребята долго не могли успокоиться. О том, что врага разбили под Москвой, они знали, но о том, сколько было уничтожено там вражеской техники и самих фашистов, в подробностях слышали впервые. И обрадовались, и затревожились. Ведь у каждого мальчишки, у каждой девчонки кто–нибудь был на фронте — отец, дядя, старший брат или даже мать…