Вдалеке от дома родного - Вадим Пархоменко

Сонный Юрка Шестакин приподнялся на локте. Что это? Или ему померещилось? Кто–то крадучись вышел из комнаты с чем–то белым под мышкой.

Юрка встал, похлопал рукой по топчану, на котором спал Рудька, — пусто. «Так и есть, опять этот лунатик что–нибудь выкинет», — проворчал он и стал шарить у печки, отыскивая свои валенки. Наконец он их нашел, надел, накинул на плечи пальто и уже взялся было за дверную скобу, как дверь

приоткрылась и в комнату шмыгнул Рудька.

Юрка, не раздумывая, мгновенно влепил ему здоровенную оплеуху.

— Куда бегал? Что прятал? От брата прячешь? — прошипел он.

Дикий рев ошарашенного Рудьки разнесся по всему дому.

За перегородкой в соседней комнате захныкали перепуганные дошколята, взвизгнули и замолкли за стенкой девчонки» а здесь Рудькин рев заставил ребят вскочить с топчанов.

Ничегошеньки со сна не понимая, пацаны таращили глаза, пытаясь разглядеть в темноте, что же все–таки происходит.

В комнату влетели перепуганные, кое–как одетые воспитатели. Впереди Надежда Павловна и техничка тетя Капа с высоко поднятой керосиновой лампой в руке. Ребята, вскочившие было с постелей, при появлении столь многочисленного начальства вновь юркнули под одеяла.

— Эт–то что такое? Что здесь происходит? — раздался гневный голое Надежды Павловны.

Стало тихо и недвижно, как в немой сцене. Только Рудька еще иногда всхлипывал. Он сидел на топчане одноногого Тараса, а в двух шагах от него стоял в одном нижнем белье злой, как черт, Юрка.

— Я спрашиваю: что здесь происходит? — строго повторила Надежда Павловна. Ноздри ее узкого, с горбинкой, носа нервно вздрагивали. — Драка? Старший брат избивает младшего? И не стыдно! Видели бы вас ваши родители!

— Если бы да кабы. — буркнул Юрка.

Тонкие брови Надежды Павловны взметнулись вверх.

— Что ты сказал? Подойди сюда!

Рудька перестал хныкать и испуганно таращил глаза то на директрису, то на брата.

— Так он же лунатик! Спит и ходит! — воскликнул Шестакин–старший, показывая пальцем на Рудьку. — Как чуть не доглядишь, так он что–нибудь и вытворит. Однажды под утро на стол залез, а теперь его на улицу среди ночи понесло… Может, на крышу! Вот я и привел его в чувство.

— Твой брат болен, Шестакин, и лечить его надо не такими методами. Ты уже большой мальчик, в пятый класс ходишь, и должен понимать, что я тебе говорю, — наставительно сказала Надежда Павловна.

— Ничего, мой метод правильный, — усмехнулся Юрка. — Дам разок по шее — и лунатик человеком становится. А что он визжит иногда, так вы не обращайте внимания. Это он спросонья. С луны на землю спускается…

Ребята захихикали под одеялами, но Надежда Павловна снова повысила голос:

— Не паясничай, Шестакин! Ложись–ка лучше спать. Всем остальным — тоже спать! — приказала она и, оставив лампу, вышла.

Как только все ушли, Юрка взял Рудьку за грудки и приказал:

— Не хнычь, говори правду: что спрятал во дворе? Ребята привстали на постелях и молча наблюдали за братьями.

— Ни–и–чего я не прятал! — завыл было снова Рудька.

— Тихо! — прикрикнул Шестак. — А что ты вынес белое?

— Се–е–но…

— Не ври! Сено не бывает белое. Да и откуда у тебя сено и зачем?

— Из тюфяка сено. Я его в наволочку напихал и отнес, а она, корова, не ест, только мычит тихонько. А есть ведь хочет — лижется и соломинки с полу хватает… А мое сено не берет… — и Рудька горько вздохнул.

— Так ты к корове ходил?!

Рудька молча кивнул.

— Дурак! — не удержался Юрка и дал брату легкого щелчка. — Твое сено и осел жрать не станет! Ты ж чуть не каждую ночь под себя дуешь. Сопрело твое сено! — Потом подумал немного и вполголоса обратился к ребятам: — Эй, огольцы! Давай, вставай! Потроши матрацы, тащи сено! И как мы раньше не догадались? Ай да лунатик!.. Каждый пусть наберет по наволочке — ни от кого не убудет. Отнесем Ночке. Корова тоже хочет есть.

Разоблачение

У коровы молоко на языке. Это надо понимать так; хочешь иметь от коровы молоко — корми ее хорошо.

Тетя Ася, повариха, шла к Ночке невеселая и думала: если вчера надоила хоть что–нибудь, то сегодня — одни капли, а завтра…

О завтрашнем дне и думать не хотелось. Одна надежда — подвезут обещанное сено.

К удивлению поварихи, Ночка не встретила ее голодным мычанием. Вид у нее был довольный. Корова стояла и пережевывала жвачку. Очевидно, сено из ребячьих матрацев ей пришлось по вкусу, и молока она дала больше трех литров. Для «рабочей» коровы, какой была Ночка, это не так уж и мало.

Обрадованная тетя Ася поспешила рассказать об этом Надежде Павловне. Та недоверчиво покачала головой и сама пошла поглядеть на корову, для которой и голод не голод.

Внимательно осмотрев хлев, Надежда Павловна обнаружила в углу пучок сена и, сопоставив этот факт с ночным происшествием, кое о чем догадалась.

— Это проделки мальчишек, — сказала она, — но проделки добрые. — Потом, помолчав, предупредила тетю Асю: — Не говори им о моих подозрениях. Пусть это будет их тайной. Но вообще–то надо выяснить, где они достали сено, — подумала она вслух. — Шестакины явно причастны к этому.

Своими соображениями Надежда Павловна поделилась с воспитателями, и, когда мальчики и девочки ушли в школу, Ольга Ермолаевна и Серафима Александровна решили на всякий случай осмотреть комнату ребят. Чем черт не шутит! Может, у них где–нибудь — в углу, под топчаном — запрятано, не дай бог, краденое сено!

Но, осмотрев все углы, женщины ничего не нашли. Они уже хотели было уходить, как вдруг Ольга Ермолаевна обратила внимание на то, что одна постель плохо заправлена. «Кажется, здесь спит Гриша Миллер, — припомнила она. — Неряшливый парень».

Ольга Ермолаевна подошла к небрежно, кое–как застланной постели, подтянула к изголовью матрац и только стала подбивать его с боков, как на пол вывалилось несколько клочков сена.

Воспитательница быстро откинула край одеяла, простыню… Матрац с одного края был распорот. Она кинулась к другой постели, третьей, десятой… Везде одна и та же картина!

Самыми тощими оказались матрацы братьев Шестакиных.

Ольга Ермолаевна сначала возмзтилась, потом громко рассмеялась:

— Ишь ты! Они оказались находчивее нас!

— Ох, дети, дети, — вздохнула Серафима Александровна, — как плохо мы их еще знаем!

Обо всем этом доложили Надежде Павловне.

— Я так и предполагала, — сказала она. — Ребятне ругайте, сделайте вид, что ничего не знаете. Я уже говорила Асе, скажу и вам: пусть это будет их мальчишеской тайной. Но присмотреть за ними надо. Не дай бог, нам не привезут сегодня сена! Тогда через день–два мальчишки будут спать на голых досках!

Оставшись одна, Надежда Павловна подумала: «Странные эти братья Шестакины. По каждому пустяку дерутся, дразнят друг друга, а чуть что — вместе. В обиду себя не дадут. Это хорошо. Но сколько в них злости! Откуда это? Неужели от того, что война оторвала их от родителей? Но ведь и другие дети не в лучшем положении… А их сестра Фира? Умница, добрая и послушная девочка…»

Так или примерно так размышляла Надежда Павловна, не зная, что у Рудьки и у Юрки с Фирой разные отцы, что в семье относились к ним по–разному и братья с малолетства враждовали из–за этого друг с другом. Объединяла их только любовь к матери, которая у них была одна.

Позавтракав, Юрка Шестакин в школу не пошел. Он давно уже хотел что–нибудь придумать, чтобы не быть вечно голодным, чтобы иметь вдоволь хлеба для себя и брата. И придумал.

Аркадий Шахнович, или просто Шахна, коренастый, толстощекий крепыш с живыми черными глазами, очень искусно умел вырезать по дереву. Особенно здорово у него получались танки, самолеты, миниатюрные грузовички и пушки — в общем, все то, к чему не могли оставаться равнодушными сердца мальчишек, чьи отцы воевали на фронтах Великой Отечественной…

— Шахна, — обратился к Аркашке Шестакин–старший, — ты можешь вырезать для меня десяток танкеток и самолетиков?

— Могу. Только зачем так много и что ты мне за это дашь?

— Зачем — не твое дело, а дам тебе кусок хлеба и полпорции каши.

Аркашка подумал, подумал, что–то прикидывая в уме, и пообещал:

— Ладно, Шестак. В воскресенье сделаю.

— Нет, Шахна. Мне обязательно нужно сегодня и к тому времени, как ребята со школы придут.

— Так ведь и я в школе буду!

— Опять же нет, Шахна. В школу ты не пойдешь. Мы спрячемся с тобой на чердаке, там тепло возле печной трубы, и ты будешь вырезать мне игрушки. Послушаешь меня — получишь не один, а два куска хлеба. Сегодня же!

— Но…

— Безо всяких «но», Аркаша. Или ты не хочешь мне помочь?

— Хочу, но…

— Я же сказал: оставь свое «но». Я не лошадь, и ты меня не запряг.