Королева в услужении - Нора Лофтс

И вот в конце великого поста 1146 года, когда крестоносцы собрались в Везеле, чтобы получить благословение аббата и принять из его рук белые кресты, освященные папой римским, рыцари Аквитании, сбившись в кучу, пребывали в состоянии разброда и растерянности. Многие месяцы Джеффри де Ранкон клялся, что герцогиня лично поведет их в крестовый поход, а затем в последние недели Бернар де Клерво объявил, что ни одна женщина — любого звания и положения — не пойдет с армией. Некоторые аквитанцы, заразившись всеобщим энтузиазмом, который охватил христианский Запад, сказали, что раз уж они вооружились и покинули родные места, то отправятся в поход, независимо от того, будет ли в нем участвовать Альенора или нет, но эти были в меньшинстве. Большинство же, не доверяя королю Франции, хотя он и являлся формально их сеньором, заявили, сдабривая свои слова замысловатыми ругательствами, что, если королева останется в Париже, они вернутся домой. Джеффри де Ранкон, уставший от многочисленных вопросов и упреков, которыми осыпали его прибывавшие в лагерь один за другим аквитанские феодалы, откликнувшиеся на его призыв участвовать в походе, направился, в конце концов, к шатру королевы, чтобы переговорить с ней.

Как ему показалось, здесь собралось больше, чем обычно, придворных дам, и все они пребывали в заметном возбуждении. Усердно распаковывались плетеные корзины. «Сколько одних платьев! — подумал де Ранкон утомленно. — Нескольким женщинам, совершающим поездку из Парижа в Везель, требуется больше багажа, чем целой армии для годичной военной кампании». Видимо, его мысли каким-то образом передались женщинам; под его пристальным взглядом они захлопнули крышки корзин и стояли, рассматривая его, с насмешливым, лукавым и таинственным видом.

Повернувшись к ним спиной, Альенора отвела де Ранкона в укромный уголок, где тот напрямик спросил: намерена ли она выступить во главе аквитанцев на следующий день? От сдерживаемой тревоги его голос прозвучал довольно резко. Альенора поняла, что он не имеет ни малейшего представления о мучивших ее сомнениях, о долгих часах, которые она провела, умоляя короля уступить ее желанию, о бесчисленных попытках переговорить с Бернаром, который, объявив о запрещении женщинам сопровождать армию, под разными предлогами уклонялся от встречи с ней.

— Даю вам слово, — сказала Альенора, — я не изменила своего решения. Спокойно отдыхайте до завтрашнего дня.

— Но приказание аббата…

— Знаю, — ответила она, нахмурившись. Затем у нее на лице появилось то же самое выражение, которое Джеффри де Ранкон наблюдал у женщин, хлопотавших у корзин: насмешливое, лукавое и таинственное.

— Сударь, — продолжала Альенора, — как вам известно, помимо фронтального нападения существует много других способов сбросить противника с коня. Порой обходной маневр…

Обходной маневр! Альенора осуществила его на следующий день.

Стоя на простом помосте, возведенном на склоне холма близ Везеля, аббат Бернар де Клерво смотрел вниз на тысячи воинов, собравшихся здесь главным образом благодаря его красноречию, энтузиазму и неутомимой энергии. Многие месяцы беспрерывных переездов, длительных уговоров, горячих споров, истовых молитв и постов настолько истощили его, никогда не отличавшегося крепким здоровьем, что стоявшим вблизи казалось, что смерть уже наложила свой отпечаток на его лицо. Они даже сомневались — хватит ли у него сил, чтобы обратиться с речью к такому огромному количеству людей. А Бернар стоял, подняв исхудавшую руку, и ждал, пока не наступила тишина. Затем твердым, сильным голосом, долетавшим до самых задних рядов боевых порядков, он, заговорил о священной войне, участниками которой с этого момента становились его слушатели, о единении и братстве, которые должны сплотить великую армию, о забвении всех споров и обид, о мире, который в результате должен воцариться в оставленных владениях и семьях, о прощении всех прошлых грехов в награду за готовность встать на защиту христианской веры.

Он говорил с особым жаром, и ни один человек в огромной толпе, где сильные мужи не могли сдержать слез от переполнявших их чувств, не догадывался, что мысли аббата были частично заняты совсем другой проблемой, которая сильно беспокоила и тревожила его. Всю ночь накануне он провел в молитве перед алтарем новой великолепной церкви, построенной в Везеле, и готов был поклясться, что ни на минуту не сомкнул глаз… И все же такое могло только присниться. Сон был очень странным, таким ярким и навязчивым, что забыть его аббат был не в силах даже сейчас, когда исполнилось самое сокровенное желание и лучшие воины Франции, Бретани, Анжу, Бургундии, Аквитании и Шампаньи с благоговением внимали его словам.

Помнится, он стоял на коленях в темной церкви, тускло освещаемой только свечами, зажженными у алтаря, когда в нее вошел человек и опустился рядом с ним на колени. Это был рослый мужчина, бедно одетый, от которого сильно воняло рыбой, луком и потом. Удивительно, что незнакомец пришел в церковь в глухую полночь, но Божья обитель открыта для всех в любое время. Аббат продолжал молиться, но незнакомец тронул его рукой. Обернувшись, священник, несмотря на темноту, отчетливо увидел, что тот ему что-то предлагает. Большие, коричневые от загара руки, покрытые рубцами и мозолями от тяжестей работы, но тщательно вымытые, протягивали ему что-то завернутое в женский головной платок. Жестом мужчина попросил принять узелок. Порядком удивленный, Бернар взял сверток и, разворачивая его, почувствовал, как к запаху пота примешался какой-то аромат. Развязав узелок, аббат увидел внутри благоухающую великолепную красную розу с бриллиантовой капелькой росы в самом центре цветка. Но в то же мгновение заметил рядом с каплей черного мохнатого паука, существо, к которому он испытывал безрассудное, неистовое отвращение. От неожиданности он уронил платок, розу и паука на пол. И тут заговорил незнакомец.

— Я есть Петр, — сказал он. — Я повел себя точно так же, когда полотно спустилось с небес. Только у меня в нем находились всякие нечистые существа.

Потеряв от изумления дар речи, Бернар лишь таращил глаза. А человек с особой настойчивостью повторил:

— Я — Петр. Симон, названный Петром. Ты должен помнить.

И он исчез так же внезапно, как и появился. Исчез и платок вместе с цветком и пауком. «Должно быть, я заснул», — подумал Бернар. Он попытался возобновить молитву, но никак не мог сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к Петру, святому Петру, и в памяти воскрешалась история, упомянутая в Священном Писании, о том, как святому Петру снизошло полотно, наполненное всякими тварями, которые он счел нечистыми. И глас с Небес трижды проговорил: «Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым». Согласно принятому толкованию, это означало, что Петр должен нести слово Божие иноверцам, к которым он до тех пор испытывал отвращение. Иноверцы, пауки, розы… Что все это значило? И значило ли вообще что-нибудь?

Закончив речь, аббат стоял на склоне холма под яркими лучами весеннего солнца, готовый принимать клятвы верности от сеньоров и вручать им белые кресты.

Король Франции подошел первым и дрожащим от волнения и сдерживаемых слез голосом дал обет от своего имени, а также от имени всех своих вассалов не пожалеть сил для освобождения святых мест от неверных. Бернар видел выстроившихся за королем сеньоров Франции и ее других владений, блестящие знамена, собравшиеся под лилиями Франции. Бернар торжественно благословил Людовика VII и вложил в его протянутые руки небольшой символический белый крест. (Я есть Петр… Только у меня в нем находились нечистые существа. Что бы это значило?)

— Солдаты Господа, слуги христианства, я молюсь за вас, — сказал аббат, отпуская короля, и когда Людовик VII уходил, старый священник, закрыв глаза, забормотал первую молитву за первого крестоносца этого крестового похода. Но вот в его молитву вторгся звонкий женский голос со словами:

— Я, Альенора, милостью Божией королева Франции и герцогиня Аквитанская…

Бернар открыл глаза и почти с таким же ужасом, с каким взирал на паука в посетившем его видении, уставился на склоненную голову женщины, которая, преклонив колено у его ног, давала обет от своего имени, а также от имени своих верноподданных не жалеть сил для освобождения святых мест от неверных.

И вдруг ему все стало ясно. Роза символизировала то доброе начало, к которому он стремился, — военную мощь для ведения успешной войны; паук олицетворял собой зло, которое он ненавидел, — женское вмешательство; он вспомнил, что вместе с пауком он уронил и розу. И Петр упрекнул его, как Бог упрекнул самого Петра за то, что тот отвергнул предложенные ему дары, посчитав их нечистыми.

Подняв глаза, Бернар увидел за тонкой женской фигуркой плотные ряды аквитанцев и пуатийцев — отважных воинов и множество ярких знамен…