Королева в услужении - Нора Лофтс

— Симон, — обратился Тибольт к одному из своих людей, — посади этого паразита к себе на лошадь и отвези в лагерь. Тщательно сохраняй его, и пусть лекари займутся его ранами. Ни при каких обстоятельствах не дай ему умереть. Завтра он нам может понадобиться.

— Зачем? — спросил Людовик VII у Тибольта, который сел на коня и продолжил путь.

— На тот случай, ваше величество, если мы не обнаружим королевы живой или мертвой. Тогда нам нужно будет знать, куда ушли турки, где их становище. И этот малый — если надо, под пыткой — все нам расскажет. Де Ранкону и его бравым рыцарям не повредило бы малость посидеть в турецкой подземной тюрьме, дожидаясь уплаты выкупа, но я боюсь за королеву. Даже нечестивые, предпочитающие жирных баб, сразу увидят, что перед ними женщина изумительной красоты.

— Не говори так, Тибольт. Меня и без того одолевают самые горькие думы.

В подавленном настроении они продолжали продвигаться вперед, с напряжением вглядываясь в черно-белое пространство из камней и снежных сугробов, полос лунного света и мрачных теней. Но вот одна из теней стала быстро приближаться и превратилась в де Ранкона. Его конь старался изо всех сил, полагая, что скачет домой к милому зеленому лугу, которого ему на самом деле было не суждено никогда больше увидеть.

Заметив сверкнувшие впереди кольчуги, де Ранкон закричал:

— Король? Что с королем?

Людовик хотел ответить, но от волнения у него перехватило горло. Вместо него ответил Тибольт:

— Цел и невредим. А королева?

— Цела и невредима.

И вот Людовик VII, Тибольт и де Ранкон сошлись вместе. Почувствовав огромное облегчение после пережитого ужасного волнения, они заговорили все разом, перебивая друг друга, смеясь и чуть не плача от радости. В этот момент французы полагали, что отряд аквитанцев был атакован и рассеян (что еще могло им помешать устроить стоянку в условленном месте?); но смогли спасти королеву. Они думали так и тогда, когда де Ранкон целовал руку короля, а он похлопывал его по плечу, когда Тибольт сжал руку де Ранкона и, обращаясь к королю, ликуя, произнес:

— Бог даст, и другие ваши опасения окажутся такими же безосновательными.

Но вот он задал единственный для солдата вопрос:

— У вас большие потери?

— Никаких потерь. На нас никто не нападал.

После этих слов наступило продолжительное ледяное молчание.

— Никто не нападал? Тогда почему же вы не остановились там, где приказано? — изумился до крайности король.

— О, ради всего святого, почему вас здесь не оказалось? Вы могли бы уберечь нас от несчастья, — проговорил, с трудом переводя дыхание, Тибольт.

— Погибло более двух тысяч отличных воинов, потеряно свыше тысячи превосходных лошадей, — заметил Людовик.

Понимая полную бесполезность оправданий, явную бессмысленность попыток как-то обелить себя, де Ранкон начал объяснять, как все получилось.

В последующем пришлось вновь и вновь повторять эти объяснения, но их никогда не признавали обоснованными. Стоило только через пятьдесят или шестьдесят лет сойтись французам и аквитанцам, как спор разгорался снова. Обозленные постоянно задаваемым вопросом: «Кто сотворил пакость во Фригии?» — аквитанцы придумали обидный для французов ответ.

— Грязные турки, — говорили они, — лежали за камнями, и когда мы проходили мимо — всего лишь немногочисленный авангард — но заметьте, в отличном боевом строю, — они боязливо прятались. Просто побоялись напасть на нас. Но когда бедняги французы высыпали нестройными толпами…

Подобные обвинения были тем более обидны, что, по словам солдат главной армии, надеясь на авангард, двигались без особых мер предосторожности.

Как и следовало ожидать, у короля мучительные страхи за королеву сменились неистовой яростью против нее. Подобно матери, которая трясет и шлепает своего ребенка, только что чудом спасшегося из-под копыт бешено мчащейся лошади, он наказал королеву единственным доступным ему способом: упреками и молчанием. Де Ранкона он отослал домой. Когда Альенора попыталась вступиться за него, говоря, что она виновата в не меньшей степени, так как согласилась на лучшее место для лагеря, Людовик VII ответил:

— Тем больше оснований отправить его домой. Человек, который исполняет женские капризы, недостоин участвовать в крестовом походе.

Одо постарался использовать благоприятную ситуацию, которая, как полагал он, возможно, никогда больше не возникнет. Он помнил наставления Бернара, и он помнил поведение короля, когда тот считал королеву мертвой или в опасности. Момент был очень подходящий. При первой же возможности, оставшись наедине с королем, он начал:

— Ваше величество, вы не должны слишком сурово осуждать королеву. Она ведь всего лишь слабая женщина и не понимает святости военного приказа. Не следует чересчур строго судить и де Ранкона. Ведь он мужчина, и королева ведь умеет весьма тонко обольщать. Де Ранкон хотел, чтобы королева отдыхала с удобствами и в живописной местности, и забыл о своем долге, то есть совершил ошибку, которую до него уже совершали весьма достойные люди и по менее веской причине.

Одо сделал паузу, чтобы значение его слов полностью дошло до сознания короля, а потом с задумчивым видом продолжал:

— Но истинный виновник в данном случае — не мужчина или женщина, а аквитанский темперамент. Наслаждение прежде всего — таков их девиз, и им следовало бы начертать его на своих знаменах в качестве предупреждения другим. Для них все должно в первую очередь доставлять наслаждение. С этой точки зрения долина выглядела предпочтительнее плато. Таким образом, он заполучил наслаждение и комфорт ценою… Я забыл точные цифры потерь в людях и лошадях.

Но Людовик VII не забыл. Помнил до последнего человека и коня. И Одо, не называя эти цифры, сильнее врезал их в память короля. Две тысячи шестьсот восемьдесят один человек, в том числе немало превосходных рыцарей, и тысяча двадцать шесть лошадей… Все потеряны для крестового похода, и только потому, что аквитанцы ценили удобства превыше всего. И Альенора была родом из Аквитании… Ее не следовало слишком сурово осуждать, но и нельзя было ей доверять — обольстительная женщина, способная отвлечь мужчин от их обязанностей.

Одо очень ловко довел главную мысль до сознания короля и обрек тем самым крестовый поход на неудачу. Но в тот момент он этого еще не знал.

Глава 5

Личные покои герцога Антиохского временно превратились в лавку торговца шелками. Повсюду на столах и скамьях лежали образцы редчайших и красивейших тканей Востока. Четыре человека в темных тюрбанах, доставившие во дворец рулоны шелка и разложившие их для обозрения, отошли в сторону и, засунув руки в широчайшие рукава халатов, почтительно ждали, пока господин сделает свой выбор. Герцог, сопровождаемый своим ближайшим другом Жервезом, со счастливой улыбкой оживленно сновал среди этого великолепия, касаясь то тускло мерцающего бархата, то блестящего и узорчатого шелкового дамаста из Дамаска, то тонкой, как паутинка, кисеи, которую в состоянии создать только ткачи Газы, то хрустящего под пальцами муслина, привезенного на верблюдах из Индии, то тяжелой парчи, проделавшей еще более долгий путь из далекой закрытой страны Китая. Герцог любил яркие цвета, все необычное, экзотическое, и теперь, задержавшись около рулона с кисеей, он заметил:

— Создается впечатление, будто нам в сети попалась сама радуга. Этот пурпур… Тебе когда-нибудь приходилось видеть что-либо подобное?

— Настоящий финикийский пурпур. Королевский колорит. Именно о таком говорится в Евангелии: «пурпурное тонкое полотно». Этот цвет — большая редкость по очень простой причине: чтобы создать лишь одну унцию краски, должны умереть, по меньшей мере, два человека.

— Почему? В чем дело? Толкут в ступе печень мертвецов? — спросил Раймонд, слегка удивленный, но, как всегда, маскирующий подлинные чувства насмешливым тоном.

— Вовсе нет, — ответил Жервез. — Краску добывают из некоторых видов морских моллюсков у побережья финикийского города Тира. За ними ныряют рабы, и это очень опасное занятие из-за сильных подводных течений. Порой даже кнут не в состоянии загнать несчастных в воду. Их вывозят на лодках и сбрасывают в волны и вновь подбирают только c уловом…

— Как отвратительно, — проговорил Раймонд. — Можешь убрать эту ткань с моих глаз, добрый человек. Мы отказываемся от финикийского пурпура! — Затем, засмеявшись, он спросил: — А теперь расскажи мне, друг мой, что-нибудь ужасное вот об этом восхитительном бирюзовом цвете!

— Невозможно. Перед вами чисто растительная краска, добытая из травки, которая растет в окрестностях Самарканда.

— Слава Богу. Ткань подобной расцветки я хочу для Альеноры. Напоминает цвет ее глаз: они не зеленые и не голубые, а что-то среднее с заметным серым оттенком.