Зеленая стрела - Игорь Евгеньевич Всеволожский

Придя домой, я застал мать в постели. Она мучительно кашляла, ей было совсем плохо. Я опустился на колени подле кровати и прижался щекой к её руке. Рука была сухая и горячая.

— Доктор у тебя был?

— Нет, завтра будет. Ты где пропадал, сынок?

— Я? У одного… у Проши с химкомбината, с которым познакомился в поезде, — сказал я неправду, чтобы не огорчать мать рассказом о своих приключениях.

И лишь только у меня это вырвалось, я сразу решил: если к кому-нибудь я могу пойти; так только к славному Проше.

Какая досада, что придется дожидаться утра — на улицы спустилась тьма, и итти к Проше было поздно.

Назавтра я поднялся чуть свет.

— Ты куда же, сынок? — спросила мать, увидя, что я надел свою бескозырку.

— Схожу на химкомбинат. Мы достанем тебе хорошего врача. Проша поможет.

— Только не пропадай долго.

Я прошел три километра по оттаявшей снежной дороге и вошел в бюро пропусков комбината. Девушку в будке сказала, что она пропуска мне выдать не может, но по телефону вызовет товарища Прохорова в проходную. И через несколько минут ко мне вышел Проша.

— Ты? Пришел наконец-то, Ваня, русский моряк! — воскликнул он так весело, что я почувствовал: вот этот мне поможет.

И я торопливо рассказал ему про вчерашнее.

Проша сказал:

— История действительно весьма подозрительная. Зачем им понадобилось запирать тебя в пустом доме? И что это за ребенок был такой? Ты говоришь, мужчина в телогрейке, а шапка у него какая?

Я понял, что Прошу история заинтересовала.

— Ты погоди минутку, я позвоню, что ухожу с комбината, и пойдем, обсудим создавшееся положение, — сказал он.

Он скрылся в бюро пропусков и через минуту вышел, нахлобучивая на голову свою выцветшую фуражку.

— Так что ж, пойдем в милицию? Или нет, впрочем, сначала походим по улицам, мужик в телогрейке — не иголка, может, отыщется. Ты хорошо его запомнил?

Я сказал, что лица не видел, но узнать, может быть, смогу.

И мы зашагали по дороге, в город.

— Первым делом мы зайдем на базар, — сказал Проша, когда мы вышли на Главную улицу.

— Мне в форме нельзя на базар, — возразил я.

— Ах, да! Я совсем забыл. Жаль! Ну, подойдем поближе к базару, походим вокруг, постоим, может быть, что-нибудь и приметим, — решил Проша. — Смотри в оба, не зевай.

Часа полтора мы месили почерневший мокрый снег вокруг базара, и я промочил насквозь свои флотские ботинки. Мне захотелось есть, но я не решался сказать об этом Проше. А он неутомимо кружил и кружил по прилегающим к базару улицам и зорко всматривался в каждого прохожего. Но ни женщины, похожей на ту, которая вчера шла с вокзала с ребенком, ни человека в телогрейке не было видно. Вдруг Проша взял меня за плечо:

— Не он ли это, а? Как ты думаешь?

Рослый дядя в серой шинели шел по направлению к базару, с трудом неся в правой руке тяжелую кошолку. На нем, правда, не было сегодня телогрейки, но мне вдруг показалось, что это он.

— Кажется, он! — прошептал я и рванулся вперед.

— Стой, спугнешь, — и Проша, делая вид, что идет по своему делу, не интересуясь дядей в шинели, направился к стоящему посреди площади милиционеру.

Милиционер выслушал Прошу, взял под козырек и пошел через площадь наперерез человеку в шинели. Увидев милиционера, тот остановился и замер на месте. Тогда милиционер нагнулся и поднял тряпку, покрывавшую то, что лежало в кошолке. Тут к ним подошел Проша и тоже, заглянул в кошолку. Потом милиционер повел сразу сгорбившегося и осунувшегося человека в шинели через площадь. А Проша подошел ко мне и сказал:

— Ну, вот и все. Забрали. Ты думаешь, что он шпион? Да ничего подобного. Из шайки спекулянтов. Обыкновенные водочные спекулянты, понимаешь? Под видом грудных младенцев возят водку в Решму. У него там в кошолке литров десять водки. А тебе и тут шпионы почудились? Эх, Ваня, русский моряк! Ну, чего ты скис? Идем домой, пообедаем. Все равно мне на комбинат возвращаться поздно.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой продолжается рассказ о дружбе Ивана Забегалова

Мы пообедали у Проши. Комната у него была в проулке, поблизости от Главной улицы.

На окне висели ситцевые занавески, на полке стояли книжки, лежали какие-то журналы и маленькие томики стихов. На стене висел большой портрет Карла Маркса. После обеда, который нам подала его квартирная хозяйка, он читал мне свои новые стихи о том, как на химкомбинате не спят ночей, чтобы скорее разбить немцев.

— Это в нашу заводскую газету, — сказал Проша. — А о тебе я тоже напишу. В Москву.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился я.

Потом я взглянул на часы, тикавшие на стене, и заторопился уходить.

— Куда же ты? Посиди.

— Да мама у меня больна.

— Больна? Чем?

Я рассказал.

— Что же ты раньше-то молчал? У нас на комбинате есть одна москвичка, прекрасный врач. Только что приехала из Московского мединститута. Она рою маму живо на ноги поставит. Я к тебе ее пришлю. Завтра же. Скажем, часам к шести. Ты на какой улице живешь? На Приречной? Дом двадцать два?

И он тут же записал адрес в свою записную книжку.

— А уж спекулянты свое получат. Ты молодец, — сказал мне Проша на прощанье.

Только когда я вышел от него, я вспомнил, что ничего не рассказал ему про старого марочника и про «зеленую стрелу». Но зачем было говорить Проше? Ведь те, про кого я думал, что они враги вроде кассирши, оказались просто-напросто спекулянтами. А зеленая стрела на платке?.. Я же не знаю, кто обронил платок. Может быть, сам старый марочник? Ну нет, если бы платок был его собственный, он ни за что бы его не показал.

Я совсем запутался и уже ни в чем не мог разобраться. Вот если бы явился Петр Сергеич! Уж он-то разберется, кто тут «зеленая стрела», а кто нет. Он же сказал, что, может статься, столкнется со мной в поезде, на вокзале и еще где-нибудь в другом месте. Но до сих пор я его нигде не видел. Никто от него не приходил и не спрашивал, нет ли у