Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со

– Этот процесс может занять целый день, ведь от успеха в деле определения темы зависит очень-очень многое, – сказал мистер Худ. – Известно, что участники дебатов и их тренеры нередко отказываются признавать результаты чемпионата на том основании, что тема была «сфальсифицирована». Так что тема всегда должна быть безупречной.

Меня это объяснение вдохновило. В повседневной жизни мы изначально заряжены на споры, без оглядки на предмет разногласий, не говоря уже о том, способствует ли это честному и продуктивному разговору. А в мире состязательных дебатов, оказывается, истинные эксперты своего дела затрачивают часы драгоценного времени на то, чтобы наши диспуты велись на твердой почве.

В тот пятничный вечер проблемы начались сразу после оглашения темы. Я стоял в застекленном атриуме одного из корпусов школы Нокс Грамма лицом к лицу с одним из наших соперников, парнем по имени Франклин, с огромными часами на запястье и «папашиной» стрижкой; мы ждали, пока выдадут тему. Так у нас было принято; это было нечто сродни противостоянию взглядов боксеров перед поединком, своего рода шанс попытаться влезть в голову соперника. Так вот, в тот раз я по какой-то причине первым моргнул и первым отвел взгляд. Конверт с темой показался каким-то грубым и шероховатым на ощупь, а от его содержимого – «Мы должны легализовать некоторые запрещенные препараты. Утверждающая сторона: Баркер. Отрицающая сторона: Нокс» – у меня вообще скрутило желудок.

Дело в том, что момент для такой темы был очень уж неподходящим. На уроке здоровья в девятом классе у нас только что закончился курс, посвященный незаконным медпрепаратам. А еще на общем собрании школы совсем недавно выступал бывший заключенный из Ассоциации мотивационных речей, который весьма убедительно советовал – или, скорее, предупреждал, – что нам ни в коем случае нельзя вставать на эту скользкую дорожку. А чтобы сдать заключительный экзамен по упомянутому курсу, нужно было назвать препарат, глядя на фото искореженных частей тел зависимых, которые его принимали. Так что в комнате для подготовки, немного похожей на пещеру, где наши голоса отдавались каким-то странным эхом, мы с ребятами расселись в довольно унылых позах.

Где-то через полчаса мы единодушно сошлись на том, что эти дебаты нам не выиграть. В наших головах навязчивым саундтреком, на взлете вырубая любые либертарианские импульсы, звучали призывы и заявления PR-службы Департамента здравоохранения. Но потом, минуте на сороковой, меня осенило: «Слушайте, а что, если говорить о легализации не всех запрещенных препаратов, а только некоторых из них – наименее опасных?» Товарищи по команде отнеслись к идее скептически, но я напомнил им, что лучших альтернатив у нас нет. В итоге было решено говорить о рецептурных препаратах, но исключив те, которые чреваты серьезными побочными эффектами.

Наш первый спикер, Стюарт, представил линию команды крайне убежденно, сразу же уверенно заявив: «Наше определение запрещенных препаратов четко отражает границу между свободой и здоровьем общества. И полностью согласуется с мнением экспертов по этому поводу». Затем он представил наше определение, и в «лагере оппозиции» сразу заерзали; оттуда даже раздались вопли протеста. Поначалу их реакция несколько ошарашила аудиторию, но, когда до слушателей дошла суть выбранной нами стратегии, некоторые тоже запротестовали. Родители ребят из Нокс возмущенно закачали головами и сокрушенно зацокали языками. А сидевший в первом ряду мистер Худ стянул с носа очки без оправы, поправил шерстяной свитер и уставился куда-то мимо нас, на кирпичную стену.

Единственным, кто, кажется, не видел в наших действиях особого коварства, был судья. С самого начала речи Стюарта этот студент с детским лицом и широко раскрытыми наивными глазами просто записывал наши доводы, без малейшего намека на неприятие. Он игнорировал протесты наших соперников – «Баркер полностью исказила определение темы дебатов! Это основания для дисквалификации!» – и даже поглядывал на нас с явным одобрением. Ко времени, когда Макс, наш третий спикер, завершил свою речь, я вынужден был признать удивительный факт: мы выигрываем дебаты.

Наша команда и правда победила, и мы подошли к мистеру Худу, чтобы выслушать его мнение. Я страшно волновался и переживал, но, подойдя к нему ближе, увидел, что он не столько расстроен, сколько выглядит очень усталым, словно какая-то огромная гравитационная сила давит ему на плечи. Мистер Худ твердым и тихим голосом сказал нам, что мы обесценили полемику, то есть, проще говоря, смухлевали. «Такое бывает, когда кто-то неправильно определяет или неверно истолковывает тему дебатов и тем самым обеспечивает себе несправедливое преимущество перед оппонентом».

Далее мистер Худ объяснил, что в дебатах этот недобросовестный прием считается заклятым врагом тех, кто формулирует темы. Иногда это даже забавно: например, на одних дебатах на тему «Следует ли правительству США вмешиваться в дела Ирака» одна группа определила слово «вмешательство» как резкий упрек. Учитель сказал также, что в итоге эта стратегия ни к чему хорошему не приводит: «Обычно тот, кто ее использует, загоняет себя в ловушку и запутывается, и судьи, как правило, присуждают победу оппоненту».

Впрочем, как признал мистер Худ, изредка этот подход срабатывает, как в нашем случае. Поэтому люди, формулирующие темы для дебатов, очень серьезно озабочены защитой от возможного мухлевания ими. Они стараются сделать формулировку максимально точной и четкой, чтобы устранить любую двусмысленность, да еще и дают дополнительные разъяснения. К сожалению, тут их возможности не безграничны. «Так что, как все нормальные люди в этом мире, мы полагаемся на добросовестность участников дебатов», – закончил мистер Худ свою речь и сокрушенно вздохнул.

Пока он складывал вещи в старую кожаную сумку и прощался с нами, я занес в свой блокнот пару заметок: «Люди склонны мухлевать. Но это ненадежная стратегия». Что ж, буду знать.

А вот чего я тогда точно не знал, так это того, что в социальной сфере мухлюют на каждом шагу, только присмотрись. Тут надо сказать, что переход из девятого в десятый класс в нашей школе был событием знаменательным. Баркер состоит из средней школы для мальчиков и старшей школы смешанного типа (мальчики с девочками), так что первые дни десятого класса – для нас они выпали на январь 2010 года – одновременно и первые дни, так сказать, «переходного периода». Для пятнадцатилетних подростков на пике полового созревания подобные перемены – перспектива поистине ужасающая. Лихорадочно готовясь к ним, мы все буквально обливались дезодорантом.

Утро первого школьного дня в десятом классе, на редкость жаркое и влажное, прошло в неловком молчании. Кроме горстки явных экстравертов и прочих показушников, большинство одноклассников и одноклассниц кучковались по гендерному принципу и старались друг на друга не смотреть. Наша учительница французского мадам Бертон не могла сдержать восторга, то и дело указывая попеременно то в левую сторону класса, то в правую со словами: «Les garçons. Les filles. Les garçons. Les filles!»

А затем, после обеда, жара достигла апогея и, кажется, что-то растопила. В длиннющих очередях в столовой и на зеленых скамейках возле главного входа народ начал разговаривать друг с другом. Люди обменивались шутками и деталями из личной жизни – невероятно важными; раз услышав, их никогда уже не расслушать. Вскоре весь кампус наполнился рокотом бесчисленных голосов представителей обоих полов. А по состоянию на полдень пятницы шестеро состояли в романтических отношениях.

Появление девчонок в корне изменило культуру и атмосферу школы. Если до девятого класса ценился грубоватый стиль немногословного австралийца, то теперь на первый план вышли чувствительные и общительные ребята, которые умели вести разговор по душам. Игровая площадка, когда-то царство жесткого атавистического соперничества, теперь располагала к тому, чтобы раскрыть душу и сердце. Я с огромным удивлением наблюдал, как мои закадычные друзья Джим, Джон и Джейк, да и популярные школьные спортсмены вносят в свое поведение новые коррективы.

А попутно с нашим взрослением эти культурные изменения притащили на школьную игровую площадку политику. Ребята еще были крайне восприимчивы и податливы к влиянию; однажды по наущению нескольких популярных одноклассников мы устроили пикет в защиту орангутангов. Однако постепенно мы начинали решительнее высказываться о политике, культуре и религии и при необходимости отстаивать свое мнение. А самые бойкие с завидной уверенностью во всеуслышание толковали о «несправедливости».

Если говорить