#Живое воспитание. Как неидеальной маме воспитать счастливого ребенка - Товпеко Ольга

Я сижу на пуфике в коридоре и «тяну резину», лишь бы подольше не выходить. Затем промозглая серость вокруг, и мой взгляд скользит по асфальту, «перескакивая» через линии трещинок. Мы заходим в сад – кажется, словно окна сада горят одни-одинешеньки в ночи.

Дальше по накатанной: узкий тусклый коридор, моментально обволакивающий запах невкусной, как будто больничной еды, холодная раздевалка и… группа. Я стою на входе в зал и не могу сдвинуться с места. Кажется, что все смотрят на меня, а я не могу спрятаться или найти себе хоть какой-то угол для укрытия.

В плане событий я помню какие-то фрагменты, но в основном одни ощущения – одиночество, чувство беззащитности и холода от больших и строгих «теть» и один яркий эпизод унижения.

Эпизод, после которого я яростно прокручивала в голове сцену пыток с моей воспитательницей в главной роли. Но мое всемогущество осталось никем не замеченным – мне было так стыдно и страшно, что я не обмолвилась о произошедшем ни словом.

Что это за эпизод? Сердобольные взрослые могли бы сразу поднять табличку «Травма!», но я не буду спешить разбрасываться такими понятиями.

Дело было так. Однажды я долго не могла уснуть во время тихого часа. И, вероятно, создавала суету и лишние звуки. Возможно, мы даже играли с соседкой по кроватке? Не помню. Помню только одно: воспитательница набросилась на меня с яростными криками, выставила посреди зала и с силой начала стягивать трусики. Уж не помню до какой стадии она дошла, но все происходящее вызвало у меня жуткую панику и истерику. И пожалуй, подкрепило мою стеснительность и запуганность.

Справедливости ради, нужно отметить, что, вероятнее всего, мне делали замечания, на которые я не реагировала. Вот воспитателю и пришлось пустить в ход более радикальные «педагогические» приемы.

Сама ситуация и мои маленькие детские переживания остались в прошлом, как и у многих. И вспоминать о них нет особого смысла. Теперь я взрослая и сильная, справляюсь с самыми разными ситуациями. Однако, когда моему старшему ребенку исполнилось полтора года, от бабушек и дедушек зазвучал вопрос: «Вы уже решили, куда отдавать в садик?»

И я начала осознавать, что малыш подрастает и грядут важные перемены. Тот, кого я целый год носила на руках и бесконечно целовала, уже полуторагодовалый мальчишка, и через некоторое время меня ему будет мало, а мне – сложно удовлетворить все его потребности.

Вопрос о садике становился все актуальнее. И все забытые ощущения из прошлого, связанные с этим опытом, начали подниматься на поверхность.

Внутри у меня уже созрел протест: «Моего родного малыша, мою кровиночку – не отдам!» Возникает защитная установка: как будто кто-то нападает и нужно давать отпор. Как будто заранее известно, что ребенку будет там плохо. Как будто он в опасности и пора бить тревогу.

Если установка возникает еще до того, как мы переживаем какой-то опыт в настоящем, значит, она относится к нашему прошлому, которое автоматически переносится на ребенка. К счастью, мне быстро удалось это заметить, «вынести» свой опыт за скобки и быть внимательной к тому, что происходит здесь и сейчас.

Когда боль своего прошлого слишком сильна, то в поведении ребенка «мерещится» что-то свое. Вот он плачет, когда идет в сад, и ваше сердце разрывается. Его плач пробуждает те ощущения одиночества и боли, которые переживали лично вы. Но давайте посмотрим на ребенка: что происходит с ним. Может показаться, что ему также больно и страшно. Но вот уже через 10–15 минут он играет и исследует новую обстановку.

Воспитатель говорит, что он хорошо себя вел, естественно, скучал, но отвлекался. «Конечно, – „думает“ параноидная часть внутри вас, – отвлекался-то отвлекался, но на самом деле ребенок мучается». И тогда в зависимости от привычных моделей поведения родители начинают либо «спасать» ребенка из сада, находя «объективные причины», либо впадают в такую тревогу, что и ребенок «кожей» чувствует опасность, исходящую от новой среды.

Надо сказать, сама по себе идея садика мне нравится. Мама и ребенок выходят из периода симбиоза и нуждаются в расширении пространства. Маме – чтобы уделить время реализации своих дел и планов, ребенку – чтобы получить опыт общения, игр и обучения со сверстниками вне привычной модели «мама-ребенок», «папа-ребенок», «семья». Но реализация этой идеи действительно может быть разной. От счастливого и веселого пространства, куда идти хочется, где хорошо, до каторги, где мучают и унижают детей.

Чтобы ребенок получил свой, здоровый опыт, очень важно быть уверенной и надежной опорой ему, чтобы малыш ощущал: в любой ситуации у меня есть остров безопасности. Когда же вы впадаете в тревогу, то обеспечить ему это не в состоянии.

Таким образом, мы снова возвращаемся к тому, как важно разделять личный опыт и опыт ребенка, знать, какие чувства исходят из вашего собственного детства, а какие испытывает ваш ребенок.

«Ты перестаешь быть тем, кто мне нужен!»

Один из сильнейших источников родительского раздражения, которое разрушает отношения, – это ситуация, в которой ребенок выходит за рамки ожиданий родителя. Но полбеды, когда это банальные ожидания в стиле «надо быть хорошим, опрятным, внимательным» или «злиться нехорошо». Такие ожидания, как правило, лежат на поверхности и благодаря «продвинутости» современных родителей легко поддаются корректировке.

Однако дела становятся намного сложнее, когда родители от ребенка как будто ничего не ждут, но на самом деле малыш призван выполнять определенную функцию в модели маминого или папиного мира.

Что это могут быть за функции?

– Дополнять и восполнять то, чего не хватает самому родителю.

– Соответствовать системе координат родителя.

Дополнять и восполнять то, чего не хватает самому родителю – в этом случае ребенок призван заполнить зияющую в родительской душе дыру, нехватку, потерю, компенсировать то, чего родителю остро не хватает.

Можно вспомнить множество таких историй. Мне приходит на ум случай Инны.

Эта молодая женщина в тридцать лет выглядит совсем юной, лет на девятнадцать. Ее голос нежен и робок, как у Аленушки из «Морозко». Она добра и впечатлительна, пуглива и не уверена в себе. Инна осознает это, объясняя: «Я недозрела… Когда выхожу в люди, веду себя, как… как будто мне лет двадцать».

У нее двое славных мальчишек. Старшему пять, а младшему не было еще и года.

Инна обратилась ко мне по поводу агрессии старшего сына и жалобами, что она не справляется. Он практически не играет сам – начал только после рождения младшего и может занять себя на час-два. Игры у него агрессивные («сражательные»), охота с убийством зверей. Мальчику нравятся плохие герои, потому что они сильные. Инну пугает это: «Боюсь, что он пойдет по преступной дорожке», и тут же она вспоминает про себя: «Я была послушной и хорошей, но на мои промахи мама реагировала как на проявления преступницы».

Сама по себе Инна очень часто ощущает нехватку сил и подавленность. Она часто болеет и практически перестала выходить из дома. У нее есть несколько подружек, с которыми она общается в соцсетях, в остальном с людьми Инна чувствует себя некомфортно.

Из истории Инны я узнала, что она с детства чувствовала себя нелюбимой, но, когда родила старшего, это прошло. Инна ушла с головой в ребенка. Она была в восторге от него и не отходила ни на шаг. Когда он болел, она остро переживала, и ее ласка, тревога и забота усиливались.

Ребенок занял важное место в ее жизни, ведь его безотказная нежность, любовь и восторг давали Инне все то, чего ей не хватало в своем детстве от мамы.

Ведь, будучи маленькой, Инна страдала от холодного маминого отношения. Мама много работала и уставала. Она была постоянно недовольной и раздраженной. Инне, как любому другому ребенку, сложно было понять, что дело не в ней, она воспринимала все на свой счет:

«Мама никогда меня не хвалила, ни за что. От нее не было ни поддержки, ни защиты, ни похвалы. Только до школы, когда я была маленькая, помню, мама утром целовала меня, говорила – просыпайся, зайчик. Позже она уже не встречала, не провожала, не проявляла тепло».

О своем детстве Инна вспоминает интересный случай. В первом классе она была круглой отличницей и ощущала себя и умной, и красивой, ведь ее очень хвалили. В конце первого класса сделали ее фотографию, на которой девочка себе очень нравилась. Она сказала об этом маме, на что та ей ответила в сердцах: «Нет ничего хуже, чем нравиться себе». После этого девочка стала глубоко убежденной в том, что она некрасивая.