См. статью «Любовь» - Давид Гроссман

Все это она рассказывала ему много лет назад, когда у нее еще была память и когда все думали, что он еще не в том возрасте, чтобы понимать, но однажды мама увидела по его глазам, что он не просто так слушает, и тут же велела бабушке: «Прекрати!» — и даже, как видно, спрятала альбом с замечательными фотографиями, скорее всего, отвезла его к тете Итке. Момик пытается теперь изо всех сил вспомнить, что там было, на этих фотографиях, и каждую подробность в бабушкиных рассказах, и, если вспоминает, тут же записывает, даже всякие пустяки, которые кажутся неважными — ведь это война, а на войне все важно и нужно использовать все имеющиеся в твоем распоряжении средства, как это делает Государство Израиль, которое воюет с арабами, чтоб им было пусто, псякрев, правда, Бейла помогает ему время от времени, но не слишком охотно, и все главное ему приходится делать самому, но он не сердится на нее, с чего бы он стал сердиться? Он знает, что кто был Там не станет давать ему настоящих подсказок, и нельзя так вот запросто просить у них помощи, как видно, у них там, в том королевстве, были всякие такие законы про сохранение тайны, но Момик не боится никаких трудностей и знает, что нет неразрешимых проблем, потому что у него просто нет выбора, он обязан покончить с этим раз и навсегда.

За последние недели в его тетради сыщика появилось много кривых строчек, потому что приходится писать в темноте под одеялом и он ничего не видит и не всегда в точности знает, как нужно записывать на иврите слова, которые папа кричит каждую ночь во сне. Вообще-то, в последние годы папа начал немного успокаиваться и почти прекратил свои кошмары, но с тех пор, как появился дедушка, все началось сначала, и эти выкрики, они в самом деле странные, но для чего у Момика есть логика, и здравый смысл, и Бейла? После того как удается исследовать и обдумать эти крики при дневном свете, все становится намного понятнее и проще. Дело в том, что в их государстве была война, и его папа был король, но ведь еще он был самый главный командор и командир самой секретной десантной бригады, и одного из его товарищей, возможно, даже его заместителя, звали Зондер, это, конечно, чудное имя, но, вероятно, это была его подпольная кличка, как во время еврейского подполья при англичанах, и все они находились в большом лагере с очень трудным названием, в котором они тренировались и откуда выходили на свои дерзкие операции, такие секретные, что даже сегодня нельзя о них говорить и нужно молчать про них, и еще поблизости были поезда, но это уже не так ясно, может, это были те поезда, на которые нападали дикие индейцы и про которые ему рассказывает его тайный брат Билл? У его папы в том государстве все как-то окончательно перепуталось, они совершали, конечно, очень важные и опасные вылазки, которые назывались акции, а иногда, чтобы жители могли гордиться своим государством, там проводили великолепные военные парады, в точности как в День независимости: левой-правой! левой-правой! — так папа кричит во сне, и еще по-немецки: линкс-рехтс! — но Бейла ни за что не соглашалась перевести ему, и, только когда Момик уже почти совсем разозлился и обиделся на нее, она сказала сердито, что это левой-правой. Левой-правой, и это все? Тогда почему же она так упиралась и не хотела сказать? Мама просыпается от папиных криков и принимается толкать и трясти его и плакать: ну, хватит уже, хватит, Товия, ша, штил! Замолчи — ребенок слышит! Все там кончилось, кричит мне среди ночи, а клог зал им трефн! — чтоб нелегкая тебя взяла, еще разбудит мне ребенка! Ты слышишь, Товия? Потом начинаются шумные вздохи и стоны — это папа проснулся и начал кряхтеть, хрипеть и шипеть, как раскаленная сковородка, которую сунули под кран, и Момик в своей комнате под одеялом может захлопнуть тетрадь, но еще слышит, как папа стонет и всхлипывает в ладони, и он пытается ответить, в точности как Амос, самый ученый и мудрый победитель Библейской олимпиады, на очень важный вопрос: если папины руки касаются сейчас его глаз, а глаза продолжают видеть и ничего им не делается, может, уже нет смерти в его руках?

Потому что ему ведь случается иногда коснуться и мамы, когда они сидят в Киоске счастья, притиснутые друг к другу, и бабушку Хени он тоже всегда брал на руки и нес к столу, а потом обратно в постель, и дедушку Аншела он моет каждый четверг в корыте мочалкой, потому что мама ни за что не хочет его мыть.

Правда, все эти люди тоже явились Оттуда, и, наверно, он уже не может повредить им, и нужно обратить внимание на очень важную вещь: когда он продает лотерейные билеты, у него на каждом пальце натянут такой маленький колпачок из резины.

И не забыть самого научного доказательства: что случилось с пиявками госпожи Миранды Бардуго, которая пришла лечить папу, когда у него вдруг появилась экзема на руках. Момик перебирает в голове все возможности, как полагается любому серьезному исследователю, и пытается угадать, на что это будет похоже, если он однажды, как будто нечаянно, дотронется до папиной руки? На кипящий чайник? Или на наждачную бумагу? Или ежиные иголки? На сухой лед? Укол? Потому что кто посмотрит на них просто так, ни о чем не зная, может подумать, что это самые обыкновенные руки.

Уже некоторое время Момик засыпает с трудом. С тех пор как появился дедушка Аншел, он почему-то не может спать.

Утром, до завтрака (папа и мама уходят всегда раньше, чем он просыпается), он быстро-быстро записывает одно предположение: «В стремительной атаке обрушились мужественные герои на стан врага и застигли врасплох диких индейцев с Красным Чулком во главе, которые напали на почтовый вагон. Король скакал во главе отряда на своем верном коне, и был преисполнен величия и отваги, и стрелял из ружья во все стороны, а Зондер, самый храбрый воин из всей его команды, прикрывал его сзади. Могучий громадный король во весь голос кричал: „За мной!“— и этот грозный рык был слышен на всех просторах ледяной земли». Момик остановился и перечел написанное. Получилось лучше обычного, но еще не хватало многих вещей. Иногда у него появляется ощущение, что не хватает главного. Но что это — главное? Как научиться писать с такой же могучей библейской силой и орлиной зоркостью, как в рассказе дедушки Аншела? Понятно, что он должен больше полагаться на свое воображение, потому что вещи, которые случились Там, были, как видно, что-то слишком особенное — если все так стараются молчать и ничего не говорить про них. Момик попытался использовать то, что они как раз тогда проходили в школе про Чарльза Орда Уингейта и его Особые ночные роты, и еще взял себе в помощники самолеты «супермистер», которые мы получим, с Божьей помощью, от Франции, нашего вечного преданного друга и союзника, и даже начал находить какое-то сходство между картиной, которая складывалась у него в голове, и первым израильским атомным реактором, который мы строим как раз в эти дни в золотых дюнах на берегу потока Нахаль Рубин, и представьте себе, в точности на следующей неделе в газете «Едиот ахронот» появилась сенсационная новость с первыми снимками этого плавательного бассейна, в котором делают настоящую атомную штучку! Момик чувствовал, что близок к решению всей загадки, ведь он всегда помнил эти важные слова, которые Шерлок Холмс сказал про тайну пляшущих человечков: то, что один человек может изобрести, другой человек может разгадать. Он чувствовал, что справится. Он сражался ради своих родителей, а также ради других людей. Они не знали об этом ничего, с чего бы им знать? Он боролся, как одинокий подпольщик, как неизвестный партизан — совершенно один и только для того, чтобы все они смогли наконец немного вздохнуть, забыться и перестать бояться. Он нашел свою систему, свой метод, правда, достаточно опасный, но ведь Момик ничего не боится, то есть он, конечно, боится, но у него уже нет выбора. Бейла дала ему, сама того не заметив, самую важную подсказку, когда проговорилась о Нацистском звере. Это было очень давно, и он тогда не совсем понял, но, когда появился дедушка и Момик спустился в чулан искать драгоценную старинную газету с его рассказом, он в точности понял намек и, можно сказать, именно в этот момент решил, что достанет для себя одного такого зверя, чтобы выдрессировать его и сделать хорошим, воспитать так, чтобы он изменил свой подлый нрав и перестал мучить всех этих людей и чтобы открыл ему наконец, что произошло в стране Там и что он сделал им, и вот уже почти месяц, едва ли не с того самого дня, когда прибыл дедушка Аншел, Момик занят этим всем выше головы, и так, секретно-пресекретно, тайно-претайно, в темном чулане под домом он выращивает Нацистского зверя.

Ту зиму вспоминали еще много лет, но не из-за дождя, а как раз потому, что вначале вообще не было дождя, а был ужасный ветер. Зима пятьдесят девятого… — произносили старожилы Бет-Мазмила и могли не продолжать. Папа Момика расхаживал вечерами по дому в брюках, из-под которых снизу выползали желтые кальсоны, и в каждом ухе у него торчал здоровенный клок ваты, и он рвал на части газеты, скручивал обрывки в тугие жгуты и запихивал их в замочные скважины, чтобы ветер не мог ворваться в дом. Мама допоздна строчила на своей швейной машине, которую ей купили тетя Итка и дядя Шимек. Бейла устроила так, чтобы соседки приносили маме чинить наволочки и ставить заплаты на прохудившиеся простыни, и таким образом в дом приплывали еще несколько грошей. Это была старая подержанная машина «Зингер», и, когда мама шила и колесо крутилось и скрипело, Момику казалось, что это его мама закрутила весь этот ветер и устроила всю эту скверную погоду. Папа ужасно злился и нервничал из-за шума, который подымала машина, но ничего не мог поделать, потому что тоже нуждался в этих грошах и еще потому, что не хотел связываться с мамой и попасться ей на язычок, поэтому он только ходил из угла в угол, кряхтел и вздыхал, и то включал, то выключал радио, и все время говорил, что этот ветер и вообще все это вместе — все из-за этого холерного правительства. Он всегда голосовал за ультраортодоксов, и вовсе не потому, что сам был ультраортодоксом, с чего бы ему? Просто он ненавидел Бен-Гуриона, потому что тот был у власти, и общих сионистов тоже ненавидел, потому что они были против правительства, и Яари, лидера левых социалистов, тоже, потому что он за коммунистов, псякрев! Он говорил, что с тех пор, как ультраортодоксы вышли из коалиции, навалились на нас все эти несчастья: эта зима, и ураганы, и засуха, и все это знак свыше, потому что Богу не нравится, что тут творится. Высказывая все это, он бросал на маму дерзкие, но в то же время опасливые взгляды, а мама не переставала шить, и только усмехалась, и говорила как будто сама себе: ойх мир а политикакер, Даг Хаммаршельд!