Комбинация Бруно - Александр Юрьевич Прокудин

предплечье трупа. На нем красовалась изуродованная пламенем автомобильной катастрофы, но, все же четкая и узнаваемая, татуировка. Лицо женщины, треснувшее пополам от удара молнии.

Эту татуировку Лукас, да и многие другие из жителей Санта-Моники, узнали бы безошибочно. Ее носил на своем плече Гильермо Гонсалес, одноклассник Макса и многолетний партнер по бизнесу Лукаса Окампы. И, конечно же, она была знакома и Елене. Это именно ее лицо разлеталось на куски на левой руке лежащего под простыней тела. Гильермо сделал себе этот рисунок на следующий день после их с Еленой развода. Чтобы показать ушедшей от него супруге, насколько больно ему с ней расставаться. Впрочем, сделано это было больше в шутку, чем всерьез. Как и абсолютное большинство из того, что Гильермо в жизни делал вообще.

– Да, это он, – скорбно произнес Лукас. – Я свидетельствую, это Гильермо Гонсалес.

– Я подтверждаю, – тихо, едва различимо, сквозь слезы прошелестела Елена. – Это он. Гильермо.

Начальник полиции Санта-Моники, исполняющий роль коронера, кивнул, и Макс Рибальта, исполняющий роль судмедэксперта, накрыл тело простыней обратно. Но проделал он это довольно неуклюже. Освободившись от удерживающей ее ткани, со стола вдруг резко свесилась вся левая рука трупа. Лукас и Линарес едва не подпрыгнули на месте, а Елена даже взвизгнула. Макс поспешил извиниться:

– Простите, случайно, – и заправил руку под простынь полностью.

Поставив свои подписи в протоколе опознания, и на этом закончив немногочисленные формальности этого печального и неприятного дела, Лукас и Елена Окампо, а так же комиссар Линарес, оказались на свежем воздухе.

– Я пойду в машину, – не поднимая глаз наполненных слезами, сказала Елена и удалилась.

Начальник полиции и Лукас закурили. Окампо нужно было перевести дух после увиденного. Смерть партнера, которого они с Еленой вызвались опознать, чтобы не мучить этой бесчеловечной процедурой его мать, и так убитую горем, без сомнений, выбила его из колеи. Пусть между ним и Гильермо было не так все гладко в последнее время, но все же его было искренне жаль. Одно хорошо (если, конечно, так уместно выразиться), их недавние споры по поводу ведения бизнеса можно было считать законченными. Лукас отметил про себя, что в ближайшее время следует поговорить с матерью Гильермо, синьорой Элеонорой Гонсалес – о том, как быть с их бизнесом дальше.

«Наверное, стоит предложить ей отступные и забрать фирму себе. Тысяч семьдесят должны ее устроить. Или это много? Возможно, было бы достаточно и пятидесяти …», – размышлял Окампа, дымя ментоловой сигаретой. «Предложу сначала тридцать, а потом станет видно. Если будет настаивать, до пятидесяти всегда можно поднять. А самое реальное – сорок».

Начальник полиции, не зная, о чем думает Лукас, взирал на него с сочувствием. Гильермо Гонсалеса любили в городе. Он был веселым, добрым бездельником, постепенно профукивающим наследство, полученное от почившего отца. Непритязательным жителям Санта-Моники этого было достаточно, чтобы относиться с симпатией ко всем его выходкам, а заодно, и к людям, принимающим участие в его судьбе. Таким, как семья Окампо, например.

По официальной версии, Гильермо разбился на собственном автомобиле, не справившись со скоростью на горной дороге. Машину буквально разнесло по кусочкам, а сам он, пристегнутый ремнем безопасности, и поэтому оставшийся в салоне, жутко обгорел.

– Бедная синьора Гонсалес, – в который раз за последние часы вздохнул Линарес. – Синьор Окампо, вы сообщите ей? Или мне позвонить?

– Что вы, что вы! – запротестовал Лукас, все еще решающий в уме математические задачки. – Конечно я сам!

Он достал мобильный телефон и, вынув изо рта сигарету, набрал нужный номер. Трубку в доме Элеоноры Гонсалес сняли после первого же гудка. Немолодой, но все еще звонкий и с запасом громкий голос матери Гильермо прозвучал одновременно и с тревогой, и с надеждой.

– Да?!

– Синьора Гонсалес, – произнес Лукас с сочувствием, но твердо. – Мне очень жаль, но… это он. Ваш сын. Примите мои соболезнования.

На другом конце провода раздались оглушительные рыдания.

– Крепитесь, синьора. Мне… – Лукас вспомнил о Елене. – Нам… тоже очень горько все это осознавать. Смело рассчитывайте на любую мою помощь. Нашу.

Элеонора Гонсалес произнесла что-то в ответ, но понять, что именно из-за слез и всхлипываний было невозможно.

– И еще, сеньора! Нам бы надо обговорить кое-какие деловые вопросы…, – добавил Окампо, но вместо ответа получил новый взрыв рыданий. – Но, конечно, это подождет! После похорон. Держитесь, донья Элеонора, я позвоню вам позже.

Лукас снова поймал на себе сочувствующий взгляд Линареса.

– Бедная мать, – сказал полицейский.

«Меня бы кто пожалел» – подумал Окампа и тоже вздохнул.

* * *

На похоронах Гильермо Гонсалеса было пролито много искренних слез. Ярким солнечным днем, каких в это время года становилось все больше и больше, его провожала вся Санта-Моника. Работники офиса и мастерской. Его соседи и одноклассники, их родители и их дети. Те, с кем он хоть раз в жизни выпил чашку кофе или стаканчик чего покрепче. Плюс приехавшие из других городов родственники, которых немало у каждого в таком общительном испанском регионе, как Севилья и ее окрестности.

Элеонора Гонсалес, мать Гильермо, была безутешна сверх меры. В прошлом актриса театра фламенко все свои чувства она демонстрировала с профессиональной избыточностью – чересчур ярко и слишком громко. Обыкновенный просмотр телевизионных новостей сопровождался у нее таким спектаклем, как будто умер кто-то из самых близких, или он же выиграл в лотерею миллион евро. И вот, в кои-то веки, эти актерские паузы, драматические фразы и страстные заламывания рук были оправданы и целиком соответствовали ситуации. Эль-вито – танец, в котором она всегда была неподражаема, Александр Дюма определил, как «…начинающийся с небрежностью скучающей женщины, усиливающийся с ее нетерпением, приходящий в раздражение и заканчивающийся неистовством в исступленной ярости…». Пришедшие на похороны увидели все стадии, описанные писателем, в самом ярком из исполнений.

Орошала своими слезами закрытый гроб Гильермо Гонсалеса и его бывшая супруга Елена Окампо. Но она делала это тихо. Большую часть церемонии Елена простояла молча, обняв саму себя за плечи. Лишь изредка вытирая черным кружевным платком набегающие под траурную вуаль слезы. Впрочем, как уже говорилось, на этих похоронах плакали многие. В Санта-Монике любили Гильермо Гонсалеса.

Похороны при этом были далеко не пышными. Все расходы на себя взял Лукас Окампо – этим и объяснялась скромность погребения. «Вполне достаточно того, что он сорил моими деньгами при жизни!», – бизнесмен до мозга костей, Лукас прощался со своим легкомысленным партнером, бывшим некогда первым супругом его жены, под примерно такие мысли.