Прокурор по вызову - Фридрих Незнанский

Инара натянула одеяло до подбородка. Холодно. Не май месяц, как любят говорить на Урале. Не май – июнь, а все равно холодно.

Потревоженный Володя заворочался, что-то пробормотал и снова засопел, свернувшись калачиком.

Неужели вот это и есть судьба? Выйти замуж за такого вот комсомольца, спортсмена, активиста и, наверное, хорошего в общем деятеля, нарожать ему детей, штопать носки, жарить котлеты, пережевывать сплетни по телефону с такими же женами таких же в общем хороших и правильных мужей… Съездить раз в жизни в Болгарию на Золотые пески, а годам к пятидесяти растолстеть и дорасти до третьей леди области.

– Уф! – Володя сел, растирая лицо ладонями. – Который час?

– Пять.

– Утра или вечера?

– Вечера.

– Ну я еще три минуточки посплю… – И упал, засопел.

И так каждый раз. До того ему нужно выпить «для настроения», а на самом деле для храбрости, после – поспать, для восстановления сил. Одни и те же «солнышко», «лапочка», надрывные вздохи в самое ухо и скоропостижный финал.

И почему он? Пай-мальчик, тихоня, отличник и маменькин сынок, почему не Сергей, не Мурад? Тоже судьба? Фортуна? «Не боится повернуться задом, потому что подлостей не ждет». Это Сергей написал, все еще строчит стихи и в своей школе милиции первый и признанный поэт. «Нам везенья от нее не надо. Мы большой выносливый народ».

Народу, может быть, и не надо, а вот людям без него плохо.

Не появился принц, о котором мечталось в шестнадцать. Ни на белом коне, ни на белом «мерседесе» не приехал.

Все по– прежнему. Ничего за четыре года не изменилось, та же влюбленная троица: Володя, Сережа, Мурад, только замуж до сих пор лишь Сергей зовет.

А за Мурада, пожалуй, пошла бы. Рисковый стал Мурад, наглый, наверное, тем и интересен. Отец его по мелочам ворует, сидит на своем складе готовой продукции и тащит оттуда матценности. То ящик, то вагон. Посадят его рано или поздно. И Мурад выучится, займет заботливо приготовленное папой место и тоже станет воровать, и его тоже посадят. Но скорее поздно, чем рано, потому что он умный и наглый, а за наглость у нас уважают.

Бред, казалось бы, чушь полнейшая. Жизнь с вором, нет, даже не с вором – с расхитителем, но зато жизнь. Риск, страх, хоть какие-то чувства, эмоции, страсти. А с этим вот сусликом натуральное болото. Тягучее, зыбкое, бескрайнее болото.

Можно, конечно, бросить все, к чертовой матери, взять бритву, влезть в ванну… нет, скучно. Выйти из окна, а лучше с крыши, а еще лучше из самолета, чтобы хватило времени насладиться ощущениями.

– Вставай. – Инара потрясла Володю за плечо. – Скоро мама с работы придет, а сыночка дома нетути…

Он вскочил, поприседал, энергично размахивая руками, открыл наконец глаза:

– Какая мама? У меня на шесть собрание актива, – взялся натягивать разбросанную по всей комнате одежду, – черт, рубашка помялась, погладить бы?

– А ты надевай и побегай вокруг кровати, она от пота намокнет и распрямится, а потом польешь одеколоном…

Надел. Правда, бегать не стал. Застегнул пиджак на все пуговицы, повязал галстук – незаметно почти.

– Поесть ничего нет?

– Бананы в холодильнике.

– Не хочу бананов, как ты можешь питаться одними бананами?

– Люблю я их очень. – Она сладко потянулась под одеялом, раздумывая, принять душ сейчас или поваляться еще немного. Спешить некуда – отец опять в командировке, Сергей обещал зайти в восемь, можно и поваляться. – Активу от меня пламенный привет.

– Все шутишь? – Володя придирчиво поправил пробор перед зеркалом, полюбовался собой, понравился себе. – Кстати, у нас на факультете актовый зал ремонтировать собираются, ищут художника, нужно панно нарисовать во всю стену. Хочешь, я тебя порекомендую, нормально заработаешь. Изобразишь домны там, новостройки, пару ракет или ракету и спутник, книжек побольше, пшеницу можно, красиво будет. Ну и людей – человека четыре с хорошими такими лицами, ты же умеешь…

– Какое, скажи, отношение имеет ваша юриспруденция к домнам и спутникам?

– Но красиво же, а потом кто из нас художник, придумай что-нибудь другое: звезды, зверей, грибы-ягоды. Берешься или нет? С деканом разговаривать?

– Нет, Вова, не хочу…

– Я же просил, никогда не называй меня Вовой! – Обиделся, порозовел, кулаки сами собой сжались, лицо – чисто партизан на допросе. – Володя, Владимир, Замятин, наконец. Зови меня по фамилии, если…

– Я тоже неоднократно просила не приставать ко мне с дурацкими идеями о работе, учебе и прочих общественно-полезных занятиях.

– Но ты же неправильно живешь! – Все, началась дискуссия, хлебом не корми – дай подискутировать. Идею в массы! От каждого по способностям, каждому по труду! Все, как один, должны проникнуться и осознать. – Нельзя питаться только бананами и целыми днями валяться на диване, изредка пописывая картины, которые скорее похожи на иконы. Хочешь в диссиденты? Может, уйдешь в монастырь? Из училища тебя поперли, скажи спасибо, что из комсомола не исключили…

– Спасибо! От всего сердца! Низкий поклон вам, товарищи комсомольцы, что не изгнали из своих сплоченных рядов, не кинули на произвол судьбы, что бы я без вас делала?!

– Инара, я же о тебе беспокоюсь. Ты нарываешься на крупные неприятности, тебе нужно подумать и в корне изменить свою жизнь…

– Пошел вон.

Да, из художественного училища поперли, портреты не понравились, навевают, видите ли, упадническое настроение и способствуют культивированию чуждой нам религиозной идеологии. Да, Конституция СССР гарантирует право на труд, а кто этим правом не пользуется – тунеядец. Если ты не инвалид, должен или учиться или работать.

Должен – ради бога. Отец устроил медсестрой в районную поликлинику. По идее, нужно было бы отсиживать по восемь часов каждый день в регистратуре, глядя на калек и ипохондриков, и рано или поздно или научиться получать некое моральное удовлетворение от всего этого глубоко общественно-полезного труда, или просто свихнуться. Но, слава богу, охотников на жалкие восемьдесят рублей нашлось предостаточно, и на работе можно было только числиться, а трудился и получал деньги кто-то другой.

Казалось бы, все довольны, все счастливы, все законы соблюдаются, все правила выполняются. Но появляется не в меру идейный Вовочка и заявляет, что так жить нельзя, а надо жить не так. На каком, спрашивается, основании?!

– Солнышко, сейчас я опаздываю на актив, но я забегу завтра, и мы спокойно поговорим, я уверен…

– До или после?

– Что?

– Или прямо в процессе? Хочешь, я тебе презерватив выкрашу в красный-пролетарский, а то все слова, слова… Глубже надо заталкивать идеологию.

– Зачем ты так?!

– Не приходи. Ни завтра, ни послезавтра. Найди себе ударницу-многостаночницу, она тебя лучше поймет.

Выскочил, хлопнул дверью, протарахтел по ступенькам. Вот и замечательно, даже на душе повеселело.

Зазвонил телефон.

– Инара? Это Сергей. Может, прямо сейчас встретимся? Я… меня на патрулирование ночью поставили. В восемь, значит, не получится, то есть можно, но слишком быстро, и вообще…

– Давай на завтра перенесем.

– Не надо на завтра, – взмолился Сергей, – у меня для тебя сюрприз есть. В общем, стрельнуть хочешь?

– Что сделать?

– Из пистолета стрельнуть. Мне пистолет выдали, ну и я подумал, может, ты… тебе…

– Конечно, хочу. Где встречаемся?

– Под Варежкой, в полседьмого, там как раз электричка, в городе же нельзя, надо…

– Жди.

«Под Варежкой» – это у железнодорожного вокзала. Там на площади скульптурная композиция: обобщенный ветеран труда в каменном фартуке посылает известно куда обобщенного юношу в каменном танкистском шлеме, а направление движения указывает мускулистой рукой в огромной каменной рукавице.

Сергей топтался под рукавицей в форме, с сумкой.

– Патроны? – поинтересовалась Инара, похлопав по сумке, в которой что-то звякнуло.

– Мишени.

Электричкой добрались до маленького полустанка с гордым названием «42-й километр». Зашли в лес, отыскали поляну побольше.

Сергей расставил на камне жестяные банки, отсчитал десять шагов, осторожно вынул из кобуры пистолет.

– Снимаем с предохранителя, – щелкнул собачкой, – целимся, – поднял руку, зажмурив один глаз, – пли!

Эхо шарахнулось между деревьями, спугнув пару соек. Крайняя банка, подпрыгнув, упала в траву.

– Теперь твоя очередь.

Пистолет оказался тяжелым и теплым.

– Огонь!

Сойки, собиравшиеся было вернуться, улетели теперь навсегда. Но все мишени остались на месте. В последний момент рука дернулась, и ствол задрался в небо.

– Смотри, смотри, ты дырку в облаке прострелила! – завопил Сергей.

– Вижу. – Инара выстрелила еще раз, потом еще раз, уже двумя руками держа пистолет, но банки, как приклеенные, не сдвинулись ни на миллиметр.

– Давай вместе, – Сергей обнял ее сзади, – опусти руку, расслабься, теперь поднимаем медленно, – он положил свою руку на ее, прижался к ее щеке, – мушку плавно подводим под дно банки, теперь нежно, но смело жмем на спуск. Ба-бах.