Я – посланник - Маркус Зусак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идет первый час игры. Я смотрю на Одри и убеждаюсь: да, я ее люблю. Но любовь моя какого-то нервного свойства. Нервного, потому что я слабо представляю себе, что делать. Какие слова говорить. Вот, к примеру, как ей сказать, что я ее безумно хочу? Как она это воспримет? Иногда кажется, Одри во мне разочаровалась. Ведь я мог бы поступить в университет, а стал простым таксистом. Черт побери, а я ведь читал «Улисса»! И Шекспира – не всего, конечно, но половину собрания сочинений точно! И что? А ничего. Безнадежный, бесполезный, не имеющий цели в жизни неудачник. Я вижу: она даже не думает встречаться со мной. Хотя с другими Одри постоянно заводит отношения, а эти другие ничем не лучше меня. Иногда просто тошнит от таких мыслей. Но они все равно лезут в голову. И я думаю о том, чем Одри с другими занимается. И о том, что я ей якобы слишком нравлюсь и такую дружбу не стоит портить постелью.
Впрочем, зачем я себя обманываю?
Я же знаю: от Одри мне нужен не просто секс.
Я хочу слиться с ней, стать единым целым. Хотя бы на мгновение. Мне будет достаточно и мгновения.
Она выигрывает партию и улыбается мне. А я улыбаюсь ей.
«Подари мне близость», – умоляет все мое существо. Но ничего, конечно, не происходит.
– Так что там с этой странной картой? – спрашивает Марв после игры.
– Чего?
– А то ты, черт побери, не знаешь, чего. – И Марв строго наводит на меня кончик сигары.
Сибарит с недельной щетиной, тоже мне.
– А, это. Я ее выкинул, – отвечаю я.
Все прислушиваются к моему вранью.
– А, – кивает Марв одобрительно. – Правильно, ну ее на хрен, эту карту.
– Угу, – соглашаюсь я. – На хрен.
Конец обсуждению, точка, абзац.
Одри смотрит на меня с веселой ухмылкой.
Мы продолжаем играть, а я вспоминаю, что произошло на Харрисон-авеню, в доме номер 13.
По правде говоря, я испытал большое облегчение после визита – как раз потому, что там ничего не произошло. Оказалось, в доме живет безобидная старушка. На окнах не было занавесок, и я хорошо видел, что она делает: готовит ужин, а потом неторопливо съедает. Пьет чай. По-моему, старушка ужинала салатом и каким-то супом.
И одиночеством.
Да, вот такие салат, суп и чай с одиночеством.
Мне старушка понравилась.
Машину я запарковал на противоположной стороне улицы и понаблюдал, не выходя наружу. Было жарко. Хорошо, в салоне нашлась когда-то не допитая бутылка воды. Хотелось верить, что у пожилой леди все в порядке. Такая милая, добрая. У нее еще чайник смешной, старомодный – из тех, что свистят, когда закипают. Она к нему подошла, сняла с плиты: слышу, мол, слышу, не волнуйся. Наверняка так и говорила. Словно утешала плачущего ребенка.
А еще я расстроился. Человеческое существо не должно быть настолько одиноко. Чтобы из всех друзей – лишь чайник со свистком. И никакой компании за ужином.
Честно говоря, у меня самого ситуация немногим лучше.
А что? Кто мне составляет компанию за обедами и ужинами? Правильно, старый пес, которому уже семнадцать лет. Мы с ним пьем кофе. Да ладно, скажете вы, живете душа в душу, ни дать ни взять пожилые любящие супруги. Но все же, но все же…
В общем, престарелая леди что-то сделала с моим сердцем.
Словно, пока она наливала чай в чашку, нечто попало внутрь меня. Я сидел, весь потный и несчастный, в своем такси и смотрел, а она потянула за невидимую нить и что-то во мне приоткрыла. Осторожно вошла, оставила часть себя и тихо вышла наружу.
Я это чувствую – где-то глубоко внутри.
И вот я играю в карты, и милая старая леди отражается в поверхности стола. Никто не видит, только я, как дрожащими руками она подносит ложку ко рту. Мне очень хочется, чтобы она рассмеялась или улыбнулась – подала хоть какой-нибудь знак, показала, что все в порядке. И тут до меня доходит: Эд Кеннеди, ты должен пойти туда. И узнать это лично.
– Эд, давай.
Мой ход.
В руках две карты, надо бы постучать.
Тройка треф и девятка пик.
Но я не буду стучать по столу. Не хочу выигрывать. Я решил взять еще карт. Похоже, я понял, что должен сделать для пожилой леди. И загадываю так.
Если возьму карты и попадется бубновый туз – я все правильно придумал.
Не попадется – неправильно.
Так что я как бы забываю постучать и под общий смех беру еще четыре карты.
Первая. Дама треф.
Вторая. Четверка червей.
Третья карта…
Ага.
Угадал.
Все, наверное, смотрят и удивляются, с чего бы это мне улыбаться. Все, кроме Одри. Она мне подмигивает. Ей ничего не нужно объяснять, она и без слов понимает, что я все сделал специально. В руке у меня бубновый туз.
Ф-фух. Это гораздо лучше, чем Эдгар-стрит.
И я очень-очень доволен.
Наступает вторник. На мне белые джинсы и выходные – песочного цвета – ботинки. Из шкафа я извлекаю приличную рубашку. По пути захожу в кондитерскую, и меня обслуживает девушка по имени Миша.
– Ой, а мы нигде не встречались? – спрашивает она.
– Вполне возможно. Только я…
– Вспомнила! Конечно! Вы тот самый парень из банка! Герой!
«Угу, – думаю я про себя. – Герой. С дырой». Но вслух сообщаю:
– Ах да… Припоминаю! Вы – та самая операциониста! Что, теперь здесь работаете?
– Ага, – кивает она и добавляет, несколько смутившись, – в банке стало как-то совсем неприятно…
– Боитесь нового ограбления?
– Нет, что вы. Я ушла из-за начальника. Такой придурок был…
– Это который прыщавый и с мокрыми подмышками?
– Да-да-да. Представляете, он мне язык в рот попытался засунуть. Видимо, думал, что целуется.
– Ухты, – понимающе киваю я. – Ну, добро пожаловать в мир мужчин. Мы все одинаковые – в какой-то степени. Влечение и все такое…
– Что верно, то верно, – философски замечает она.
Миша обслужила меня очень любезно, а когда я выходил из кондитерской, крикнула вдогонку:
– Желаю приятно провести вечер, Эд!
– Спасибо, Миша! – отозвался я, но, похоже, недостаточно громко.
Мне не нравится кричать в общественных местах.
В общем, так я и ушел.
Обо всем этом я думаю, пока готовлюсь к визиту. Заглядываю в коробку и осматриваю шоколадный торт – все в порядке. Девушку жалко: этот придурок к ней грязно приставал, ему ничего за это не сделали, а ей пришлось уйти. Вот засранец. Только подумайте, язык в рот девушке засунул. Да я бы со страху помер при одной мысли об этом. А у меня, между прочим, в отличие от кое-кого, нет прыщей. И с подмышками все в порядке. Короче, надо просто верить в себя. Вот и все.
Так, ладно.
Торт подвергается последнему, самому придирчивому осмотру. Потом я оглядываю себя: вроде все хорошо. Пахну одеколоном, одежда приличная. Пора.
Я переступаю через Швейцара и закрываю за собой дверь. На небе сероватая дымка, на улице прохладно. Ровно в шесть я стою перед нужным домом на Харрисон-авеню. Пожилая дама, как всегда в это время, снимает с огня чайник.
Трава перед домом высохла.
Она хрустит под ногами – словно кто-то жует гренку. Ботинки оставляют на земле заметные следы, и действительно кажется, что под ногами огромный кусок жареного хлеба. Одни розы живы и держатся. Они бодро торчат из клумбы рядом с подъездной дорожкой.
Крыльцо бетонное. Старое и растресканное, прямо как в моем доме.
Сетка от мух порвана на углах и в нескольких местах отходит от рамы. Я ее открываю и стучу в деревянную дверь. В такт с ударами моего сердца.
Слышны приближающиеся шаги. Похоже на тиканье часов, которые отсчитывают время до часа икс. Этого часа.
И вот пожилая дама передо мной.
Она смотрит вверх, мне в лицо, и на несколько мгновений мы оба увязаем во взаимной тишине. Сначала пожилая леди не может понять, кто я такой, но замешательство длится лишь долю секунды. Затем лицо ее озаряется, как вспышкой, моментальным узнаванием, – и она улыбается. Улыбается с невероятной теплотой.
– Джимми! Я знала, что ты придешь! – говорит она.
Отступив на шаг, она снова смотрит на меня. В уголке глаза набухает слезинка. Находит подходящую для путешествия морщинку и катится вниз.
– Ох, – качает головой пожилая леди. – Я тебе так благодарна, Джимми. Я знала. Всегда знала, что ты придешь.
Она берет меня за руку и ведет в дом.
– Проходи, – говорит она.
И я иду.
– Ты останешься на ужин, Джимми?
– Если это не причинит каких-либо неудобств… – отвечаю я.
Она тихо усмехается:
– Какие могут быть неудобства. – И отмахивается. – До чего же ты странный малый, Джимми…
«Во, точно про меня. Странный малый…»
– Конечно, это не причинит никаких неудобств, – продолжает она. – Мы посидим и поговорим о старых добрых временах. Чудесно, не правда ли?
– Конечно…
Она забирает у меня коробку с тортом и несет ее на кухню. Я слышу, как она несколько бестолково там копошится, и громко спрашиваю, не нужна ли помощь. Она откликается: все, мол, в порядке, не волнуйся, чувствуй себя как дома.
Окна столовой и кухни выходят на улицу, и, сидя за столом, я наблюдаю за прохожими. Люди идут мимо, кто быстрее, кто медленнее. Кто-то останавливается, чтобы подождать собаку, потом снова шагает вперед. На столе лежит пенсионное удостоверение на имя Миллы Джонсон. Ей восемьдесят два.