Что скрывают красные маки - Виктория Платова

Что?

В том-то все и дело, что ничего. Часть руки, часть лица, одинокий потерянный глаз; губы, рассеченные надвое. В археологии важно что?

Что?

Общая картина.

Ради нее мы с Фабрисом застываем, он обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Моя голова оказывается у него под подбородком, а затылок почти вжимается ему в шею. Щелк, хрр-р – и фотография готова, но он не спешит разжать руки. До сих пор только мама и папа касались меня, да еще сандалия Осы – когда Оса нанес удар в солнечное сплетение. И его пальцы, когда он хватал меня и спрашивал – не боюсь ли я смерти. Можно еще вспомнить академика Рахимова и немца, подарившего мне ручку.

Все.

На секунду взъерошить мальчишке волосы и отправиться по своим делам: так поступают ученые. С оттягом стукнуть рус киши, дождаться, пока он упадет, – и стукнуть снова: так поступают короли двора. У мамы тысяча рук, которыми она обнимает своего сына. У папы – только две, да и те немного рассеянные: он отвыкает от нас, месяцами живя на Майданаке.

Я не сержусь на папу.

И не сержусь на Фабриса, который прилип ко мне и никак не хочет отлипать. Я просто не знаю, что должен делать. Сидя под навесом его подбородка. Незнакомое для меня место, непонятное. Не похожее на то, мамино, где всегда можно укрыться от дождей, селей и камнепадов. С мамой всегда чувствуешь себя защищенным. Но разве можно чувствовать себя защищенным, когда камни грохочут за твоей спиной? Их точное количество неизвестно, но звук получается громким:

Бах-ба-ах, бах-ба-ах, и так – снова и снова, не останавливаясь ни на мгновение.

Я не сразу понимаю, что это сердце Фабриса, колотящееся где-то у меня возле уха: все выглядит так, как будто он пробежал несколько километров вдоль арыка или сходу забрался на верхотуру Ак-Сарая.

Городская водонапорная башня тоже подойдет.

Что, если сердце у него больное?

Я вспоминаю о нашей с мамой поездке в Самарканд, к лучшему в Узбекистане кардиологу. Тому самому, который назвал меня чудом природы. Он точно может помочь Фабрису.

– Адорабль. Оншонто.

Я слышал эти слова, когда Фабрис еще был Маймуном. Человеком-обезьяной с ловкими бескостными пальцами. Раньше пальцы были сами по себе, а теперь они… Я не понимаю.

Странно.

– Я не понимаю.

– Ты восхитительный мальчик. Очень красивый.

Слова Фабриса не смущают меня; что-то подобное я слышал и раньше. Непривычна только интонация: как будто он испытывает не восхищение, а боль. Которую нужно скрывать, чтобы не прослыть слабаком. Ржавый гвоздь распорол ногу? Не подавай виду, держись из последних сил.

Я бы держался.

– Хотите сказать – ангел?

– «Хочешь», – поправляет меня Фабрис. – Друзья всегда говорят друг другу «ты». Ну-ка!

– Хочешь, – послушно повторяю я.

– Значит, ангел?

– Так считает бабушка Осы.

– Бабушка Осы – мудрая женщина.

– Вы… Ты с ней знаком?

– А ты?

Почтительно здороваюсь, увидев ее во дворе, а знакома с ней мама. Иногда они разговаривают – недолго, может быть, минуту или две. И тогда от бабушки Осы исходит сияние: все зубы у нее золотые.

– Все зубы у нее золотые. У многих здешних так.

– Ага. – Фабрис задумывается. – У здешних. А ты – нездешний?

– Мы приехали из Оша. А до Оша жили еще где-то. Но я этого не помню. Был совсем маленький.

– Ты нездешний, потому что ты ангел.

– Ну…

Все, о чем бы ни говорил Фабрис, – абсолютно логично. Хотя это и не главный аргумент для мальчика девяти лет. Но он позволяет моему новому другу-археологу двигаться дальше. Вернее, двигаются его руки.

– У ангелов ведь есть крылья.

– Ну…

– Значит, и у тебя должны быть, раз ты ангел.

Вот тут Фабриса ждет разочарование: никаких крыльев у меня нет. Лучше сразу сказать ему об этом, но я молчу. Молчу даже тогда, когда бескостные пальцы оказываются у меня под рубашкой. Он сейчас друг? Или археолог, изучающий культурные пласты?

– Все в порядке? – спрашивает Фабрис.

Я не знаю, что он имеет в виду, и на всякий случай отвечаю:

– Да.

– Мы друзья?

– Да.

– Я рад. А ты?

– Да. У меня нет крыльев.

– Они еще вырастут, вот увидишь.

Кажется, он решил утешить меня. Это похоже на то, как утешает мама: обнимает, крепко прижимает к себе, целует в макушку. Маме обязательно понравился бы Фабрис: он ученый, археолог. Он добрый, внимательный и очень мягкий человек. И он мой друг. Единственный.

Единственный, кто целует.

Мы снова фотографируемся, снова смеемся, едим что-то вкусное, пьем чай и шипучку в маленьких стеклянных бутылках – кока-колу. Она не хуже, чем пепси, которую иногда приносит мама: почти такая же, только бутылки разные. Осы по-прежнему нет, он как сквозь землю провалился, хотя по видаку снова идет какой-то фильм, не хочу ли я посмотреть его?

Нет.

Фабрис в сто раз интереснее любого фильма, он – мой друг. Я могу рассказать о нем маме? Не очень хорошая идея. Так он и говорит:

– Это не очень хорошая идея.

– Почему?

Я снова вижу шарик, который бьется о шею Фабриса: там, внутри. Хочет вырваться – и не может. Шарик в плену, но он не единственный, кто попался: я тоже в плену. Хотя могу выйти в любой момент: дверь не заперта. И вторая дверь, в противоположном углу комнаты (за ней вполне мог исчезнуть Оса) – тоже.

Есть множество дел, которые мужчины делают сообща и о которых женщинам знать не обязательно, – напоминает мне Фабрис. Я киваю головой, я помню эти его слова. Помню и другие – в них не было ничего странного, ничего неправильного. Все они красиво разложены на траве, или на курпаче, или… на чем там обычно раскладывают ценные артефакты? Надо бы спросить об этом у моего друга Фабриса. Но вместо этого я спрашиваю:

– А куда подевался Оса?

– Думаю, у него образовались дела, – заявляет Фабрис. – Вот он и… вышел.

Вот он и вышел, вот так номер!

– Он тебе нужен? Вы ведь не друзья, так? Ты сам сказал.

– Да.

– Но если он тебе зачем-то понадобится… Мы сможем его разыскать.

Я вовсе не горю желанием увидеть Осу, хотя мог бы, в любой момент. И искать долго не придется. Оса – в комнате за второй дверью. Дверь закрыта неплотно, и, оказавшись рядом с ней, я вижу Короля двора – он лежит на коврах, раскинув руки. Глаза у Осы закрыты – он спит? Или мечтает о том, как бы обнять всех наркобаронов на свете? Плевать мне на Осу, он мне не нужен, мы не друзья. Зато с Фабрисом мы друзья, следовательно…

– Если тебе жарко, можешь снять рубашку.

Я и забыл, что на улице стоит жара. Она не спадает даже к вечеру, но до вечера еще далеко. И здесь совсем не жарко – не настолько, чтобы снять рубашку. Как получилось, что я уже без нее? И Фабрис тоже, ему не привыкать: археологи частенько работают под палящим солнцем – где-нибудь в далекой южной стране. Например, в Греции или Египте (это Африка) или – как сейчас – в Узбекистане. То есть это поначалу Узбекистан был далекой страной. А теперь он – близкий, ведь у Фабриса появился здесь новый и самый лучший друг.

Я.

Адорабль. Оншонто.

Фабрис обязательно поможет мне выучить французский и возьмет на раскопки в Грецию; и в Африку, на сафари, – знаю ли я, что такое «сафари»? Ни в коем случае не убийство несчастных животных, а путешествие к ним с фотоаппаратом. Полароид для такого случая – незаменимая вещь. Она важна и сейчас, эта машинка-торопыга: Фабрис то и дело снимает меня и нас обоих, и говорит, говорит. Мне ничего не остается, как следовать за ним, – босиком по траве… или по курпаче, где разложены ценные артефакты. Он говорит, а я киваю головой и соглашаюсь. Ведь в словах Фабриса по-прежнему нет ничего странного, ничего неправильного. Любая дружба – прекрасна, а мужская (в которой так мало слов и так много тайн) – прекрасна вдвойне, разве я не согласен с этим?

Конечно, согласен, ведь я же согласился со всем остальным. Со словами Фабриса; с шариком, готовым выскочить из его горла. С бескостными пальцами, – они гладят мою спину в надежде, что крылья вот-вот прорастут. Может быть, крылья и впрямь проросли, – путешественник во времени, второй Я, наконец взлетает. Не так стремительно, как в первый раз, и совсем не так плавно, а как будто рывками. И открывшееся мне… ничего не напоминает. Я не вижу комнаты, укутанной коврами. Не вижу телевизора, остатков обеда, стеклянных бутылочек из-под кока-колы. Фабриса тоже нет, а главное – нет меня. А ведь я точно должен быть здесь! Что же это за туман, за которым ничего не разглядишь?.. Да, это больше всего похоже на туман. Или даже на туманность – в галактике NGC4889 в созвездии Волосы Вероники. Той, где расположена черная дыра.

Я и не заметил, как в ней оказался.

Один-одинешенек.

Я все еще лечу, то падаю вниз, то лечу, то падаю – и не могу ни упасть, ни взлететь окончательно. К тому же в черной дыре ужасно тесно, она наваливается на меня, сжимает со всех сторон, вгоняет в тело ржавые гвозди. И кажется, что-то нашептывает на ухо. Что-то вроде держись, не будь слабаком.