Время одиночек - Артём Каменистый

Анахем, склонившись, изучил следы, удивлённо заявил:

— Это человек! Тут пешком прошёл человек!

— Тебя не спрашивают, кто прошёл, все и сами видят, — одёрнул мальца Норг.

Тим, покосившись на воина, заметил в его глазах неуверенность. И в самом деле, трудно поверить, что кто-то по степи своими ногами может передвигаться. Ребёнок здесь если ходить начинает, это ещё не радость, радость, когда начинает в седле держаться. Всё — этот ребёнок уже настоящий ребёнок, его вырастили. Теперь несколько лет, и в кунаки пойдёт.

Страшное наказание, это когда тебя отвозят в сухую степь, и бросают там одного, без коня. Тот, у кого нет коня, уже не степняк. Он вне закона. Не доберётся до него стрела кочевника, так хищники догонят. Конь и человек в степи это две половинки единого целого — разделять их нельзя.

Норг обернулся:

— Тимур, мне жаль такое спрашивать, но не изгоняли ли у вас из рода кого-нибудь недавно?

— Нет Норг, не было такого. И я не слышал, чтобы это было у соседей.

— Они могли молчать о таком позоре.

— Могли.

— Тимур, трава ещё шевелится, он ходил здесь недавно, мы его быстро догоним, и принесём в становище его голову.

— Я не вижу у тебя знаков посвящения. Ты не воин. И я не воин. А это всего лишь младшие кунаки.

— Если ты не воин, то почему у тебя есть меч?

— Я снял этот меч с врага. Убил врага сам. Меч врага мой меч — моё право.

Норг презрительно сплюнул:

— Тимур — и ты, такой грозный убийца, испугался пешего? Не бойся — твой быстрый конь, если сильно постарается, унесёт тебя от него. Ведь этот изгой пеший.

Кунаки Норга обидно заржали. Но Тимура этим не пронять:

— Норг, твои слова меня не заставят делать глупое дело. Если у этого человека есть лук, он может ранить, или убить младших кунаков. Подумай о таком позоре.

— Я подумал. Наш род теперь слаб. Если принесём голову этого изгоя, покажем, что мы не грязь под копытами оламеков. Это согреет сердца сородичей. Старики скажут, что род не угас. Он расцветает вместе с нашим взрослением. А ты можешь идти за нами. Посмотришь издалека.

— Это твой выбор, Норг. Но всё же побереги кунаков.

— Я так и сделаю. Они пойдут за мной, я первым встречу этого изгоя.

Четвёрка накхов-шулаков рванула по следу. Шарк, посмотрев им вслед, жалобно прогудел:

— Теперь они убьют изгоя сами, и будут говорить всем, что мы испугались.

— Шулак — люди глупы и завистливы. Какие бы подвиги мы не совершили, всегда найдутся злые языки, которые будут говорить плохое. Так что не обращай внимания на молву.

— Всё равно мне обидно будет.

— Норгу голова изгоя нужнее. Он из Шулаков, а у тех принято на уздечку подвязывать узелок из волос убитого врага. У Норга нет ни одного такого узелка, а он уже созрел для воинства. Его это тяготит. А мне это не надо.

— Тебе хорошо говорить — ты убил зимой двух оламеков, и привёл их коней. А я когда смогу убить своего первого врага?

— Рано тебе ещё.

— Ты всегда так говоришь. Тим, мы останемся, или пойдём следом?

— Мы пойдём за ними. Нам всё равно туда идти.

— Зачем?

— Шарк, не будь глупцом. Мы обещали им показать место, где мой отец сошёл с неба. След ведёт как раз туда.

К Мокрому урочищу Тим и Шарк добрались через час. Ровная как лепёшка степь здесь изменяла себе, сваливалась вниз, в плоскую долину. На дне её сочился крошечный ручеёк, не пересыхавший даже летом, правда, местами он исчезал полностью, прячась под землю. Далеко внизу вдоль русла протянулась серия крошечных озёр, туда пастухи любили гонять стада на водопой, там же частенько останавливались проходящие кочевья накхов. А сюда люди забредали нечасто — среди кустарников и деревьев трудно пасти скот, да и дикие собаки со всеми удобствами воруют тут молодняк. Почва каменистая, трава скудная — нечего здесь делать степнякам.

Тим подъехал к хвосту установки, остановился в десятке шагов. Ему нравилось смотреть на эту гору исковерканного металла — несмотря на сильные повреждения, эта часть металлической птицы выглядела будто кусок тела настоящей, живой птицы. Только птицы огромной. Страшно представить, какая сила поднимала всё это сооружение в небо, и ту кузню, где выковали такую огромную штуку.

Шарк, очевидно, мыслил схожим образом.

— Тим, а скажи правду — твоего отца и всех ваших сородичей великаны сбросили с небес?

— Почему ты такое подумал?

— Ну сам посмотри — это какой горн должен быть, чтобы такие куски металла вместил. И какая наковальня. И молот. Человек такое не выкует. Только великан.

— Это не выковывали. Этот вообще не железо.

— Я знаю. Волшебный металл. Красивый, но плохой. Не годится ни на оружие, ни на доспехи.

— Хватит язык чесать, едем дальше.

Тим направился вниз. Путь его пролегал параллельно той тропе, которую, умирая, проделала рукотворная птица. Мокедо рассказывал, что они долго кружили над степью, в поисках удобного места для посадки. Мокедо не хотел сажать сюда машину, но командир экипажа решил иначе. Рассказывая об этом, Мокедо всегда сожалел, что не смог его отговорить — может быть, таинственный командир установки выжил бы.

Командир погиб сразу, когда машина, ударившись о землю, лишилась хвоста и керамического щита. Установка, скользя вниз по склону, снесла несколько деревьев, ствол одного из них пробил днище под кабиной, угодил прямиком в живот командиру. Всё это происходило так быстро, что тело разорвало простой древесиной — Тиму всегда было непросто представлять этот момент. Броня, защищавшая экипаж от холода космоса и огня возмущённой атмосферы, легко сдалась перед степным деревцем.

Шарк, дурачась, попробовал направить лошадь на оторвавшееся крыло, но животное фыркнуло и заупрямилось — не желало наступать на сомнительную поверхность.

— Не надо туда коня заводить, — предостерёг Тим. — Крыло пустое внутри, металл тонкий и изодранный от удара, может не выдержать. Если копыто провалится, твоя лошадь сломает ногу.

Кунак шарахнулся назад — если он лишится лошади, Тим поступит с ним сурово. Запросто может пешком погнать до становища, да ещё и палкой при этом подгонять. Такой позор смыть будет непросто.

Фюзеляж, лишившись крыльев, скользил ещё долго, остановившись лишь на дне долины. Внизу он к тому же перевернулся, и последние метры прошёл боком, нагребая перед собой содранный дёрн и кустарник. Ручей по весне и после ливней разливался хорошо, и за эти годы нагрёб на останки орбитального челнока немало своего мусора. Фюзеляж превратился в основу настоящей дамбы, запрудив русло. За ним теперь синело маленькое озеро.