Прокурор - Анатолий Безуглов

- Каково, а? - торжествовал Май, когда они снова уселись в машину.

- По-моему, излишество, - осторожно заметил Захар Петрович.

- Как? Противотуманные фары - излишество? Вдруг придется выезжать рано утром на место происшествия?

- А-а, - протянул Измайлов, как бы соглашаясь с доводами шофера, а потом добавил: - Мне кажется, туманов в ближайшее время не ожидается.

- Готовь телегу зимой, а сани... - откликнулся Май, трогая с места. Такие фары только на газике Никулина да у вас, - гордо произнес он.

- У нас, - поправил Захар Петрович. - Где разжился?

- Натуральный обмен, - уклончиво ответил шофер.

- Красные "Жигули"? - вспомнил прокурор владельца машины, на которой на днях Май прикатил в прокуратуру.

- Да, - кивнул шофер.

- И компрессор он?..

- Любую запчасть достанет. Мировой парень.

По-видимому, эти расспросы смущали Мая, и он сменил тему.

- Телевизор вчера смотрели?

- А что?

- "Гусарская баллада" шла...

- Не дали досмотреть, - сказал Захар Петрович. - А фильм хороший. Что актеры, что сюжет, что музыка...

- А вы знаете, что в жизни такое было на самом деле? Переодетая в гусара девчонка воевала?

- Знаю, - кивнул Измайлов.

Май частенько задавал такие вопросы, на которые редко кто мог и ответить. Например: где живет самый старый житель на нашей планете? Или: в каком городе была сделана самая большая яичница?

Первое время Измайлов поражался такой широте интересов. Но постепенно "феномен" Мая был раскрыт: у него была страсть вырезать и коллекционировать сообщения из газет и журналов, которые печатались в таких рубриках, как "Понемногу обо всем", "Неизвестное об известном", "Разные новости", "Копилка курьезов". А память у водителя, к слову сказать, была прекрасная.

Как правило, Захар Петрович ответить на заданный вопрос не мог: нельзя же объять необъятное, как говорил Козьма Прутков. Но все-таки прокурор старался не упустить случая сквитаться с шофером.

- Знаю, - повторил Захар Петрович, заметив лукавый взгляд Мая. - В основе водевиля "Давным-давно", а это по нему сделали фильм "Гусарская баллада", лежит история Надежды Андреевны Дуровой.

Измайлову как раз недавно попала в руки книга "Записки кавалерист-девицы", написанная самой героиней Отечественной войны 1812 года.

- Верно, - кивнул Май, а в глазах - озорной огонек: рано, мол, торжествовать. - А ведь была еще одна отчаянная девица. Раньше Дуровой военной стала... Знаете?

Измайлов засмеялся: да, недооценил он Мая. И развел руками: сдаюсь, мол.

- Ту, другую, звали Тихомировой Александрой Матвеевной. А служила она капитаном в мушкетерском Белозерском полку, - начал рассказывать Май. Отчаянной храбрости была! Настоящий герой! Солдаты дивились, не зная, что она женщина. У-у! - протянул он восхищенно. - Вот о ком надо кино делать! И душевная была. Почти все свои деньги эта Тихомирова завещала солдатам своей роты...

- А как она умерла?

- Погибла... А сражение в том бою наши выиграли.

- Почему пошла в армию, не знаешь? - заинтересованно спросил Измайлов.

- Как не знаю. Тоже интересно, - с удовольствием "образовывал" своего шефа шофер. - Понимаете, был у Тихомировой родной брат. Как две капли воды на нее похожий. Служил он в том самом Белозерском полку. Однажды его вызвали в Петербург для сдачи экзаменов на офицерский чин... Куда ты, дура! - крикнул вдруг Май, резко тормозя.

Перед самым носом машины проскочила через дорогу собачонка. Шофер снова набрал скорость.

- Вот несмышленая, - продолжал ворчать он. - На чем я, Захар Петрович, остановился?

- Брат Тихомировой поехал в Петербург.

- Ага... Получил он, значит, чин поручика. Когда возвращался в полк, заехал по дороге домой. А дома беда. Семья разорилась, отец помер. Тоже был военный, майор. В отставке. А матери у них давно не было, сиротами росли... Ну, брат от сильного переживания тут же преставился. И осталась Александра Матвеевна одна. Совсем без денег. Жить не на что. Посоветовалась она с няней. И решила, что наденет мундир брата и поедет вместо него служить. Тем более, науку военную она знала, сызмальства увлекалась... Поехала. И скоро дослужилась до капитана. В этом чине и воевала. Стало быть, она и есть первая в русской армии женщина-офицер...

Май свернул к дому Измайлова.

- Ну, спасибо за интересную историческую справку, - улыбнулся Захар Петрович и попросил шофера завтра утром заехать к нему на час раньше обычного.

* * *

Евгений Родионович Глаголев пришел домой не в духе. Допрос Зубцова снова ничего не дал. Следователь заглянул к нему в мастерскую на рынке перед самым закрытием, и они просидели в подсобке часа два.

Снова, как в первый раз, Глаголев расспрашивал "Боярского" в подробностях об истории со злополучным чемоданом. У Евгения Родионовича было ощущение, что они играют в какую-то детскую игру - вопросы и ответы знал и допрашивающий, и допрашиваемый. "В котором часу зашел?", "Когда вышел?", "Раньше его видели?", "Не говорил ли он, зачем пришел на рынок?", "Здешний ли?"...

И теперь, дома, Глаголев швырнул кожаную папку на журнальный столик, переоделся и плюхнулся в кресло. Рената, жена Евгения Родионовича, занималась на кухне маникюром: Глаголев не терпел запаха ацетона, которым снимался лак с ногтей.

Так он и сидел, смотря в одну точку на стене, ожидая, когда позовут обедать.

- И какой только идиот мог придумать такой рисунок?! - вслух выругался он, глядя на обои.

Говорят: сапожник без сапог... Так и у Глаголевых. Въехали в квартиру почти три года назад, а у Евгения Родионовича все не доходили руки до нее. На машиностроительном заводе отгрохал парк - загляденье! Здание и дворик прокуратуры под его руководством превратили в конфетку. А у себя - все те же лишенные цвета обои, какая-то невообразимо-казенная краска на дверях и в кухне...

- Рената! - не выдержал Глаголев.

Она вошла в комнату в брючном домашнем костюме из яркого ситца с легкомысленным рисунком - игрушки, зверята, мячи.

- Проветриваю кухню, скоро будем есть, - сказала жена, помахивая в воздухе растопыренными пальцами с ярко-красным лаком на ногтях.

- Ну я же просил... - морщась, протянул Евгений Родионович.

- Что? - Рената испуганно оглянулась.

- Не надевай эти дур-рацкие тряпки! - кивнул он на костюм. - Как в цирке, ей-богу!

- Жарко... - оправдывалась жена. - Понимаешь, это у меня самый легкий...

- Неужели у тебя нет вкуса?

Евгений Родионович пошел на кухню. Рената двинулась за ним. И хотя окна были открыты настежь, чувствовался запах ацетона.

- Черт с ним, - сказал Глаголев, втянув носом воздух. - Что там у тебя, давай...

Пока жена спешно накрывала на стол, Евгений Родионович с грустью думал, что злится он зря. И причиной тому не только разговор с Измайловым. Рената опять красила ногти. Почему-то всегда, когда он заставал ее за этим занятием, в нем поднималось чувство, которое он скрывал не только от других, но и от себя. Чувство это - ревность.

Да, Евгений Родионович ревновал. Рената была очень красивая.

Однажды на уроке эстетики еще тогда, в училище, преподаватель затеял нечто вроде диспута - как кто понимает смысл прекрасного. Было много ответов. Но один из них - высказал его самый высокий и красивый из учеников - запал в душу Евгения Родионовича навсегда: "Красота - это то, чем хочется обладать..."

Глаголев любил бывать в компаниях, но при этом всегда переживал Рената неизменно оказывалась в центре внимания мужчин. Ее засыпали комплиментами, чаще других приглашали танцевать.

На улице он замечал, что редко кто из представителей сильного пола не обращал внимания на Ренату. С одной стороны, его переполняло чувство гордости, что у него такая жена, а с другой - тревожило, не вскружит ли это ей голову, и тогда...

Евгений Родионович понимал: ревность - дурные эмоции, унижающие прежде всего его самого. Но ничего с собой поделать не мог. Хотя поводов для ревности со стороны Ренаты никогда не было.

Но в том-то и дело, Глаголев это тоже отлично знал: для ревности даже не надо причин. Она существует, владеет тобой - и все тут...

Ну, взять хотя бы маникюр. Приятно видеть красивые женские руки. Однако у него почему-то возникали эгоистические доводы: ему жена нравится и без всякой косметики. Тогда зачем? Для других? Чтобы нравиться другим?

"Глупо, конечно, глупо", - печально думал Евгений Родионович, совершенно без аппетита съев жаркое, отлично приготовленное Ренатой.

Поели молча. Евгений Родионович, бросив скупое "Спасибо", пошел в комнату. Рената стала мыть посуду.

Глаголев открыл кожаную папку. Взял последний протокол допроса Зубцова (после мастерской он сразу пошел домой), попытался читать, но отложил - появилась резь в глазах. Евгений Родионович решил дать им отдых. В последнее время он стал замечать, что зрение сдает все больше. Поход к окулисту был неутешителен - тот повздыхал, посоветовал серьезно лечиться, не нервничать и выписал еще более сильные очки.