Псы-витязи - Александр Тюрин

– А я с коня больше любил топором бить. – вступил косматый Еруслан. – Сила удара хоть куда, череп вместе с мисюркой напополам и даже отдачи не почуешь. Кто-то может сказать, что сабля много легче, но ведь воину не легкости добиваться надо, а скорой вражеской погибели.

Дамочка слегка завибрировала и прижалась к Мите, который показался ей наиболее безобидным и предсказуемым, благодаря свой невзрачной наружности и скромной мускулатуре.

– Эй, юноша, они мне не сделают больно?

Митя ощутил какое-то неприличное удовольствие из-за того, что появилось существо, если более испуганное, чем он, и поспешил «утешить».

– Я, конечно, не эксперт. Но мне кажется, что если топором сильно ударить по черепу, незащищенному шлемом, то это практически не больно. Оп-ля и свет в конце туннеля.

– Ну, что ты, сладкая моя, спужалась, мы зря не обидим, – Путята элегантно поднес рюмку с водкой красавице, а Мал заиграл на визгливой дудке что-то неудобоваримое. – Вкуси, заноза сердца моего.

Красавица не стала кочевряжиться, мгновенно хлопнула сто граммов «для храбрости», не поморщилась и не попросила закусить. При свете лампы Митя приметил, что она давно уже не девушка. Хотя годы никоим образом не испортили ее. Скорее наоборот.

– А ты, Митяй, не думай, что мы невоспитаннее, чем вы, – сказал, закусив, Путята. – Топором по черепу – это, конечно, некультурно. Но ведь каждый раз, чтобы чужую жизнь похитить, ты свою собственную вражескому острию подставляешь и смело ссышь в лицо опасности. А сейчас что? Пухлый извращенец-американ, сидючи в светлом тереме на капитолийском холме, кнопочку надавит и полетит невидимая смертушка, от коей сгорит вмиг десяток славянских изб, и все что в них, от младенчика до мышки. И назовется все это не злодейством, а миротворчеством.

– Мы считаем, что каждый имеет право прославиться через честный подвиг и погибнуть со страданием в первом ряду. Ты того же мнения, боярыня? – поинтересовался Ракша.

Беловласый молодец с косичками в льняной бороде, похоже, приглянулся даме даже больше чем Путята.

– Боярыню Светланой зовут. – представилась красавица и хихикнула. – Что касается меня, я предпочитаю любовные поединки.

– Не боярыня она, а конкретно путана, – обиженно буркнул Путята. – Хотя я Ракшу не осуждаю. Тоже был уязвлен добротою лица и тела этой, понимаешь, боярыни. Ладно, пойду я, поточу свой меч. – задумчиво закончил он.

– А вот мое оружие – крест и покаяние, – сказал светлоликий Глеб. – Однако и меч сгодится для предварительного вразумления грешников.

– У меня тоже оружие имеется, – заметила прекрасная Светлана.

Как все больше подмечал Митя, прекрасность ее зависела от умелого сокрытия возраста от наблюдателей. Лицо, в любом случае, благодаря обилию косметики выдавало обширное и сложное прошлое, и глаза принадлежали явно не наивной простушке, а человеку опытному. Но вот остальное «вооружение», что талия, что коса, что бюст, не говоря уж о шубке, были на высоте.

– А я тебя, кажется, узнала, хоть ты и неприметный, – сказала Светлана Мите, и он стал мучительно вспоминать, где и когда.

– Ну что вы, Светлана, ты не для меня, ты только не обижайся…

– А чего обидного, ты ж в институте вертелся.

– Каком еще институте? – оторопел Митя, чувствуя уже неладное.

– Каком-таком институте? – цепко отреагировал Путята.

– В таком-сяком, в кирпичевском. Я там работала когда-то, а если точнее, не столь уж давно, пару лет назад.

Митя встрепенулся. Это ж нарочно не придумаешь! Едва появляется компания ряженых психопатов, задумавших пробраться в центр кагэбэшной науки, как тут же словно из пены пивной возникает дура, которая всуе упоминает эту секретную контору. А может она, вообще, ментовская наводчица?

– И зачем работала при своей красе писанной? – ласково подмигнул Ракша. – Утехи ради либо за пропитание? Чему предавалась там долгими трудоднями?

– Мальчики-с-пальчики мои, а об этом никак не нельзя. – Светлана повела пальчиком около губок.

– Может, над плитой зазнобу подвесить? – предложил Еруслан, у которого до сих пор не было видно глаз.

Женщина мигом прижалась к Мите и как будто даже задрожала.

– Это что отморозки, что ли? Сразу так, над плитой.

– Да я тебя, за эти слова про институт, на привокзальную площадь отправил бы работать, без выходных, – сказал, но не слишком громко Митя, стараясь отстраниться от женщины.

– Мы – витязи, в отличие от этого мелкого фраера, – пьяно икнув сообщил Еруслан. Он тяжело поднялся и потянулся к максимально отшатнувшейся Светлане. – Человеку без бабы можно, но не нужно. Раззуделась плоть моя на твои прелести.

– От возбуждения плотского хорошо помогает колокольный звон, особенно если сам звонишь, – заметил Глеб, однако не поторопился на помощь грешнице. – Боюсь и у меня раззудится, я ведь последний раз блудом занимался в допетровские времена. На масленицу, разговелся как-то значит, в баню пошел. Тут откуда ни возьмись, девки голые… Может, я в чужую баню попал? А потом триста лет блудный грех замаливал, звонил, значит, в колокола…

– Это из-за Глеба царь-колокол свалился, – подмигнул Мал, который, тоже стал пристраиваться к женщине.

Митя сильно вспотел. Так называемое чувство чести требовало от него вступиться, но чувство самосохранения заставляло отвалить подальше от этой путаны. Или наводчицы. Она ведь в других обстоятельствах даже не плюнула бы в его сторону.

По счастью избавление пришло с неожиданной стороны. Достаточно было Еруслану ущипнуть даму за грудь, как он получил от нее кулаком в челюсть и локтем под дых.

– Ну что, полегчало плоти? – бесстрашно спросила Светлана, однако не добавила бандиту своей длинной ногой, чем сильно расстроила Митю.

Еруслан полежал, сопя, на полу, как будто у него сели батарейки, но затем стал подниматься, сплевывая, и хватаясь за нож, заткнутый за голенище.

– Хвит стендр хейдар хлин фюр гамни мину, – задумчиво произнес Эйнар, однако осталось непонятно, на чьей он стороне.

– Остынь, Еруслан, – сказал Путята… – Баба ведь, и причем справная, одни сиси силиконовые чего стоят, не одну тысячу. Окромя того, не татары мы, чтобы людей нещадно мучить и баб неволить. Проявить удаль и молодечество – не запретно, если против злого недруга. Отлупцевать нерадивую женку, неряху и пустомелю, по заслугам ее – тоже не грех. Только не женка она тебе покамест… И ты на дыбы не становись, Светлана, у него ведь все родичи в Рязани сгинули, у нас правда тоже, но он особо чувствительный, психованный то есть. Он оторва, застрельщик.

– А это еще что такое? – осторожно спросил Митя, пытаясь выяснить диагноз Еруслана. – Сексуальный маньяк, что ли?