Шкура литературы. Книги двух тысячелетий - Игорь Клех

Мишель Монтень (1533–1592) – грандиозная фигура на небосклоне европейской культуры. Не сразу понимаешь, что созданный им литературный шедевр, книга «Опыты» («Essays»), по своему масштабу, уровню и последствиям лишь немногим уступает гениальному творческому наследию Шекспира, вполне сравним с вкладом в мировую литературу Сервантеса и далеко превосходит жизнелюбивые творения Рабле и Боккаччо и мизантропические сатиры Эразма Роттердамского и Себастиана Бранта. Главная заслуга Монтеня как автора «Опытов» состоит не в слегка тяжеловесных и монотонных записках энциклопедически образованного мудреца, а в изобретении революционного жанра литературного эссе. Созданный им жанр не только не устарел за полтыщи лет, но и пережил всех своих конкурентов, включая роман и новеллу, и продолжает обнаруживать завидную свежесть и нерастраченный потенциал на протяжении последних ста лет (от Честертона до Борхеса и от Шкловского до Бродского). В серьезной западной литературе «для взрослых» эссе вот уже более полувека едва ли не коронный жанр.

Здесь не место пускаться в литературоведческий экскурс, отметим только, что при всей вольности и фрагментарности «Опытов» они представляют собой блестящий образец большой формы – свободного и внутренне цельного литературно-философского трактата. Цельность его обеспечивается в первую очередь личностью автора, а автор был тот еще – таких французов давно уж не существует в природе. Плюс потрудилось время – возможно, самое драматическое столетие в истории Франции, – с гражданскими войнами, религиозными распрями, эпидемиями чумы, выбором пути и балансированием государства на грани распада. Монтень и расположен был бы отсидеться в своем замке, да не мог, не получалось. Он происходил из старинного купеческо-дворянского рода, что многое объясняет в конфигурации его характера. От купцов ему достались поразительное здравомыслие, бодрость духа, превосходное образование, знание людей и умение ладить с ними (в самое трудное время он был мэром Бордо, умудряясь дружить с враждующими королями Франции – бывшим и будущим, что, впрочем, не уберегло его от Бастилии). Как состоятельный аристократ в каком-то поколении, он обладал очень ненарочитым и спокойным чувством собственного достоинства. Монтеню некому было особо завидовать, и потому с младых ногтей его воротило от непрекращающейся ярмарки тщеславия и безумия общественной жизни.

В философском отношении Монтень является стоиком, скептиком и сенсуалистом (то есть мыслителем, претерпевающим жизнь, не доверяющим чужим словам, а доверяющим собственным глазам и разуму). Неортодоксальность его взглядов на самоубийство и организацию церковной жизни вызывала острое негодование в Риме. А здравое, почти «врачебное» отношение к человеческому телу резко отличало как от предшественников, жертв средневекового богословия, так и от последователей, жертв нормативной теории классицизма. Он являлся характерным представителем так называемого Северного Возрождения, куда менее жизнеутверждающего и куда более мрачного, чем солнечное итальянское (как в живописи, так и в литературе). После крушения средневековых представлений деятелям Возрождения приходилось отстраивать мир заново, опираясь только на человеческий разум и собственные творческие силы, отчего и закрепилось за ними в истории культуры прозвище гуманистов. Возможно, именно этот изъян – творчество в ситуации после «гибели богов» – и делает «Опыты» Монтеня настолько созвучными нашему времени. Так, встречаясь в них с утверждением, что «жизнь – это неровное, неправильное и многообразное движение», невозможно не вспомнить аналогичные мысли в романах графа Толстого или чеканный афоризм нашего современника Венедикта Ерофеева: все в жизни должно происходить медленно и неправильно.

К Монтеню мы еще вернемся, в частности, в связи с Паскалем. Потому что не было у Мишеля Монтеня более блестящего последователя и более ревнивого оппонента, чем Блез Паскаль.

К Ларошфуко единственному из нашей триады вполне оправдано применение этого подозрительного определения «моралист». Читать его прославленные «Максимы и моральные размышления» было бы сегодня скучновато, если бы не виртуозность их формы. Ларошфуко – родоначальник жанра афоризма во французской литературе, имевший бесчисленных последователей и подражателей во всех странах Европы. Франция, учредившая культ остроумия, уже в середине XVII века взрастила героя, способного конкурировать в жанре афоризма с латинянами.

Жизнь у родовитого аристократа Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) выдалась бурной, так что материала для морализирования у него накопилось предостаточно. Подобно Монтеню, он не миновал Бастилии, но, в отличие от миротворца-Монтеня, он по собственной воле с семнадцати и до сорока лет принимал живейшее участие в дворцовых интригах и драках – враждовал с кардиналом Ришелье, как участник аристократической Фронды воевал с кардиналом Мазарини и дружил с принцем Конде. Только оказавшись в ссылке и устранившись от политики, он занялся литературным трудом. Сначала издал скандальные «Мемуары», где раздал всем сестрам по серьгам, а затем засел за «моральные размышления». Не о себе ли самом один из самых едких его афоризмов: «Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны подавать дурных примеров»?

Ларошфуко удалось создать образцовый критический кодекс расхожей морали на все случаи жизни – не случайно такое множество его афоризмов начинается словами «часто», «обычно», «иной раз», «порой», а действующие в них лица – это «люди», «мы» и отвлеченные общие понятия, такие как «самолюбие», «страсти», «добродетель» и т. п. Мысль Ларошфуко снует между беспощадным приговором эпиграфа к «Максимам и моральным размышлениям»: «Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки», – и саморазоблачительным признанием: «Легче познать людей вообще, чем одного человека в частности». Но такова участь всех книг подобного рода, поскольку старение души проявляется в неодолимой тяге к сентенциям – изречениям нравоучительного характера, которые способна скрасить только их горечь да блеск формулировок. Здесь многое зависит от качества перевода. Скажем, 257-й афоризм: «Величавость – это непостижимая уловка тела, изобретенная для того, чтобы скрыть недостатки ума» – можно перевести и так: «Серьезность есть хитроумная уловка тела, призванная скрыть изъяны духа». В первом случае – социальная сатира, во втором – глубинная характерология, удар педанту под дых! Зоркость и даже прозорливость Ларошфуко огромны. За несколько веков до возникновения в психиатрии термина «умственные эпидемии» он отмечал, что «иные безрассудства распространяются точно заразные болезни», и, предвосхищая Вейнингера с Фрейдом, утверждал, что «женщины не сознают всей беспредельности своего кокетства». Этот прилежный ученик и соперник латинского стоика Сенеки, проявляя непоследовательность, признавал христианские ценности, как способность надеяться и бояться, и корень зла усматривал в себялюбии человека (в книге «Максимы» ему посвящено целое эссе).

Но вот в вопросе об отношении к смерти Ларошфуко предстает категорическим противником не только христианства, но также респектабельного Монтеня и отчаянного Паскаля, избегая заглядывать в опасные глубины бытия и человеческого духа. И в этом смысле Ларошфуко – типичный мыслитель «золотой середины», социальный критик и моралист, но не философ.

Мудрой и мужественной уравновешенности Монтеня и мнимому всеведению Ларошфуко противостояла трагическая крайность Паскаля во всем – от научного творчества до философии жизни. От автора «Опытов» и автора «Максим» автора «Мыслей» отличала его маниакальная приверженность поискам Абсолюта. Расплатой за что послужила ранняя смерть этого одного из самых вдохновенных и пронзительных мыслителей в европейской культуре – Блез Паскаль умер в возрасте 39 лет в 1662 году.

Начинал Паскаль как гениально одаренный ученый – математик, естествоиспытатель и изобретатель. В детстве отец Паскаля хотел уберечь впечатлительного мальчика от увлечения математикой, которому он сам отдавался со всей страстью раннего вдовца, отца-одиночки троих детей. Мальчишка вынужден был самостоятельно изобрести геометрию! Отец однажды застукал сына за этим занятием, когда тот уже успел построить и доказать несколько несложных теорем. Отец сдался и стал брать с собой сына на заседания парижского научного кружка. В шестнадцатилетнем возрасте Паскаль выпустил в свет свой первый математический труд, изумивший научное сообщество и заслуживший одобрение самого Декарта. Затем последовали работы по физике, перекликавшиеся с исследованиями его знаменитого современника Торричелли, а один из открытых Паскалем законов гидростатики получил его имя. Попутно он занимался теорией вероятности (Паскалю приписывают, в частности, изобретение рулетки), изобрел и запатентовал действующую модель первой в мире механической счетной машины (прообраз арифмометра), стоял на пороге открытия дифференциального исчисления (за двадцать лет до Лейбница) и изобретения барометра. Перед самой смертью он разработал проект организации движения городского общественного транспорта в Париже, без чего немыслима с тех пор жизнь всех крупных городов.