Меня зовут Жаклин. Отдайте мне меня. Повести и рассказы - Виолетта Лосева

Наверное, ревность Тамары понятна. Но сейчас Нику мне жаль больше и я рада, что Семен Михайлович сумел уделить время девочке хотя бы поздно вечером.

– А потом опять звонила Алла, – рассказывает мне Тамара – я ведь уезжаю вечером домой и знаю не все «самое интересное», – если бы ты знала, как меня раздражают ее звонки.

– Но Семен Михайлович же говорит с ней только о Нике и Вадиме, – пытаюсь я смягчить ситуацию.

– Почему он вообще с ней говорит? Разошлись и разошлись – все!

– А дети? – глупо спрашиваю я.

– Скажи, чего не хватает этим детям? – спрашивает Тамара, – Чего им еще нужно? Они вообще не должны быть здесь! У Семена новая жизнь! Я не хочу жить с ними!

Мне, конечно, очень жаль, но я думаю, что, выбирая между детьми и Тамарой, Семен Михайлович выбрал бы детей. Хотя, кто знает. Кто вообще может разобраться в чужой семейной жизни?

– Я сегодня еду заниматься собой, – сообщает Тамара, – маникюр, педикюр, парикмахер, визажист, массаж. Обедать буду в городе, так что на меня можешь не рассчитывать.

– Хорошо, – говорю я, – а ужин?

– Ужин – на твое усмотрение. Я могу не вернуться и к ужину. Семушке я позвоню сама, а остальным знать необязательно.

Тамара выплывает в коридор с сигаретой, но в дверях оборачивается:

– Кстати, я еще планирую встретиться с подругой и, возможно приглашу ее к нам на следующей неделе.

Я не знаю, зачем она говорит мне о подруге, возможно, для того, чтобы подсказать свою версию своего отсутствия, а, может быть, просто так, чтобы подчеркнуть, что у нее есть подружки.

– Желаю хорошо провести время, – говорю я и вспоминаю про тетрадку, которую обещала найти для Ники.

– Ну что ты так до-олго, – тянет Ника, когда я захожу в комнату. Такое впечатление, что она ничем не занимается только из-за отсутствия этой тетради. Я утешаю себя мыслью, что больные дети становятся капризными и нытье Ники – это следствие ее недомогания, а не пренебрежения ко мне.

– Ты не возражаешь, если я включу здесь пылесос? – спрашиваю я. Я знаю, что в доме становится неуютно, когда затевается уборка или стирка и стараюсь делать это, когда в комнатах никого нет.

– Здесь чисто, – говорит Ника, и я понимаю ее.

– Смотри сколько крошек, – показываю я на ковровое покрытие. Во время болезни Ника ест, не вставая с постели.

– Может, веничком? – спрашивает она и смешно морщит нос.

Если я буду убирать этот дом «веничком», я не справлюсь с этим и за неделю.

– Ты что, пылесоса боишься? – я пытаюсь ее рассмешить. Она улыбается.

– Нет, просто так не хочется вставать… одеваться… вообще, двигаться с места… Врач сказал, что мне нужно вылежать неделю, ты слышала?

Я бы, конечно, ответила ей, что за те деньги, которые Семен Михайлович заплатил за вызов, врач мог бы прописать ей постельный режим до конца жизни.

– А врач не сказал, что кушать печенье в постели – это признак дурного тона?

Мне нравится, что мы можем говорить с ней так по-дружески, не думая о том, кто она и кто я. Я не стремлюсь заменить ей мать, но, думаю, хорошая подруга ей тоже не помешает.

– Ну ладно, тебя не переспоришь, – ворчит Ника, выбираясь из постели, – я, пожалуй, спущусь и поем еще раз. Окей?

– Ты точно выздоравливаешь! – смеюсь я, – Аппетит – это хороший признак! Не бери творог – он холодный!

Ника вприпрыжку спускается по лестнице. Я включаю пылесос и начинаю уборку.

– 9-

– Ты будешь участвовать в моем новом проекте?

Глаза Сережи горят сумасшедшим блеском. Мы сидим в открытом кафе и я уже порядочно замерзла.

– Что за проект? – равнодушно спрашиваю я.

– Сначала согласись, – просит Сережа. Вернее, не просит, а требует.

– Я не могу согласиться, если не знаю, на что я соглашаюсь.

– Ну а я не могу рассказывать тебе подробности, если ты еще не в проекте, – обижается Сережа.

– Тогда я не соглашаюсь, – отвечаю я равнодушно.

– Ну правильно, – Сережа откидывается в кресле и затягивается сигаретой, – Вот если бы нам заплатили побольше, если бы нас раскрутил кто-нибудь, если бы кто-нибудь все оформил… Тогда бы мы согласились… Соизволили бы… А так…

Я не реагирую. Что толку?

– А ты хоть знаешь, сколько у меня проблем? – спрашивает Сережа, – Или тебе это не интересно?

– Ты же мои проблемы не решаешь, – говорю я, – так почему я должна знать о твоих.

Я говорю совсем не то, что думаю на самом деле. Самое смешное, что я уверена: Сережа знает, что я кривлю душой. Мне совсем не безразличны его проблемы. Несколько лет назад я была такой же: идеалы были для меня идеалами, актеры, снимающиеся в рекламе – предателями своей профессии, писатели, которые писали «для толпы» – просто преступниками, а музыканты, играющие в ресторанах – халтурщиками. Сейчас я научилась идти на компромисс с собственными убеждениями.

Думаю, Сережа тоже придет к этому, иначе его просто запишут в сумасшедшие.

– Так что же ты решила? – спрашивает он так, как будто я не дала ему ответ десять минут назад.

– Сначала рассказывай, а потом я решу, – настаиваю я, – Может, это какой-то криминал.

Я, конечно, шучу: я не могу заподозрить Сережу в том, что он хочет вовлечь меня в какую-нибудь грязную историю.

– Я не могу рисковать своей информацией, – с пафосом говорит Сережа.

– Тогда я не понимаю, о чем мы говорим, – вяло возражаю я, – Я тебе ответила.

Я знаю, что ему без меня не обойтись. И он это знает. Но в самой глубине души. На поверхности ему кажется, что я просто набиваю себе цену.

Мне не нравится его важный тон. В такие минуты он становится еще более жалким, чем обычно. Но и подчиниться его требованиям мне не хочется сразу.

– Подумай хорошо, – говорит он мне, – потом, когда исследование будет завершено («Слово-то какое!» – думаю я), ты очень пожалеешь, что не приняла в нем участия…

– Я, кажется, достаточно, была подопытным кроликом у тебя, – говорю я, – так что не нужно…

Мы препираемся еще некоторое время и, конечно же, я соглашаюсь поучаствовать в эксперименте. Не потому что я не могу отказать. Просто я понимаю, когда человек загнан в угол, даже, если он сам этого еще не видит…

– 10-

Наблюдать за тем, как Тамара провожает мужа на работу – зрелище презабавное. Меня даже задевает то, как этот солидный, умный и дальновидный человек попадается на все ее «крючки». Я тешу себя надеждой на то, что он все видит в реальном свете, просто делает скидку на ее молодость и недостаток ума.

Тамара редко встает в такую рань. Но сегодня она, по-видимому, изображает декабристку, которая провожает мужа в Сибирь и собирается следовать за ним. Она бледная и усталая прямо с утра. Семен Михайлович тоже выглядит не лучшим образом – в его возрасте, наверное, бессонные ночи не способствуют цвету лица. Он явно нервничает и это заметно мне, но, кажется незаметно Тамаре.

Они стоят на веранде и она, в накинутом на плечи пальто, прижимается к его груди. Она что-то активно говорит ему, кивая головой, так, как будто провожает его на фронт. Я думаю, что он опаздывает, но не решается отнять ее от себя. Они целуются долго, и я начинаю замечать, насколько в этой сцене Семен Михайлович – не на своем месте. Поцелуи молодой пары на лавочке я воспринимаю абсолютно нормально – мне в голову не придет обвинять их в чем-то, это их дело и ПРАВО! Так и Семен Михайлович имеет право быть сильным, жестким, центральной фигурой во всем!

Я стараюсь не смотреть на них, но поневоле отмечаю, что Тамара выглядит прекрасно – в сценах с поцелуями она как рыба в воде, каждое движение уместно. И еще я понимаю, что в таких ситуациях, наверное, не нужно слов. Наблюдая за ними сквозь стекло, я понимаю, что совсем неважно, что в этот момент говорит Тамара. Она – прекрасна! Хоть и немного фальшива.

Семен Михайлович сейчас какой-то слишком уж солидный, даже старый. Не годится ему целоваться на крыльце! Не годиться и все! Но он смотрит ей в глаза и, кажется, не может оторваться.

Наконец, Тамара отпускает его и, еще не выйдя из роли, топает ко мне. Сегодня она – верная боевая подруга, любимая жена с бытовыми проблемами.

– Полночи выясняли отношения, – с притворным вздохом говорит Тамара. Чувствуется, ей очень хочется поговорить о том, что происходит у нее ночью с Семеном Михайловичем. Будь у нее подруга поближе, наверное, она не приставала бы ко мне со своими откровениям, но подруги далеко, а я рядом, тем более, Тамара уже убедилась, что я ничего никому не передаю, и, как ей кажется, не делаю никаких выводов, – Понимаешь, он в постели, такой же, как и в жизни – все делает серьезно и неторопливо. Я, конечно, любого могу завести, но и мне иногда хочется, чтобы мужчина проявил какую-нибудь фантазию.

Я киваю головой и молчу. У меня на доске разложены капуста, свекла, морковь и я варю настоящий борщ. Тамаре не нужен собеседник – ей нужен слушатель и я хорошо подхожу на эту роль.